***
Пришел к Коле. Он меня встретил на пороге словами: «Послушай: «А. стал рано седеть, и потому первые седые волосы его не расстроили», – это Лидия Яковлевна (Гинзбург). И таких ляпов у нее много. Как это: он «стал рано седеть» и потому «первые седые волосы его не расстроили»?
Я сказал: «Там опечатка. Надо: «он стал рано сИдеть», и тогда все верно».
***
…Мне понравилось интервью с одной немецкой журналисткой. Сначала она заставила меня прочитать рассказ «Ты да я» и записала его на магнитофон (он есть в «Коте»), а потом попросила отвечать на вопросы как-то необычно. Например: «Что вы думаете об облаках?» – «Я о них не думаю. Мы друг другу не мешаем». – «Как вам кажется, вода мокрая?» – «Только если она капает на подушку». – «Гуси умные?» – «Точно таким же вопросом они задаются насчет нас». – «Счастье – оно безмозглое?» – «Иначе б не было счастьем». – «А если уши холодные?» – «Это к весне». – «Когда вы разбогатеете?» – «Завтра». – «Почему?» – «Сегодня уже не успею». – «Вы собой довольны?» – «Всегда» – «Объясните». – «Это необъяснимо». – «Что вы любите?» – «Я люблю все». – «Все твердое или все жидкое?» – «Лучше газообразное». – «Почему?» – «Везде влезет». – «Что такое «кукиш»?» – «Минимум, на который всегда можно рассчитывать». – «Вы любите джунгли?» – «Да». – «Почему?» – «Я там никогда не был». – «Чего хочется каждый день?» – «Любимых запахов». – «Какие они?» – «Зеленые»…
Она записывала часа полтора. Отвечать надо было быстро, не задумываясь. Это было похоже на игру: за минимальное время надо ответить на максимум вопросов. Если б кто-нибудь придумал такую телеигру, я, наверное, ее бы смотрел.
Продолжение интервью: «Как вы относитесь к перьям?» – «Если они не во рту, хорошо». – «Человеку нужны крылья?» – «Нет. Он и так редко думает». – «Вам нравится мягкое?» – «Если только не очень пахучее».
«Вы спорите с властью?» – «У меня хватает ума». – «У вас есть точка зрения?» – «Нет. Из-за широты взглядов».
«Как вы относитесь…» – «Я не отношусь, относит меня». – «Вы любите?» – «Нет, но допускаю». – «С вами можно договориться?» – «Почти всегда». – «Вас интересует, о чем?» – «Почти никогда». – «Вы пробуете воду ногой, прежде чем войти в нее?» – «Я пробую рукой». – «Почему?» – «Я хотел сказать, носом, но передумал».
«Ветер, солнце, песок – о чем вы подумали?» – «О лопате». – «А я – об отдыхе». – «Это после лопаты». – «Вам нравится спать?» – «Больше, чем жить». – «Если я скажу: 22?..» – «Лучше пораньше».
***
Все уходит. Уйдет и «Курск». Тогда все верили в спасение. Потому что очень хотели верить. А чиновники нехотя, через силу, будто их подпихивают, занимались сначала оттягиванием, а потом и той ерундой, которая получила у нас название «спасательная операция».
Лодки гибли и прежде. Люди замерзали в воде десятками. Люди переоблучались, взрывались, тонули, горели заживо.
Но об этом не знала страна. Это не было позором на весь мир. Это был такой небольшой внутриведомственный позор, который все «ответственные» благополучно переживали. Конечно! Конечно, были смотры, осмотры, решения, постановления, обращения. И промышленность привлекалась к разбирательствам.
Но! Проходило время, и все повторялось. Опять – взрывы, пожары, гибель людей.
Ради чего существует флот? Ради… а вот тут поставьте задачу. Или мы угрожаем, или возим ракеты, или у нас на мушке авианосцы, или целые города. Ради чего? Под задачу (стратегию, тактику) делается оружие.
Оно не делается просто так.
А если задача не война, а обслуживание мифа? Если надо попугать, чтоб нам чего-то дали? Не выкинули нас на обочину, где, может быть, самое нам место?
Если такая задача, то и лодки делаются «самые огромные», «самые титановые», «самые глубоководные и быстроходные».
И хорошо бы так, но не все так. Важна же не реальная сила, а лишь ее внушительная имитация.
Почему? Потому что на реальную средств нет. Как в песенке о Петре Первом: «Для постройки кораблев надо столько-то рублев». Дальше в песне деньги получили и пропили, но на оставшиеся построили все же много-много «кораблев».
Флот – игрушка дорогая. Нужны не 100 лодок полуржавых уже на стапелях, еще до спуска, а 5, 10, 15. И надо не «гигантов неописуемых без числа», а тех, что нужны на данный момент, под конкретную задачу – не «пугания», чтоб с нами считались, а для дела.
Нужно ли «дело»? Сомневаюсь. Пока только имитация.
Сейчас мне скажут, что «Комсомолец» и «Курск» были чудесными кораблями. Согласен. Но только в каждом из них имелась масса технических недоработок, которые промышленность с высоты своего положения тянула из проекта в проект. Если есть всплывающая камера для спасения всего экипажа, то на испытаниях ее теряют, она отрывается сама. Если есть дыхательная система, проложенная по всему кораблю, то по ней вместо кислорода при пожаре идет угарный газ. Если есть клапан ВВД, то прокладка у него из пластика, и при пожаре он испаряется, а клапан, в закрытом состоянии, пропускает воздух, и пожар тушить бесполезно.
И такое сплошь и рядом.
Можно сделать отличный корабль, но в нем столько будет всего и такой степени надежности, что его уникальность превращается в способность погибнуть в любой момент от любого неосторожного движения.
И человек ходит по нему в качестве живого запала.
И когда грянет? Когда на лодку каким-то «чудом» чудесным затаскивают торпеду, от которой столько раз уже отказывались?
А вот Лячин не смог отказаться. Она у него горит при погрузке, а он грузит.
Вина его? Видите ли, легко судить, сидя где-то. Когда лодка делается для дела, то ее строят не пять лет, после чего у нее вываливаются все детали. Потом готовят экипаж, который не просто люди, набранные в последний момент по принципу: «Ты сейчас чего делаешь? Бросай все, в море пойдешь».
Лодка, все механизмы в ней и люди – это одно целое. Нельзя как попало строить лодку и совать в нее кого попало. Какие бы чудесные ни были люди, какая бы славная ни была техника, но жизнь лодки и все, кто находятся в ней, зависит от образования, умения, состояния каждого, подчеркнем, каждого из более чем ста членов ее экипажа.
Людей на «Курске» не спасли не Куроедов и Попов как главком и командующий.
Их не спасли Куроедов и Попов как часть системы.
Можно назвать ее государством.
Оно показала свое настоящее лицо. А все ждали, надеялись, верили до последнего, что у него не такое лицо, что у него «светлый лик богоугодный».
Не получилось.
Миф столкнулся с реальностью.
И не один раз.
И получился не лик, а жуткая, бесчеловечная харя.
Видите, как я все по порядку изложил. Только от этого не легче.
И почему-то, когда по телевизору показывают, как академик Спасский, руководитель «Рубина», у которого утонули 4 лодки, в том числе «Комсомолец» и «Курск», весело учится играть в гольф, я переключаю на «Диалоги о животных».
***
О «монголо-татарском». Все говорят «татаро-монгольское», но мне кажется, правильнее наоборот. Они себя называли монголами. Татарами их называли европейцы. Они были «тартарами» – «детьми Тартара».
Твой знакомый историк выегивается. Было иго. Только оно было тогда, а судим о нем мы сейчас. По деньгам оно было 10 процентов. Но в те времена это считалось грабежом. Монастырская десятина тоже была 10 процентов (вспомним об иге) и была причиной нескольких бунтов.
Что бы твой друг ни говорил, но есть Марко Поло и есть его папа с его дядей, Никколо и Маффео Поло, родом из Далмации, два крупных венецианских купца, свободно говорившие на монгольском языке, отправившиеся в Монголию с товарами к Хубилай-хану, который принял купцов и после переговоров с ними решил отправить их с посольством к папе римскому. Получив грамоты от папы, они поехали назад. В дороге уже Никколо узнает о смерти жены и рождении сына Марко. У него есть описание монгольского двора и самих монголов.
Папа римский уже не раз пытался договориться с монголами. До братьев Поло в страну монголов в 1245 году был направлен монах Карпини. Он описывает земли русские, через которые проезжал. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». Он сутками ехал по земле, усеянной черепами и костями людей. Русских, по его свидетельству, монголы держат в жутком рабстве. Так что все было. Историк твой здесь, а это – из глубины веков.
Конечно, пусти сейчас западника в нашу деревню в 100 км от Москвы, и он придет в ужас от туалета во дворе в минус тридцать и воскликнет: «Средневековье! Вот оно, Братство Кольца!»
А нашим все кажется нормой. Так что о «жутком рабстве» судить не берусь, но по деньгам – 10 процентов.
***
Я в «Бегемоте» напридумал всяких несуществующих эпиграфов. Герцог Гиз, автор и исполнитель Варфоломеевой ночи, в своих записках написал: «Бестолковые умрут первыми», а Наполеон у меня сказал: «О героях только незначительное».
А знаешь, что сказал Кюстин о России? «Это единственное государство, где можно сбыть мечту». Помнишь «сбычу мечт»? В 1992 году на Загородном проспекте, по дороге к станции метро «Пушкинская», в разговоре со своим редактором Колей, мы это с ним придумали. И я написал статью в «Час Пик» под таким названием. И что ты думаешь? Все филологи и историки эти эпиграфы проглотили. Мариетта Омаровна Чудакова – великий специалист по Булгакову – мне говорила: «Но Кюстин? За Кюстина тоже вы придумали?» Пришлось признаться, что я.
Со стыдом.
***
Открою секрет: ум тренируется так же, как мышцы. Он тренируется до конца дней твоих. Тренируется речью, письмом, потребностью говорить. Я это открыл. Это мое Ноу Хау. А открыл я это только потому, что другие это открывать не собирались. Им это казалось чушью. Все знают о существовании внутренней речи, но скажи им, что она формируется, развивается, совершенствуется от того, что ты думаешь, читаешь, говоришь, пишешь, и вместе с ней формируется твоя неповторимая личность – они скажут, что они все это знают. Хочется спросить: «Ну, и что же вы?» – а ничего. Они пить лучше будут.
***
Конечно, я люблю сухое, красное, лучше французское, можно португальское, не возбраняется итальянское, хуже молдавское и совсем ни в какую – русское вино. Последнее, с тоски, что оно такое дюже пог-ханное, могу выпить ведро. Чем лучше вино, тем меньше я его могу выпить. Там я не пью, я там вкушаю.
Страну, вместо Касьяныча, я бы вывел. Только надо ли? Потому я и юродствую, колобродю, ерничаю и упражняю ум.
А чего его не упражнять – все равно ведь, куда его деть. Я и сам не знаю, куда я в другой момент понесусь и что выкину в следующую минуту. Это у меня с флота. Мы там ни черта про свою судьбу не знали. Знали только со всей определенностью, что не служить нам в армии шейха Омана. Даже насчет израильтян все предпочитали давать уклончивые ответы, но насчет шейха Омана все были категоричны и с ходу рукой по воздуху все отметали.
И если только женщины не знают, куда они сейчас понесутся и что вытворят, то значит, я тоже баба. И не только я.
Про экономистов мне лучше не говорить. Ой! Тяжелый народ. Ой-ей-ей! Знаете, почему математикам не дают Нобелевской премии? Потому что все у них условно. Одна видимость. А у экономистов все даже не видимость, все чушь. У нас в стране все чушь. Потому мне и весело здесь живется. Внутри чуши я чувствую себя прекрасно.
Меня спрашивают, почему у нас все чушь? Ой, не спрашивайте! Ой, не надо!
Есть министерство экономики – нет экономики. Продолжать дальше или как?
***
С оргазмами нет проблем. Мой сын, когда видит половые сцены по телеку, так сразу начинает смеяться. Мал еще. Не понимает, что секс – дело серьезное. И юмор при сексе ведет к опаданию.
…В. парень стреляный, газами давленый, и вообще тугой. Я ему этого не говорю, конечно. Странно. Служил он недолго, в сравнении с моим 21 годом. Видно, тут что-то было недонатуральное, потому и в жизни много чего неотданного осталось. А мы-то честь на каждом шагу отдавали. Так что наотдавались. У них в Афганистане вроде и смерть рядом ходила, солдатчину смерть здорово выдавливает. Но не выдавила.
У подводников смерть другого рода. Но то, что она всегда рядом, чувствуется. Но мы, в абсолютном своем большинстве, народ веселый. Есть угрюмые, но они и на балете «Лебединое озеро» смеяться не будут.
***
Ушли боевые службы, вернулась романтика.
Вернутся службы, и романтика растает. Я прагматик. Наверное, у меня когда-то была романтика, и она где-то далеко во мне все-таки сидит. Но я ходил в море до середины 80-х. Мы ходили как бешеные. Тяжелый труд. Никакой радости. На берегу – полная ерунда, в море – не полная. И с другими экипажами не очень боялись ходить. Просто не думали об этом. Знали друг друга. И кто на что способен, знали. Превыше всего ценилась грамотность. Лодку только железом и называли. В любви к ней особенно не признавались. Скорее, это было уважение. Она все же большая и уважение внушает. Хотя и недостатков у нее полно. Словом, это почти живое существо. Но относились к нему без особого пафоса. Тогда ко всему относились без особого пафоса. Пафос – это замовское. А тосты «за родной флот» я только среди надводников слышал, и то один раз, с пивом и в бане.
Да, иногда страшно. А с тоски и заплакать можно. И от обиды можно заплакать. Люди же. Не деревянные. И потом, сильные имеют право на слабость. Все время сильными бывают только волы.
Экипаж… Там был хороший человеческий материал. Просто жизнь его таким делала. Многие там и остались. К этой жизни не приспособились. С лодкой была не жизнь, без лодки была не жизнь.
Умерла лодка, и они умерли.
Так, говорите, вернулась романтика… поди ж ты… Значит, тоска по походам… А если по 260 суток ходовых? А если так 10 лет? И вода в чайнике замерзала. К нам же как к рабочей скотине относились. Мы должны были только работать. И сейчас относятся так же. Тогда лодочники были фрондерами. Начальство не любили во всех видах, терпели его только в малых дозах. Со смехом рассказывали, например, что у главкома адъютант – лейтенант, и его главкомовская жена на рынок за продуктами гоняет. «Я бы удавился!» – так говорили.
Орденов желали, но во всем этом была ухмылка. Ордена давали в основном замам, начальникам отдела кадров и прочим. Некоторым командирам тоже перепадали ордена, но их за это прощали. Командирам многое прощали. Собачья у них была жизнь – одна нервотрепка.
Конечно, годы службы – лучшее время. Молодые же были. По молодости все хорошо.
***
Получил электронное письмо от очень серьезной девушки. Там, где «тема», она написала: «я согласна». Лихорадочно шепчу «согласна, согласна», открываю, а она… с моим мнением согласна.
Вот такой коитус.
***
Ш. жаль. Там комплексов много. Вот я маленький, а сам себе кажусь большим. А он маленький и кажется себе еще меньше. И жизнь воспринимает не так. Я вот для себя давно решил, что я – инопланетянин, и меня на этой планете должно все удивлять и радовать: соборы золоченые, дебаты в Думе и лошадиное дерьмо, которое, как только подсыхает, так сразу и развеивается ветром.
А насчет ироничной философии и кружев все верно. Даже жаль, что нашелся только один человек, который понял, что мне просто жить хочется, вот я слова-то и плету, потому что они пьянят.
Я думал, никто не поймет.
Телевизионщиков не люблю. Я люблю стереометрию, а у них – геометрия. Они плоские. Сбоку – в толщину миллиметр. И видят только то, что перед глазами и движется. Как лягушки. А холодные – бррр!
***
Я сейчас занимаюсь чушью. Я сортирую: это чушь, а это пусть полежит, а это опять чушь. Проходит время, и я подбираюсь к тому, что я долгое время считал не чушью, и опять начинается отбор: это чушь, а это пусть полежит… Так жизнь и проходит.
А потом я думаю: «Господи, я же такой хороший! Неужели же я не достоин награды?» Потом я замираю в надежде, что сейчас она сверху свалится, и слушаю свой внутренний голос.