под бомбежки… Смотри-ка, моя старуха уже за ворота вышла, испугалась, что
заблужусь…
В полдень Данис вдруг проронил:
– Мы здесь, кажется, задержались…
– Да, я тоже думаю, что пора и честь знать. Когда? – поддержала его Зухра.
– Давай припасем уж ей дров на зиму. То, что мы давеча заготовили, не хватит.
Завтра мы пойдем в лес, будем валить сухостой. Послезавтра его натаскаем
тележкой. Еще два дня, чтобы пилить и колоть… Нет, три… Итого…Уходим через
шесть дней.
– Когда сообщим тете Кате? – спросил я, расстроившись.
Мне очень хотелось пожить подольше у этой доброй женщины: подметать двор,
приводить по вечерам корову, обжигаясь, откусывать испеченный ею горячий хлеб,
запивая парным молоком, и слушать ее рассказы о своей жизни. Но я понимал, что
все хорошее когда - либо кончается.
– Сегодня, – ответил мой друг. – Пойдем, поможем деду пригнать сбежавшего теленка.
Видишь, даже бабушка Зинаида прибежала…
У дома бабушки Тоси, где о чем-то судачили женщины, дед Илья, забыв о теленке,
задержался возле них. Бабушка Зинаида начала его торопить.
– Чего стоишь, пошли, – строго приказала она, – сама налью твою медовуху, нечего
на чужое слюнями капать.
– Скажи уж, что ревнуешь, – засмеялась Степанида Николаевна. – Не бойся, не
соблазним твоего богатыря.
– С этого Ильи Муромца уже песок сыпется, куда еще ревновать, – поддержала
соседку баба Тося.
– Песок не песок, но, не при детях будет сказано, иногда как глина на солнце
твердеет, – не растерялась бабушка Зинаида, толкая деда в спину. – Иди, не хлопай
зенками, топай! Свози вон мальчишек на озеро Долгое, порыбачьте…
Все дружно засмеялись, увидев, как дед безропотно поплелся за своей старушкой.
Не успели пообедать, на улице послышалось характерное тарахтение, и перед
домом остановился мотоцикл с коляской. Дед Илья вошел в дом и недовольно
проворчал:
– Еще не готовы? Как же вы будете служить в армии? Поехали!
– Будут служить как ты – коням хвосты подчищать, – выпалила тетя Катя
недовольно. – Куда торопишь, поели бы матросики спокойно. Что, Зинаида не
налила? Правильно сделала, с детьми едешь. Вечером попьешь, не барин…
– Мы еще удочки не приготовили, – проговорил Данис.
– Без них обойдемся, – ответил старик. – Пошли!
– Тетя Катя, можно мне с ними? – спросила Зухра у хозяйки.
– Нет, – отрезал дед, – мы будем без трусов заходить в речку.
– Как это при детях без трусов?! – возмутилась тетя Катя.– Отставить! Езжай,
доченька, не слушай его, а ягоды я сама переберу.
Дед поехал не к озеру, а к его притоку. Увидев речушку шириной не более двух-
трех метров, Данис разочарованно воскликнул:
– Разве здесь рыба водится?
А когда старик вытащил с коляски маленький двухметровый бредень, не выдержал
уже я.
– Мы что, лягушек будем ловить?
47
Повесть
– Французы, говорят, их лопают только так, аж за ушами треск стоит,– ответил дед.
– Чего мешкаете, раздевайтесь… Научу вас, как надо рыбачить, пригодится в жизни.
Только не рассказывайте другим, что я вас обучил…
Так рыбу мы еще не ловили. Дед с Данисом подводили бредень к кустам или
камышам, росшим у берега, а мы с Зухрой начинали бить по воде палкой, шлепать
ногами. Рыбаки резко поднимали бредень, и в мотне извивались с десяток
серебристых сорожек, полосатых окуней и зубастых щук. Всего пять заходов, и
наше ведро наполнилось рыбой. Приехав домой, дед Илья созвал бабушек и гордо
высыпал улов на землю.
– Не сварить ли нам ухи? – спросил он неуверенно. – Детям понравится…
– Конечно, надо! – поддержала его баба Тося. – А ты, Зинаида, не хмурься, не гляди на
него, как пес на чужестранца. Давайте хотя бы ради деток закатим пир! Ей-богу, живем
как на вокзале: здрасьте-прощевайте…
Вечером напротив дома бабушки Тоси разожгли костер. Дед Илья почивал на
лаврах, хотя женщины хвалили нас, а не его. Бабушка Зинаида наконец достала
большую бутыль с настойкой и передала старику. Тетя Катя налила
нам ягодныйморс.
Вскоре немного захмелевшие бабушки и дед затянули песню:
Пойду в речку за водой,
Возьму старого с собой,
Ой, калина, ой, малина,
Возьму старого с собой.
Я сидел у костра, поддерживал огонь. Когда бросал дрова, в черное небо
поднимались десятки ярких искр, постепенно угасая, превращаясь в пепел.
Возьму старого с собой,
Пихну в речку головой,
Ой, калина, ой, малина,
Пихну в речку головой.
Дед Илья, опьяневший, осторожно пробовал обнять одновременно и свою
Зинаиду, и бабу Тосю, при этом подмигивая мне и Данису. Еще пытался
подпевать.
...Ой, калина, ой, малина,
За мной парень молодой.
Его старушке вскоре это надоело, и она пересадила деда одного, подальше от
женщин. Старик переключил внимание на Даниса и начал ему что-то рассказывать,
нет-нет да поглядывая в сторону бабушек. Женщины завершили песню уже без него.
За мной парень молодой,
Кричит: «Девица, постой!»
Зато мы с Зухрой дружно подхватили легко запоминающиеся строки:
Ой, калина, ой, малина,
Кричит: «Девица, постой!»
Стало непривычно тихо. Даже пьяненький дед сидел молча, опустив голову, крутя
в руке пустой стакан.
– Эх, девочки, – проговорила тетя Катя, нарушая тишину, – прошла жизнь в одних
мучениях, будто стороной. Война, унижение, нищета, снова война…
– Ничего, – встрепенулся старик, – скоро при коммунизме будете жить, счастливо и
богато… Тьфу…
– Молчи, старый, не болтай! Кажись, тебе лишку налили. Не то ты у меня прямиком
домой пойдешь, – прикрикнула бабушка Зинаида на него и продолжила:
– Ты, Катенька, хоть мир повидала. В Германии была, в Китае жила. Воевала и
видела другие земли. А мы тут кроме коровьих хвостов на ферме от зари до
48
Повесть
темна ничего не зрели. Только враждебные взгляды энкэвэдешников и злые взоры
нищих колхозников…
– А еще похороны детей и родителей, умерших в тридцатые годы от невыносимых
условий жизни, – добавила бабушка Тося со вздохом.
– Катя, ты никогда не рассказывала о своем муже, – включилась в разговор до сих
пор молча сидевшая рядом с Зухрой Степанида Николаевна. – Я помню похороны
твоего отца, потом матери. Хорошие были люди. Но не помню, был ли у тебя муж.
Жили-то в разных участках. В первые годы ссылки стольких людей похоронили, всех
и не упомнишь…
– Были у меня мужья. Первый погиб от ран и тифа в двадцать первом во время
«войны вил». Второй раз обвенчалась в двадцать шестом. Родители у него были
зажиточные, построили нам дом, подарили коня, корову. Мои дали овец, птиц.
Зажили богато и счастливо, работали не жалея сил. В двадцать восьмом году у нас
родился сын Петр, названный в честь свекра. А дальше как у всех у вас: отобрали
дом и все остальное. Муж пошел на пришедших конфисковать имущество с топором
и был застрелен секретарем партийной организации. Меня с моими родителями
сослали сюда, без права переписки.
– Твой сын? Я его не помню, – подала голос бабушка Тося, – он что, умер?
– Нет, не умер. У моего мужа имелась сестра, которая была замужем за
милиционером. В двадцать восьмом он заболел и умер. Она осталась одна и жила в
районном центре. Перед отправкой я упала в ноги убийце мужа и попросила, чтобы
он разрешил оставить больного сына у золовки. Не думаю, чтобы этот человек
испытывал угрызения совести, но ему очень льстило, что я унижаюсь перед ним. Он
согласился и невключил в список выселенных лиц моего сына. Петр остался у
золовки. Родителей мужа отправили в Томск, там, видимо, они и погибли.
Богобоязливыми и справедливыми были людьми. Пусть земля им будет пухом.
Потом, замерзая на пересыльных пунктах, в теплушках и видя гибель сотен детей,
я много раз благодарила убийцу мужа за сговорчивость.
– Ты нашла сына? – спросила бабушка Зинаида. – Мы не знали, что у тебя был
сын. Живем, словно в городе, даже не