На хуй послан: я богат!
Трагически и неожиданно покинув острова, Ральф оставил мне тучу блядских проблем, многие из которых были посерьезнее, чем судьба собаки Сейди. Половину Эккермановского урожая марихуаны на Южной Точке ночью скоммуниздили копы или кто еще. В любом случае, сказал он, пришло время собирать жатву и ненадолго убраться из города.
– Сто пудов, они еще вернутся, – твердил он, – и если это копы, на сей раз они прихватят ордер. Мне нужно повыдергать ее СЕЙЧАС. Речь идет о паре сотен тысяч долларов.
Кроме того, не ладилось с мистером Химом, риэлтором, жаждавшим оплаты за наш постой – минимум две тысячи налом. Вдобавок, неизбежен был вопрос о корочке красного дерьма по всем владениям. Если она затвердела, снять ее под силу только промышленной пескоструйке.
Лично мне цвет нравился. Я окунулся в воспоминания о Востоке. Странные красные блики на домах в послеобеденное время. Я несколько раз проезжал мимо, и замечал, что даже трава на лужайке блестит. Бассейн иногда выглядел как кровавый холм, а частая листва на лимонных деревьях, казалось, вот-вот воспламенится. Окрестности вообще смотрелись иначе, овеянные аурой тайны и магии. Странные, но значительные вещи творились здесь. И, возможно, еще будут. В этом крылась своя красота, но производимый эффект выбивал из колеи, в связи с чем я не сомневался: Химу едва ли удастся сдать эти дома приличным людям.
– Рассчитайся с ним и не спорь, – посоветовал Эккерман. – Две тысячи – копейки, когда можно отделаться от такой свиньи, как Хим. Он из тебя всю кровь высосет. Тяжба затянется на годы.
Хим был могущественной фигурой в местной политике. Даже как-то избирался президентом Риэлторской Ложы Коны, но ушел из-за скандала.
– Он продавал несуществующие квартиры пенсионному фонду, – пояснил Эккерман. – Ксерил договор в трех экземплярах, облапошивал стариков. Господи, да половина дохлых строительных проектов на острове – химовских рук дело. Он настолько проворовался, что, наверное, ссытся в штаны каждое утро, но он богат и содержит ораву адвокатов, чтобы запихивать таких, как ты, в тюрьму Хило.
Я согласился, что тогда, конечно, лучше раз и навсегда расплатиться с мистером Химом, но мои золотовалютные запасы поисчерпались. Я дал ему две тысячи авансом, остаток был за Ральфом.
– Вот здорово, – обрадовался Эккерман, – теперь мы оба попали. Единственная наша надежда – это урожай. Нужно всего-то собрать все в мусорные мешки и доставить в аэропорт.
– Почему бы и нет, – согласился я.
Смысла в этом я не видел, но настроение мое портилось, а невеста отбыла в Китай на несколько недель, бросив меня в не самой благоприятной ситуации. Я расслаблялся на крыше у Эккермана с термосом маргарит те несколько часов, пока он инспектировал состояние всходов. Наконец, он вернулся с продуманным планом. Он говорил более, чем о двухстах тысяч долларов. Скорее, даже о миллионе.
Нам предстояло собрать добро в мешки и отправить почтой в отделение аграрного Техаса, где один тип, как-то меня наколовший, держал заброшенное ранчо. Такой объем, рассудил я, либо привлечет колоссальное внимание, либо вообще никакого. При последнем раскладе мы живем.
Если объявимся там недельки через две и обнаружим людей, тусующихся за телефонными столбами, на почтамт не пойдем. Но если все будет чисто, мы разбогатеем. Я знал людей в Хьюстоне, они отогнули бы сотню тысяч, чтобы только дунуть. Многие всю жизнь ждут шанса сделать что-нибудь в этом духе:
– Салют! Это ДеЛорейн, я – новый фронтмен "Трипл Сикс". Мне там почта не пришла?
За следующие секунды люди часто расплачиваются: нервные окончания напряжены до предела, а жизнь висит на волоске. Что бы дальше не произошло, это будет всерьез. Ни в Вегасе, ни даже в наркотиках нет ничего такого, что хотя бы шло в сравнение с ЭТИМ кайфом. Для того, кто подписался набить гавайской марихуаной сотню ящиков из-под пива, из техасского почтамта ведут лишь две дороги. Либо тебя подкараулят чекисты и уведут в цепях, а то и попросту прикончат в уличной разборке. Либо ты покупаешь марки или разглядываешь фото "Осторожно, разыскиваются", пока наемные грузчики таскают коробки в грузовик под зорким оком почтмейстера.
Эккерман изъявил готовность пойти на такой риск, посему мы скатились с горы до отеля "Король Камехамеха", где и поселились. Ральф позаботился обо всем, что касалось ухода за собакой, но нигде не упомянул ее опекунов, вследствие чего регистратор разнервничался, когда я сказал, что мы селимся в ральфовский люкс до разрешения вопроса. Предварительно я побеседовал с гостиничным доктором, который покаялся, что поддал, когда составлял заявление о врачебной ответственности, и теперь об этом сожалел.
– Это не просто пизданутая псина, – сознался он мне. – Это своего рода чау-чау-выродок. Когда я взвесил его сегодня, он весил на 2,5 кило больше, чем вчера. Тело растет, как гриб, соразмерно полному истощению центральной нервной системы.
– Не волнуйся, – сказал я, – я растил его с щенячьего возраста. Это был мой рождественский подарок дочери мистера Стедмана.
– Боже правый! – пробормотал он. – Что же тогда она вам преподнесла?
– Руперт бесценен, – ответил я. – С этого пса начнется целая порода, когда мы доставим его в Англию.
– Ужасная затея, – сказал врач. – Если бы у меня была подобная собака, я бы ее усыпил.
– Такое решение вне нашей компетенции. Мистер Стедман оставил инструкции. Наше дело их выполнять.
Доктор согласился. Равно как и регистратор, от которого, тем не менее, ускользнули кое-какие детали.
– Кто-то должен вот тут подписать, – заявил он, – и собака этого сделать не может.
Он обратил взор на счет, который держал в руках.
– Кто такой Руперт? – спросил он. – Это единственная подпись, которую я могу распознать.
А, действительно, кто он, подумал я и уставился на горбинку его носа. Руперт – имя собаки, но я знал, что такой поворот клерка не воодушевит. Эккерман был снаружи, на стоянке, с десятью мусорными мешками сырой марихуаны. Он пребывал в боевой готовности загрузить их в лифт и откантовать в номер Ральфа на тележке. Назад пути не было.
– Не стоит беспокоиться, – сказал я, – мистер Руперт скоро приедет и подпишет все, что пожелаете.
В ту же секунду в фойе возник Эккерман. Он злобно жестикулировал, минуя стойку.
– А-а! Мистер Руперт, – сказал я.
Эккерман пришел в замешательство.
– Вам надо здесь подписать, – продолжал я. – Собака слишком больна.
– Само собой, – ответствовал он. – У меня с собой лекарство для бедного зверя.
Эккерман вынул из хозяйственной сумки пригоршню красных и желтых блошеловок – то были цвета Алии. Голос клерка приобрел иной тон.
– Ах, да… собачка. Теперь припоминаю. Разумеется. Доктор Хо очень переживал. Животное в 505-ом номере, – он сверился с компьютером, – и в 506-ом, – буркнул он с осадком расшатанных нервов в голосе.
– Что?
– Это животное нужно усыпить! – клерк внезапно заорал. – Оно покрыто МИЛЛИОНАМИ красных блох! Мы даже ЗАЙТИ не можем в эти номера, не говоря уже о том, чтобы их сдать! Это вонючее существо обходится нам в триста долларов ежедневно!
– Знаю, – сказал Эккерман. – Мне придется ЖИТЬ с бедным зверем. Мистер Стедман взял с меня клятву, прежде чем улетел в Лондон. Он хочет, чтобы мы посадили этого пса на самолет сразу, как он будет готов к путешествию.
– Руперт теперь наша забота, – сказал я клерку. – ТОЛЬКО наша.
– Руперт? – переспросил Клерк.
– Не суть, – брякнул Эккерман. – Доктор Хо организовал специальный уход за ним. О деньгах забудьте. Деньги для мистера Стедмана – навоз.
– То то и оно, – подтвердил я. – Он – богатейший в Англии художник.
Клерк с уважением кивнул.
– Чем он обязан нам и никому больше.
Я подтянул Эккермана к стойке.
– Мистер Руперт, – пояснил я, – личный менеджер мистера Стедмана. Он разгребет любую волокиту.
Эккерман тепло улыбнулся и протянул все еще блекло-синюю руку. Клерк помедлил, явно встревоженный трупной окраской плоти мистера Руперта… но на руке росли светлые волосы и висел золотой ролекс. Регистратор смотрел настороженно, но, казалось, уже расслабился. Мы производили четкое впечатление живых людей, не взирая на эксцентричное поведение.
– Очень приятно, мистер Руперт, – сказал он, – вылезая из-за стойки, чтобы пожать Эккерману руку, – мы окажем вам всестороннюю помощь.
– На нас ляжет вина за трагедию, если животное не удастся вылечить.
– Не волнуйтесь, – сказал клерк, – доктор Хо пользуется большим авторитетом. Именно поэтому мы выбрали его нашим терапевтом.
– Безусловно, – встрял я. – Он до сих лечит пор мою инфекцию от укуса осы.
Клерк невыразительно кивнул и положил на стойку бланк для кредитной карты, который учтиво подвинул Эккерману.
– Теперь не могли бы вы подписать здесь? – попросил он.
Эккерман что-то резво накарябал на бланке и взял у регистратора два ключа.
– 505-й был номером мистера Стедмана, – сказал клерк, – но мы открыли дверь в смежный 506-й – так что теперь в вашем распоряжении весь люкс Королевы Каламы – с баром и обширным пространством, необходимым для немытой собаки.
Мы поблагодарили его и пошли к лифтам, но он окликнул нас:
– Вы, конечно, понимаете, что этот люкс – запретная зона для всего персонала гостиницы.
Эккерман остановился на полушаге и медленно, как робот, развернулся на пятках. Улыбаться он перестал.
– Что вы имеете в виду под запретной зоной?
Клерк опять зашаркал к нам.
– Ну… э-э… думаю, дело в медицинской проблеме, мистер Руперт. Красные блохи вредны для здоровья. Мы не можем позволить нашим сотрудникам подвергаться опасности заразиться инфекционным заболеванием.
Он разволновался.
– Эти чертовы штуки переносят бактерии, – кричал он. – Красные блохи хуже крыс. Они переносят оспу. Переносят холеру, сифилис.
– Как на счет доставки в номер? – спросил я.
Клерк колебался. Глаза не фокусировали.
– Доставка в номер? – издал он эхо. – Э-э, да… ну… не волнуйтесь об этом. Никаких проблем, мистер Руперт. Вы получите полное обслуживание номера, какое вам будет угодно – единственное, мы будем оставлять все за дверью.
Он счастливо закивал, явно довольный своей находчивостью.
– Именно так, – продолжал он. – Номера не обслуживаются, но коридор, разумеется, здесь ни при чем – поэтому я просто порекомендую нашим людям в обслуживании ни под каким предлогом не входить внутрь. Они доставят все, что пожелаете к дверному проему, но не перейдут порог. Это вас устроит?
Эккерман задумчиво кивнул, как если бы ставил неутешительный диагноз. Вслед за этим он улыбнулся клерку и произнес:
– Само собой. Это единственное приемлемое решение, разве нет? Мы будем делать все перед дверью: никакого риска – никакой ответственности.
Это прозвучало вполне четко, и клерк усердно закивал.
Равно как и я, пока мы двигались к лифтам.
– Базовый канон всей англоговорящей юриспруденции, – прошептал я, – НИКТО не станет оспаривать эту истину!
– Точно, – сказал Эккерман. – Курс права в Оксфорде. Первое, чему нас научили.
– Очень ловко, – ответил я. – И предельно легально. Мистер Стедман хотел бы, чтобы все делалось именно так.
Эккерман пожал плечами:
– Поживем – увидим. Мы сможем нагнать километровый счет, прежде чем нас накроют – что-нибудь вроде пятисот долларов в день, учитывая доставку в номер и врачей. Блин, я только что выложил сорок восемь долларов наличными за эти блошеловки. Надо будет накинуть эту сумму на карточку Стедману.
– Сколько же ты взял? – спросил я, заходя в лифт.
– Две дюжины, – ответил он, – двенадцать тебе, двенадцать мне. Напялим по шесть на руку, как браслеты.
– Здравая мысль, – сказал я.
* * *Они провели Кука и Филлипса к дому Террибу – крытой соломой хижине, выстроенной без напуска и украшений, но более крупной, чем соседние. Офицеры ждали появления короля, и спустя несколько минут Кук сказал:
– Разведайте, что там к чему, Филлипс. Мне не с руки идти внутрь, я вообще сомневаюсь, что старик там.
Филлипс нырнул в дом.
– Когда я зашел, старик только проснулся, – скажет позже Филлипс.
Он известил короля, что Кук стоит снаружи и хочет увидеться с ним. Медленно, нерешительно за счет своих лет и состояния здоровья, король встал и одел мантию. Филлипс помог ему выйти из дома. Увидев бога Лоно, Террибу выказал радость и полное отсутствие каких-либо признаков вины.
Кук повернулся к Филлипсу и сказал по-английски:
– Уверен, он совершенно непричастен к произошедшему.
Затем он по-полинезийски пригласил короля на борт «Резолюции». Тот немедля согласился и поднялся не без помощи двух сыновей, которые взяли его под локти. Процессия двинулась к берегу.
Дальше события развивались в ускоренном режиме по направлению к катастрофе, не готовым к которой оказался только Кук. Первой реакцией на арест короля стала ярость – вспышка гнева, с которой прежде не приходилось сталкиваться ни королю, ни его жене. Сам король внезапно превратился в жалкую и нецарственную персону – со слов Филипса он был "угнетен и испуган".
В то же время четверо человек на каноэ принесли весть о смерти вождя Калиму из Ваупунаулы от пуль. Эта новость накалила обстановку, распалив туземцев. Они приблизились, две или три сотни. Вялый ропот резко перерос в откровенную враждебность, к ней добавилась небывалая жесткость – пронзительный, заунывный визг стромбидов, в которые они дули.
Даже Кук не мог игнорировать превосходящие силы, окружившие его, а равно и их угрожающий настрой. Ни один из аборигенов, включая тех, кто стоял вплотную, не пали ниц. Напротив, они размахивали палицами и копьями, кое-кто держал новоприобретенные железки с кораблей, а кто-то – 50-сантиметровые лезвия.
Ричард Хью «Последнее путешествие капитана Джеймса Кука»* * *Двери лифта открылись, и мы вышли.
– Как ты расписался?
– "Руперт".
– И все?
– Ага. Правда, я навертел кучу завитушек, вволю позабавился с филигранью готического шрифта, – он опять пожал плечами. – А какого хрена? Все равно это подпись собаки. Я же не Руперт.
– Теперь Руперт. Ты ИМЕННО мистер Руперт, и как только ты об этом забудешь – окажешься в тюрьме Хило за мошенничество в гостинице. Это тяжкое преступление.
Он кивнул, поворачивая ключ в замке 506 номера.
– Ладно, ты прав. А псину мы переименуем.
– В Гомера, – сказал я. – Пес по кличке Гомер. Я возьму с доктора Хо что-нибудь типа письменных показаний.
– Вот именно. Как бы то ни было, это мудачье внизу не должно колыхать, как нас зовут. Они нам что угодно на блюдце с каемкой притаранят, лишь бы ральфовская кредитка авторизовывалась.
– Господи, – добавил он, – а Ральф вообще вовремя оплачивает счета?
– Может, и нет. Сколько нам потребуется времени?
– Немного. Я смогу упаковать все всходы за три дня – меня, кстати, устраивает эта параша с "запретной зоной"; нам не придется дергаться из-за прислуги.
Я кивнул. Это была другая сторона медали, и меня она беспокоила. Я знал, что мы управимся с собачьей проблемой и даже с риском внесения нового имени чау-чау и Ральфовской кредиткой, но я совершенно не разделял той легкости, с которой Эккерман планировал использовать лучший номер отеля "Король Камехамеха", что в самом центре Коны, как склад урожая марихуаны. Он хотел нанять уплотнитель отходов и спрессовать целый сад марихуановых кустов до размеров телевизора.
– Сколько там у тебя? – спросил я.
– Немного. Килограммов двести пятьдесят.
– Сколько? Двести пятьдесят? Это чересчур. Нас раскусят. И примут.
– Не стоит волноваться. Весь люкс занесен в запретную зону. Они не имеют права переступить порог.
– Херня это все. Из-за двухсот пятидесяти кило они переступят через что хочешь. Последнее, что нам сейчас нужно – это парад банчей в номер и обратно. На нас набросится весь город. Мы спровоцируем смуту в обществе. Одно дело красные блохи, но…