заболели, Бог уберег. Я осталась без волос, но выжила. «Тебя спасла отцовская
рыбалка», – повторяла мама спустя многие годы. Голод, тиф, холера валили людей
и дальше, вплоть до двадцать второго года. В двадцать первом власти, поняв, что
военный коммунизм провалился, объявили о новой экономической политике. В наших
краях гражданская война и повстанческая «война вил», собрав небывалый урожай
убитыми и искалеченными, наконец-то выдохлись. Красногвардейцев отпустили по
44
Повесть
домам, строить новую жизнь. Продотряды ликвидировали, и больше о них никто не
вспоминал, боясь навлечь беду на свою голову…
Под хозяйкой заскрипела кровать, она встала и закрыла окно.
– Все, матросики, надо знать меру. Пора немного вздремнуть. Слышите, у соседки
петух проснулся. Он всегда первым начинает кричать…
– Спасибо, тетя Катя, за рассказ. В школе такую историю не преподают, –
проговорила Зухра. – Спокойной ночи, мальчики!
Утром нас разбудил стук в дверь. Спозаранку заявилась соседка Степанида
Николаевна. Так величает ее наша хозяйка. А та ее просто Катя. Может, из-за того,
что соседка старше тети Кати на три года. Она сослана из Рязанских краев. Мужа
потеряла по дороге в ссылку, не выдержало сердце. Из троих детей выжил сын, который
завербовался на строительство металлургического комбината. Еще в деревне живет
баба Тося. Она вологодская. На мужа пришла похоронка в конце войны, погиб в
Словакии в возрасте пятидесяти семи лет. Был полковым ветеринаром. Сын уехал на
Дальний Восток, электриком на рыболовецкое судно. Замыкает список дед Илья и его
половина – бабушка Зинаида. Они пензенские. Наш единственный мужик, как говорит
Степанида Николаевна, всегда находится под охраной. Дед один никогда не заходит
в чужой двор, старается избегать близких общений с соседками. Не успеет он
подойти к воротам соседей, тут как тут выбегает его старуха с криком: «Ты куда,
старый кобель?». Нас он привечает, есть с кем поговорить. Он и объяснил нам,
почему эта деревня «скукожилась до размера ума бабушки Зинаиды». Все остальные
бывшие кулаки, кто имел извилины на голове, давно сбежали, как только было
объявлено о перспективных и бесперспективных деревнях и ослаблен контроль
властей за высланными кулаками. Оставив лишь «негодных к употреблению по
назначению дряхлых, болтливых женщин и его, выпавшего из гнезда сокола»,
тяжело вздыхал дед. В основном, продолжал он, драпали на целину, вербовались на
стройки, лишь бы заполучить «серпастый и молоткастый советский паспорт». Уже
потом счастливо исчезали в необъятных просторах страны, среди не
репрессированных и устраивали пораженных в правах детей в теплые местечки
больших городов. Дед Илья умелрассказывать и судить о жизни с юмором, с
шутками и прибаутками.
– Катя, извини милая, я нынче проспала, – заговорила Степанида Николаевна с
порога, но, увидев нас, лежащих в постели, воскликнула, хлопнув себя по ноге: –
Батюшки! Они тоже дрыхнут! Видать, на нас полнолуние повлияло. Давайте
просыпайтесь, деточки, пока солнце не поднялось выше деревьев…
Подходим к поляне, а там дед Илья и бабка Зинаида. Они уже собрали полведра
ягод. Тетя Катя не любит эту семью, она старательно избегает их общество. Какая
кошка пробежала между ними, наша хозяйка нам не рассказывала. Но дед Илья во
всем винит своих двух коз и козла Пашу. Два года тому назад они обчистили весь
огород тети Кати. Она, будучи женщиной прямолинейной, взяла и сказала бабке
Зинаиде: «До чего же твой козел Паша похож на Илью, только и норовит в чужом
огороде полазить». Бабка Зинаида обиделась, перестала разговаривать с тетей Катей.
Но, когда из сельсовета три дня тому назад приехали записывать скот, хозяйка
подозвала меня и сказала: «Беги к бабушке Зинаиде, скажи, что записывают
живность. Уведи их коз в лес, спрячь подальше». Я исполнил просьбу. Потом, когда
за мной пришел дед Илья, я спросил у него, почему они прячут коз. Он ответил,
как всегда, с юмором: «Козы, особенно козлы, сопротивляются Хрущеву строить
коммунизм».
– Как же они могут мешать? – удивился
я.– Еще как могут! У колхозов-то дела идут не ахти, а эти бессовестные рогатые
разбойники съедают, оказывается, и без того хилый урожай зерновых. А еще, надо же,
коза дает хозяину в два раза больше молока, чем колхозная корова. Значит, что?
45
Повесть
– Что?
– Надо кончать коз, как когда-то кулаков, а еще – сократить приусадебные огороды
крестьян. Не дай Бог, частники, держащие этих бородатых производителей молока,
прибегут к коммунизму раньше самого Никиты Сергеевича. Этого допустить он не
может. Перед всемирным пролетариатом стыдно, да чего доброго, освистать могут, ведь
недоброжелателей у него хоть пруд пруди. Поэтому Хрущев со своим политбюро
решил: пусть крестьяне пашут на колхоз, а не на себя. Тогда уж обязательно он и
колхозы первыми доскачут до светлого будущего.
Бабушка Зинаида встретила нас настороженно, но неудовольствие не показала,
наоборот, позвала Зухру к себе, сообщив ей, что она нашла место, где растут крупные
ягоды. Через полчаса мне это занятие стало надоедать, как и деду Илье. Под
предлогом посмотреть, не появились ли грибы, мы с ним углубились в лес.
– Эх, тебя бы в наши пензенские края свозить, – вздохнул дед, отбрасывая палкой
попадающие на каждом шагу ядовитые грибы.– Бывало, выйдем с матерью за
огород, за час большую корзину подберезовиков собирали. Здесь тоже растут, но с
пензенскими лесами не сравнить.
– Домой не хотите уехать? – поинтересовался я.
– Как не хотеть, хочу, конечно! Только хотело не пускает. Каждого человека тянет к
местам, где он родился. В прошлом году попросили приехавших на недельку в
отпуск сына со снохой приглядеть за домом, ухаживать за скотиной, а сами тайком
поехали со старухой в наши родные края.
Дед замолчал, со злостью отбросил ногой поганку.
– Я тоже хотел бы увидеть свою деревню, – сказал я, – но мне туда нельзя…
– Лучше бы не ездили, – продолжил старик, – люди там живут еще хуже, чем
здесь. У каждого второго дома окна заколочены досками. Умные уехали в город,
остальные воруют с колхоза все, что могут. Тем и живут. Коровы надоенные, ревут,
а доярки пьяные. На стене одной колхозной фермы, где когда-то на отшибе стоял
наш маленький по нынешним меркам дом, висел непонятный для нормального
человека плакат с призывом: « Вперед, к победе коммунизма!». А на воротах другой,
еще более смешной: «Верной дорогой идете, товарищи!». Кругом грязь, разруха,
бедность...
Увидели на безлюдной улице бывшего председателя сельсовета, который выселял
мою семью с детьми из деревни. Узнал, но притворился, будто не признал. Зинаида не
выдержала, спросила: « Ну и как, Матвей, построил светлое будущее без нас,
кулаков - кровососов? Смотрю, шибко ты разбогател. Разорванные сзади штаны, старые
галоши и шляпа, побывавшая под трактором. Видать, хорошо живется тебе в твоем
колхозе». Испугался он, будто увидел самого дьявола, бочком - бочком побежал в
сельсовет, к участковому. Подошел молодой милиционер, проверил справку,
заменяющую нам паспорт и, узнав, что заехали к ним на часок, ушел, пожелав
счастливой дороги. А поджидавший его в сторонке Матвей бежал за ним, то выбегая
вперед, то отставая от него, как собачка, заглядывая ему в лицо. Пытался, думаю,
узнать причину нашего приезда. Скажу тебе, сынок, смотреть на него было противно
и мерзко. Так и уехали, не повидав почти никого и еще раз убедившись в правоте
слов: «Хорошо там, где нас нет». Пойдем, сынок, доложим нашим старухам, что
еще рано ходить по грибы. Скоро лисички пойдут, потом грузди… Вот тогда и
соберем.
– Дед Илья, а вы воевали? – спросил я.
– Меня в начале войны призвали в трудовую армию, торф копать. Потом в сорок
третьем забрали. Воевать не воевал, из винтовки не стрелял, а возил на передовую
снаряды для пушек.
– На машине? Вы шофером были?
– Упаси Бог, ездовым. До Праги дошел. Красивый город, люди чудные, улыбчивые…
46
Повесть
– Значит медаль не получили, – вздохнул я.
– Нет, – улыбнулся дед, проведя рукой по моей голове. – Я получил больше.
– Орден?
– Бери выше, сынок. Жизнь! Вернулся живым и