Перед уходом Вера еще раз спросила:
– Уехал, значит?
– Уехал.
– Ладно, пойду. Таскать почти нечего. Три пенсионера на весь поселок: Деляров, Севостьян Ариныч да твой. Скоро Зотовы, Алфей и Агура, пойдут. Да мы.
– Скорей бы.
Вера ушла.
– Дай деньги, – тут же сказал Кирпиков.
– Бери, – ответила Варвара, – вон лежат, вылезай, все твои.
– Деньги семейные, можешь расходовать, но мне нужно лабораторное оборудование для опытов.
Варвара перекрестилась.
– Дальше ехать некуда! – сказала она. – Дымом я тебя не выкурила, я тебя, как крысу, водой залью. Ты чего там копаешь? Я что, глухая?
– Я копаю бомбоубежище.
Варвара чего-то оглянулась и ужаснулась, как от видения. Дверь, которая всегда скрипела, сейчас была нараспашку и в ней стояла бледней привидения, белей коленкору почтальонка Вера. И надо же было Кирпикову утром вылезти и смазать петли. Ему скрип петель мешал читать. Ему требовалась благоговейная тишина. А Вера забыла квитанционную книжку и вернулась. Женщины постояли, в страхе глядя друг на друга. Потом Вера убежала.
– Ну вот, – сказала Варвара и села отдохнуть. – Теперь из-за тебя, нехристя, и меня ославят. Сидишь там, как дезертир. Уж хоть бы тогда в лес, что ли, ушел.
– А что это за зюкинская вода?
За окном затрещала сорока. Варвара сказала ей старинную присказеньку:
– Сорока, сорока, хорошую весть скажи, плохую дальше неси.
Сорока улетела дальше. Весть и вправду была неважнецкая, несла ее Вера. Она так быстро бежала, махала руками, что два раза просквозила поселок, пока не заскочила с ходу в магазин. Ударилась о прилавок, сбила с точной регулировки весы (с тех пор они недовешивали на каждом килограмме сто граммов) и… убила всех наповал:
– Кирпиков копает укрытие. Бомбоубежище. Сама слышала!
Спички стали хватать ящиками, соль мешками.
– На всех делает? – слышались вопросы. – Или только на себя?
– А на мерина?
– Какой теперь мерин?
Дуся волновалась всех сильнее.
– А больных будут вывозить? В каком направлении?
Вслед за Верой ушла и Варвара. Кирпиков, думая, что кончилось уединение, решил собираться. Он не удивился, когда услышал Афоню.
– Ты в подполье? – Афоня поднял крышку и спустился. – Ого! Да ты что, тут жить собрался?
– Живу! – ответил Кирпиков, думая, что Вера уже всем рассказала.
Но Афоня ничего не знал.
– Саш, я что прошу – спрячь деньги, – он протянул холщовый мешок. – Не бойся, мои. От своей прячу. Спрячь. А потом я в гости с ней приду, ты как вроде подполье дочищаешь и крикнешь: „О! Нашел!“ А я крикну: „Чур, пополам!“ И ты себе сколь-нибудь отсчитаешь. Вроде клад. Мне на деньги – тьфу. Деньги что навоз: сегодня пусто, завтра воз. Далеко не заделывай. Баба дурная, говорит: куплю еще два телевизора. У меня есть, теперь себе и девке. И по комнатам разбежимся. Денег не жалко, но эта же заразную музыку включит, она ж глухая, я же не услышу комментариев. Эх, жаль, ты не любитель! А может, я победил в телеконкурсе „Предсказатели“? Получу футбольный мяч, и на нем все расписались.
– Давай я распишусь.
Афоня фыркнул и долго смотрел на Кирпикова. Потом постучал себя по лбу и далее постучал по тому, что подвернулось, по собачьему черепу. Отдал деньги и вылез. Даже и не заметил, что Кирпиков бородат, что зачем-то в подполье книги, телогрейка, одеяло.
Кирпиков захоронил собачий череп и стал зарывать яму. Он вспомнил, что уже несколько дней не видел мерцания светляков, потому что забросал нижний венец глиной. Торопливо стал отбрасывать землю. Бревна сруба вновь обнажились. Кирпиков задул лампу и приготовился воспарить в мерцающем окружении. Одиночество казалось неполным без этого мерцания. И оно появилось. Но воспарения, сходства с плаванием в межзвездном пространстве не получилось. Трудно удержаться, чтоб не заметить, что ничего не возвращается.
И еще один посетитель, на сей раз Вася, навестил его.
– Александр Иваныч, – закричал он, – плюнь, не мучайся! Я уже все откопал. Я источник откопал.
– У тебя вначале что шло, какой слой? – спросил Кирпиков.
– Песок.
– И у меня. А дальше?
– Глина.
– И у меня. А дальше?
– А дальше полилось.
– А у меня все глина, глина, – печалился Кирпиков.
– Радуйся, – утешал Вася, – у тебя бы пошла вода, подполье бы испортила, куда картошку ссыпать? – И он снова в который раз говорил, что анализ воды хороший, что он оборудовал источник и „прошу пожаловать“. – А вся благодарность тебе! – захлебывался Вася. – Иваныч! Отец родной! Все отреклись, хуже пропащей собаки считали. Ты сказал: распрямись, Вася! Я распрямился и открыл источник. Пойдем, попьешь. Или сюда принести? Прикажи.
– Если ты распрямился, почему ты ждешь приказа? – заскрипел спаситель.
– Не жду! Я, например, сам, никто не велел, этикетки с бутылок насобирал! Никто не запрещает. Два альбома залепил, вечерами перелистываю…
– Отправляйся, – сухо сказал Кирпиков.
Не обидно ли – один копает сознательно и даже следов костра не отыщет, а другой тяпнулся два раза – и источник. Вот и думай над смыслом жизни. Какой смысл, когда никакой справедливости.
– Тебе чего помочь? – спросил Вася. – А то пойдем, посмотри, как я облицевал. Красота.
– Отправляйся, – повторил Кирпиков. И добавил, как совершенный брюзга: – Развел тут хвал, понимаешь. Вода, вода!
– Александр Иваныч, я к тебе со спасибом.
Топотанье ног раздалось на крыльце. Сегодня к заточнику паломники шли неустанно. Это были женщины и Афоня, остановивший панику в магазине. „Какое бомбоубежище? – удивился он. – Я только от него“. – „Проверить!“ – раздались голоса. И женщины потекли к лесобазе.
Из подполья вылезал Вася. Делегация смахнула его обратно и спустилась в яму в полном составе. Когда все убедились, что насчет бомбоубежища враки, тогда уселись в холодке по краям ямы и свесили ноги.
– Ну ладно, – сказал Афоня, – ты расширяй, мы вылезем, не будем мешать, а если что, крикни. Пойдем, бабы, работает человек.
Но Кирпиков остановил:
– Пришли в гости – и заторопились. Варя! Ты чаю нам не можешь сюда спустить?
– Девушки, что вы мою воду не пьете? – спросил Вася. – Я же даром, а вдобавок целебная.
– От чего?
– От этого самого, – игриво сказал Вася. – Ты ж, Дуся, в невестах запохаживала.
Явился кипящий самовар.
– Гостям я радая, – говорила Варвара, разливая чай. – И за вареньем не надо лазить. Угощайтесь. Отец, угощай.
– Вас не беспокоят мыши? – спросила Физа Львовна.
– Нынче все мыши в лес ушли. Жара. Кору гложут, как зайцы.
– Стоп! – сказал вдруг Кирпиков.
– Чур, пополам! – крикнул Афоня.
– Совсем не то, что ты думаешь, – сказал Кирпиков. – Я все думал, и вот сказали: лес и кора. Я прочел в „Ботанике“ о кактусах. У них колючки такие, что никто не зарится, даже верблюды. А смотри, какая береза беззащитная, даже мышь подъедает. И вот надо скрестить, получится березовый кактус – и никто не тронет.
– Это у вас от жары, – объяснила Физа Львовна. – Конечно, я развожу кактусы, и они колючие, их поливает Мопсик…
– А разве я его не утаскивал? – спросил Вася Зюкин.
– А говорю не с вами, – строго оборвала Физа Львовна. – Александр Иваныч, это же надо обдумать, и мы с вами получим патент.
Афоня давно уже ковырял сзади себя и доковырялся до собачьего черепа. Ощупал зубы, испугался и выбросил череп на свет. Женщины стали выметаться наверх. Опрокинули на Васю самовар. Вася завизжал, заскулил и уполз быстрее всех.
И Кирпиков вспомнил, что мешок с деньгами был закопан вместе с черепом. Он сунулся – точно.
– Нашел! – крикнул он.
– У тебя что, кладбище? – спросил сверху Афоня.
– Эх ты, – сказал Кирпиков и выпихнул мешок наверх. – Деньги! – И захлопнул за собой крышку и уже снизу слышал, как Физа Львовна воскликнула:
– Чур, на одну!
– Надо находку сдать государству, – заявила Вера. – Полагается двадцать процентов.
– Это деньги мои, – сказал Афоня.
Когда все убедились, что деньги Афанасьевых, попросили, чтоб сколько-нибудь дали Васе на лечение.
Недолго после гостей высидел Кирпиков – явились наружу книги и лампа, Варвара протянула пару чистого белья.
Кирпиков вышел на крыльцо, и его повело: в голове потемнело, резануло по глазам. Он боялся, что ослеп, нет, только долго казалось ему, что на всем радужные мазутные пятна. Он и мерина увидел разноцветным, как жар-птицу.
– Что, брат? – спросил Кирпиков.
Мерин осторожно переступал и молча тыкался мордой в плечо хозяина. Перед своей баней он устроил баню мерину – продрал скребком, протер мочалом и прямо в конюшне окатил водой из колодца. И все казалось Кирпикову, что он моет мерина бензином.
Вымылся и сам. Бороду решил оставить. Очень она чесалась, но если сбрить сразу, то Варваре будет повод думать, что сам муж признаёт поход в подполье глупостью.
Он посмотрел в зеркало. Полнота лица исчезла, глаза ушли еще глубже, но выражение было то же – ироническое. „Не отпадет голова, так прирастет борода“, – вспомнил он.
С утра он взял топор и полез в подполье. Обстукал бревна – то, заднее, которое светилось, надо было менять. На дворе вымерил новое бревно, выбрал паз. Вдвоем с Варварой они по покатам втянули бревно, теперь оставалось самое трудное. Кирпиков прогнал Варвару, принес оглоблю, кирпичей. Через три кирпича поддел угол и стал выжеравливать, то есть взнимать целые бревна, освобождая просевшее. Подсунул кирпичи под целые бревна. Так же он поднял и второй угол. Выбил испорченное бревно. В громадную щель хлынуло теплом, пылью.
Новое бревно пришлось хорошо. Он не надеялся, что сделает один, и радовался, что есть еще силенка, хоть и покашивает на левый бок, хоть и чувствуется, что частит сердечко, но дело сделано.
Это бревно переживет его, это уж точно. И, может, вправду смириться с тем, что память в вещах? Мало, конечно. Это же несерьезно, что кто-то непрестанно поминает добрым словом столяра, садясь на табуретку, крестьянина – покупая капусту, фармацевта – принимая анальгин. Уж хотя бы ценить друг друга, и то ладно. Кирпиков подумал вдруг, что когда специально старался думать о жизни, ничего не выходило, а взялся за работу – и одолевают мысли. Пока тесал бревно, выбирал паз, чего только не вспомнил. И все больше работу. Почему-то фронт реже вспоминался, чем работа. Уж казалось, никогда не забудет проклятой Померании, где ранило, он тогда в санбате всех насмешил переделкой этого слова: „Помиранией назвали, а мы – хрен-то“, – шутил он.
Но он заметил, что опять его заносит, и твердо положил не отвлекаться. Но положить-то положил, а задумываться не перестал. Не от нас зависят наши мысли. Крепко занимало Кирпикова – как понять, что именно он прожил такую жизнь? Ведь другой мог заменить его в работе. Но вообще-то раз дом его, то ему и полагается. А если бы сил не было, пришлось бы звать. И помогли бы. Но, думал он дальше, если просить все время, то надо благодарить, отрабатывать, а нет сил – платить. А если нечем платить? Нечего и просить. „Это уж я зря, – подумал он. – Помогут из жалости“.
Так в чем же он был незаменим? Ну в самом деле? Может, в том только, что занимал место, а мог бы занять кто и хуже. Но ведь мог кто и лучше!
Измучив себя такими мыслями, он уснул.
Доказано, что сны видят все, только не все их помнят.
Жаль, часто снятся вещи необходимые. Менделееву, например, приснилась Периодическая система элементов. С одной стороны, сон дело призрачное, с другой – реальная вещь: система элементов. Кирпикову, конечно, никакая система присниться не могла. Но могло другое…
14С Васей произошло чудо. Взвизгивая и скуля, он примчался домой. Одежда жгла, он выскочил из нее и сверзился в свой источник. И что же? Выскочил целехоньким, помолодевшим. И пока милосердная Тася бегала за своей сумкой, пока Оксана отсчитывала деньги на помощь, Вася переоделся и успел причесаться. Не понадобилась сумка, и деньги Оксана не отдала.
Но любое чудо требует подкрепления. И оно было. И не одно. Во-первых, Вася отнес водички Делярову. Тот слабеющим жестом отринул приношение. Вася влил в него несколько капель насильно. Деляров открыл глаза. Еще. Сел без посторонней помощи, стал пить целебную воду сам. Щеки порозовели, сахар в крови пришел в норму.
Как раз в эту минуту Дуся, повязанная черным платком, ввела за руку приехавшую дочь.
– Вот твой папа, – рыдая, сказала она.
Дочь, готовая присутствовать при излетании души, увидела цветущего мужчину.
– Дуся, – сказал этот мужчина, – я выплеснул из бидона. Попроси Ларису больше не отравлять меня этим пойлом. Отнеси тару. Больше не катайте ко мне бочки.
Ноги в руки понеслась Дуся вдоль по улице. А Деляров пригласил сесть Дусину дочь, попросил Васю еще принести живой воды. Вася ушел. Деляров думал: „Если жениться, так на молодой“.
– Как вас зовут?
– Рая.
– Меня Леонтий Петрович. Можно без отчества. Вы любите поэмы Пушкина?
– Вполне, – отвечала ему Рая, – но у меня другая ориентация, я люблю заниматься досугом, следить за новостями, проводить аналогии между ними и силой любви. Ведь рождаемость не следствие влечения, но повод для анкеты социологов. Не так ли?
Через десять минут Рая пришибла Делярова своим интеллектом. Деляров вновь заумирал, но Вася с водой оживил его.
– Руку! – сказал Деляров. – И сердце! Вам, Рая!
– Ну что ты, папашка, – сказала Рая. – Встряхнуться я не против, но в принципе я замужем. – Она сделала глоток. – О! – сказала она.
Решили испытать на мерине. Мерин выглотал ведро и по-жеребячьи заржал, да так, что везомые на выставку кобылицы степных конных заводов чуть не разнесли в щепки товарный вагон. Хорошо еще, были некованы.
Итак, было установлено: вода омолаживает, отвращает от пьянства до нуля, заживляет любые внешние и внутренние раны. Мужики собрались на совет. От Павла Михайловича Вертипедаля сильно пахло амбулаторией, то есть спиртом. Дали ему воды.
– Как рассол, – обрадовался он.
– Захмелиться, поправиться на другой бок хочешь?
– Ни синь пороху!
– Поклянись!
– Мужики!
– Тогда так, – спокойно продолжал Василий Сергеевич Зюкин, это он созвал данный совет. – Тогда так. Надо воду толкать дальше. Только предлагаю изменить название. Зюкинская – не очень. Напоминает слово „назюзюкался“.
– Ну и что? – возразили ему. – Тут любое можно применить. Например, наафонился. Верно, Афоня?
– Я еще вашу воду не пил, – ответил Афоня. – И еще подумаю – пить ли. Это, значит, меня отшибает от выпивки, а если я с устатку или с морозу?
– До морозов еще надо дожить, а устатка с нее не будет.
– Вот и доживу, посмотрю, – сказал Афоня.
– Тут супруга, мой серый кардинал, предлагает назвать „Хрустальной“. Думаю, не будем слушать женщину и поступать наоборот. Согласимся?
– Зюкинская!
– Я, ребята, не гордый, тут главное – для пользы дела. Голосую. Только, ребята, слово „хрустальная“ ставить впереди. Кто за? Все. Кто против? Я. Кто воздержался? Один. Ты почему, Саш, воздержался?
– Она на меня не действует, – ответил Кирпиков. – Вода и вода. На мне не отражается.
– Но в основе ты за?
– Конечно.
– Значит, хрустальная зюкинская. Тогда так…
Для начала мужики отбили от пьянства остальных мужиков. Сделали это хитростью. Взяли бочку с пивом, которая предназначалась Делярову, разбавили пиво хрустальной зюкинской и прикатили в буфет. Лариса в тот же вечер зарядила ее и распродала. Мужики, привыкшие, что пиво разбавляют, не удивились прозрачности напитка. Но вот что интересно – повторять никто не захотел! Задолго до закрытия буфет был пуст.
Один вечер Лариса отдохнула с удовольствием, на второй встревожилась, на третий пошла к Оксане.