тормозил движение. Раздевшись и подняв вещи над головой, мы благополучно
переплыли речку и бегом бросились в сторону леса. Остановились, когда достигли
кромки чащи. Наконец туман остался позади. Дорогу мы знали – раньше не раз
ходили в этот лес собирать ежевику и малину. Успокоив сердца, тронулись в
путь.
Мы шли и шли. Наступило утро. Мне казалось, что пробивающиеся сквозь листья
солнечные лучи весело подмигивали мне, радуясь вместе со мной. Оказывается, это
такое блаженство – быть свободным человеком! Усталости я не испытывал. Как
собачка – то выбегал вперед, сбивая ритм шага Даниса, то старался протиснуться
между ним и Зухрой. Я был на седьмом небе от счастья! Мои спутники
испытывали, видимо, те же чувства, улыбались и подбадривали меня. Но дорога и
напряжение последних дней сделали свое дело. Постепенно ноги стали ватными,
веревки маленького мешка с вещами на спине начали резать плечи.
То ли мои друзья заметили мое состояние, то ли тоже устали, но после полудня
решили остановиться на отдых. Выбрали место подальше от населенных пунктов, у
небольшой речки. Из съестных запасов у нас было всего с десяток маленьких
кусков хлеба да штук десять картофелин, которых сумели вытащить со склада
подруги Зухры, дежурившие вчера на кухне. Но разве может отсутствие еды
расстроить детдомовца, рожденного после кровавой войны, привыкшего везде находить
подножный корм для пропитания?! Пока мы с Данисом вытаскивали из речки
один за другим баклю, пескарей и ершей, Зухра собрала разные травы и корешки
дикого лука, почистила картошку. На первое сварили уху, на второе пожарили на
углях жирных красноперок, пойманных мной в последний момент, возле сваленного
7
Повесть
дерева. После завтрака, заменившего нам обед, Данис соорудил небольшой шалашик,
и мы легли спать.
Проснулся, когда уже вечерело. Где-то рядом крякала утка, заливался трелью
соловей, стрекотал кузнечик, и пахло полынью. Никогда не думал, что на свободе
эта набившая оскомину горькая трава может источать такой приятный аромат. Я
поднял голову и увидел Даниса и Зухру, сидящих у костра. От огня в мою сторону
тянуло аппетитным запахом, знакомым с далекого детства. Вспомнил, когда еще был
маленьким, я просыпался и смотрел, как у печки мама возится со своими чугунками.
А дом уже заполнен ароматом пшенной каши с мясцом,свежеиспеченного хлеба
или шаньги… «Что, проснулся?» – послышался мне приятный голос матери.
«Вставай, засоня, будем ужинать». Почему ужин, разве не утро? Нет, это не голос
моей матери, хотятакой же ласковый и нежный. Увидев, что я проснулся, меня
позвала Зухра. Но я никак не мог подняться и подойти к ним – уставшие руки и
ноги будто одеревенели во время сна. Девочка подбежала ко мне и помогла встать,
приговаривая:
– Какой же ты молодец, вставай, вот так, на ноженьки… Это у тебя от усталости…
Сейчас дойдешь до костра, и все пройдет. Пойдем, пойдем, мы с Данисом утку
поймали!
Усталости как не было.
– Деревенскую?
Вот почему от костра пахло таким знакомым запахом! Осенью, когда выпадал
снег, мама всегда готовила жаркое из утятины. Да, это было в той далекой,
прошлой жизни. И казалось, что никогда уже не повторится.
– Скажешь тоже… Дикую! – гордо заявила она. – Приманку проглотила, и мы ее
сцапали! – артистично изобразила она, какая ловкая у них получилась охота. – Тебя
ждали, когда проснешься. Ух, как вкусно пахнет! Пойдем скорее…
Наверное, этот ужин был самым вкусным вмоей новой жизни! Это не
ежедневные кислые щи без мяса и не тушеная на комбижире квашеная капуста или
надоевшая до тошноты, сваренная на воде, пригоревшая кукурузная каша. Утка, пусть
небольшая, облепленная глиной и запеченная на углях и уха из пескарей и ершей
разогнали
невеселые мысли о завтрашнем дне. После ужина мы собрали свежуютраву, сделали лежанки. О! Какое же это было наслаждение – после казенных коек,
пахнущих мочой и клопами матрасов впервые упасть на мягкуюлуговую постель!
На небе начали зажигаться звезды. Стихли крики птиц, уступая место соловью у
реки. Подул теплый, влажный ветерок. Мы, словно пьяные от свободы и сытости,
лежали на сене, высунув головы из шалаша, зачарованно смотрели на звездное
небо. А оно было сказочно красивым! На черном его бархате мелькали большие и
маленькие звезды, вспыхивали на мгновенье падающие на землю осколки метеоритов.
– Вот бы улететь, как Гагарин, в космос! – воскликнул я, зажигаясь, как эти далекие
звезды. – Сесть бы на космический корабль и перенестись на далекую планету…
– Где нет директора и воспитателей, – засмеялась Зухра. Потом повернула голову в
сторону Даниса и добавила шаловливо: – И отсутствует школа… Не то он останется
еще на один год в восьмом классе.
– Не-е-е, не останусь, – возразил Данис вполне серьезным тоном. – Я тебя ждал,
чтобы вместе уехать… Кстати, ты ведь тоже, кажется, сидела два года в одном классе.
– Когда меня привезли в детский дом, я сильно болела и не хотела жить, не то, чтобы
учиться. Так что это не считается, понял, двоечник?
– Понял, понял, – засмеялся Данис, – не надо меня щипать. Я тебя ждал…
Он достал из кармана бычок и начал чиркать спичкой, ворча недовольно: «Вот,
зараза, не зажигается, отсырела, что ли?» Сломав две спички, он обратился ко мне:
«Малыш, посмотри, может, твои сухие?». Я уже собрался было изобразить из себя
8
Повесть
обиженного за «Малыша» и в отместку ответить отрицательно, но вмешалась Зухра.
Она забрала из рук парня коробку и чиркнула спичкой.
Пока Данис курил, я обдумывал ход, как ему ответить тем же «камнем», который он
бросил в меня. Хотя в этой детдомовской кличке ничего обидного не было. Ведь
каждый воспитанник имел кроме имени и прозвище. Кого-то обзывали Ослом, кого-
то Сорокой, а одного из мальчишек – Мужиком. Даниса же звали Чердаком. Был у нас
и свой Гиммлер. Обычно фашистские прозвища давали тем, у кого отцы вернулись
из плена. До третьего класса меня обзывали «Уткой» за болтливость. Привык и не
обижался. Я и впрямь был говорливым, всегда кому-то что-то рассказывал, спорил и
из-за этого постоянно имел с кем-то конфликт. «Малышом» первый раз обозвал
меня бывший завуч. Он тоже пробыл у нас недолго. Однажды поссорился с
директором, когда в пионерской комнате отмечали День Победы. Врезал ему
между глаз и отчалил по-тихому. Он и нарек меня этим прозвищем во время
утреннего построения. Я ростом не вышел, мои сверстники были уже чуть ли не на
голову выше меня. Во время построений по группам я всегда уныло стоял
замыкающим. И вот впервые появился этот завуч, огляделся иобратился ко мне:
– Ты, малыш, как тут оказался? Заблудился? Топай в свою группу, к маленьким…
Все засмеялись, а после, будто договорились, сначала пацаны, а затем и
девчонки начали обзывать меня «Малышом». Я обижался, не желал быть таковым,
хотел быть большим и сильным. Раза двапришлось даже подраться, доказывая
свою правоту, но ничего уже сделать не смог. Прозвище прилепилось ко мне как
репей. Потом привык.
Данис все еще пытался, обжигая губы и пальцы, выжать из окурка последнее. Мне
стало жаль парня. Я встал, медленно достал из мешочка портсигар, а из него пачку
папирос и протянул ему со словами: «На, не мучайся, обожжешь губы и не
сможешь целоваться!». Камнем не стал кидаться, а вот немножечко уколоть его за живое
попытался.
– Откуда? – обрадовался Данис, соскакивая с лежанки, и, не обращая никакого
внимания на мой язвительный тон, прижал меня к груди. – Спасибо тебе!