У них есть даже всякие обряды. Обряды посвящения в драконы. Не просто же так все там водку пьют. Ее пьют по обряду.
А вы знаете, что «дедовщина» в армии и «годковщина» на флоте – это тоже обряд?
Это очень древний обряд.
Посвящения в «своего».
Это необходимый обряд. Он есть во всех армиях мира. Нужно взять нежное, трепетное существо, прямо от маминой титьки, и превратить его в сурового воина.
На войне это получается сразу, в мирные дни – нет.
Отсюда существует целая система различных унижений – побои, глумление и т. д.
Надо сделать своего. Никто этому не учил. Это в подкорке.
У диких племен есть обряд посвящения в мужчину. И чем кровожаднее надо получить воина, тем этот обряд начинают раньше, и тем он унизительней.
У самых диких папуасов мальчика отнимают от матери в семь лет. Его ведут в лес и там всячески унижают. Ребенок должен испытать шок. И он его испытывает.
Те, кто выживают, – стоят двоих. Это безжалостные убийцы. У них теперь одна мать – мужская стая. У них есть вожаки – самые беспощадные. Для них все есть объект охоты – женщина, ребенок, другая стая.
Вам это ничего не напоминает?
Правильно, все уже было – гунны, даки, ирокезы, монголы, викинги.
И спартанцы. Самые воинственные из греков. Мальчики в шесть лет отнимались от родителей. Их учили терпению. А в совершеннолетие секли. Некоторые умирали без стона. Тогда им ставили памятники.
Памятники за стойкость.
И они все полегли.
Эти древние спартанцы без стона.
Сколько у нас памятников за стойкость? А сколько костей еще лежит?
Не правда ли, похоже?
***
Относительно деторождаемости.
Ее надо повышать.
Конечно, надо.
Обязательно.
Иначе страдает налогооблагаемая база.
Отсюда и желание обложить все. А куда деваться?
Смертность, правда, тоже велика, из-за чего пенсионный фонд не самый обнищавший в этом мире, но деторождаемость – она необычайно мала.
Это не может не заботить.
И заботит.
Очень.
Тут я видел некоторых министров, и им явно было все равно.
Но лицо премьера – а он наша лучшая топ-модель, там есть на что посмотреть, особенно после всех этих неудач с попыткой не отдать долги, – говорило о том, что очередное понижение рождаемости всякий раз приводит его в страшное волнение.
Плохо, что от этого волнения не родятся дети.
Дети вообще не поймешь от чего родятся. Может быть, от какой-нибудь нехватки. Или еще от чего. Одним словом, они рождаются вопреки, а если стараешься, то – ни в какую.
Вот я знаю некоторые деревни, и в них дети появляются после выдачи заработной платы. Даже какая-то устойчивая связь образуется – сначала зарплата, а потом – дети и налогооблагаемая база.
Хотя тут волноваться премьеру нет причины – нам деревня не указ.
***
К нам приходила девочка. Они разговаривали. На кухне. Все больше школьные интриги. А потом они готовили. Спагетти. А ты при этом вроде комода, который приходится огибать. И все эти твои жалкие попытки обратить разговор в общее русло, все эти: «Как вас зовут?» – «Катя», – они, в сущности, ни к чему.
Потому что означают они, в лучшем случае, сопротивление тому, что тебя воспринимают как прошлое, памятник, привидение, – «Тебе с кетчупом?» – и как странно наблюдать все эти изменения в твоем собственном ребенке, – «С сыром хорошо, да?» – изменяющем тебе без особых усилий, – «С кетчупом прикольно!» – а то, что она ему нравится, ты замечаешь по тому, что для чая он достал чашки из того сервиза, о существовании которого ты давно забыл. Это старинный сервиз, вызывающий учащенное сердцебиение мамы при попытках помыть его чашки под струей воды в раковине. Видимо, не надо так приближать свое чадо к себе. Покормил – в сторону. Все равно не твое это чадо. Оно вообще непонятно чье. Завтра выйдет в дверь – как не было. А ты будешь надеяться на звонок. Ждать его: «Але! Але! Как дела?» – а он будет посматривать на часы, экономить на тебе секунды. И тапочки он ей дал лучшие, мамины, хорошо, что она на работе, это я только раньше пришел – так получилось. И ты разве что отмечаешь, что она, вроде бы, ничего – ступня изящна. Но все эти выражения «в натуре» – как мало они все-таки читают, но посуду помыла, протерла. А говорят – не переставая. Все больше чушь. А может, им и не важно о чем говорить. Важно только то состояние речи, когда слова не важны. Такие песни птиц. «Извините, как, говорите, вас зовут?» – «Катя»…
***
Обычно не обращаю внимания на пьяных в метро. Мужик сидел на корточках у стены и руки его, поднятые вверх, по ней шарили в поисках точки опоры.
Художники социализма любили в таких позах изображать чилийских патриотов, расстреливаемых хунтой.
Я подошел. В глазах у него была мысль. И эта мысль: подняться бы.
«Справил праздничек?» – «Справил». – «Помочь?» – «Надо бы».
Стал его поднимать – ноги подгибаются. «Что со мной?» – «Ноги не идут».
«Водка вроде нормальной была». – «От тебя факел дерьма, а от такого дерьма позвоночник отстегивается». – «Помоги». – «Офицер?» – «Бывший».
На вид лет семьдесят. Седой. Но сознание держит, значит, точно бывший вояка. И одет прилично. У меня из отдела старик в метро упал. Давление. Все лицо разбил, никто не подошел, сам очнулся.
А здесь уже тетка подошла: «Я его сейчас в милицию сдам».
У него шапка из нутрии и куртка приличная. Небось выпил отравы.
«Я его дотащу. Тебе куда?» – «В Купчино». Черт, другой конец города.
Парень-кавказец подошел: «Помочь?» – это он на старика отреагировал. У них старики не валяются.
«Спасибо, справлюсь», – а может, просто нормальный человек.
У всех же народов есть нормальные люди. Это от формы ушей не зависит.
Жена мне истерику закатит.
«Телефон, адрес?» – все назвал.
В милиции его изуродуют. Там у нас теперь одно зверье. Недавно в переходе парня 16 лет застрелили. Остановили проверить документы, а парень спортсмен, хорошо одет. К девушке на свидание ехал.
Завели, стали бить, а он здоровый, раскидал маломерок. Тогда пистолет достали. Он увернулся, и они своего уложили. Потом сымитировали нападение. Единственный сын.
«Давай вставать», – он вис на руке, как сосиска. Ногами только перебирает.
«Не выключайся. Ты ж офицер. Скажи себе: надо дойти. Давай, шевели ногами».
Ногу он, скорее всего, подвернул или действительно какой-то паралич. Выпил, дубина.
«Не слабей, не слабей!» – до вагона метро мы доползли. Как он в щель между вагоном и платформой не попал – непонятно.
Вернее, понятно, нога провалилась, и я его просто выдернул.
В вагоне тетки начали орать: «Безобразие! Куда?» – «Милые дамы! – сказал я. – Человек выпил за женщин дряни, и у него теперь ноги отказали!».
Нет. Я так не сказал. Я сказал: «Тишина!» – и все.
Нам предстояла пересадка. Там менты – волки, санитары леса. У меня самого три раза документы спрашивали: «Ваши документы!» – а сами в глаза не смотрят. «А почему вы не смотрите в глаза?» – «Можете идти».
После отсидки в метро я думал, что он пойдет хуже, но нет, вроде крепится.
«Ты соберись, здесь не менты, а суки, за просто так народ уродуют. Остановят – скажешь, что ты мент на пенсии. Иначе плохо будет».
Милицию прошли как по маслу. При входе в вагон я был уже начеку, и чтоб он в щель не провалился, просто поднял его и внес.
Там я его повесил на поручень – место никто не уступил.
Висел он минуту – потом отказали руки. Черт! Я одной рукой держал свой портфель, на другой висел он. Припер его к двери – народу полно.
Наконец схлынули, и я втиснул его на сиденье.
Фу! Руку чуть не оторвал.
«Не отлетай! – я увидел что глаза у него закатываются. – Соберись! Скажи себе: я дойду! Я должен дойти!» – говорить ему было тяжело. Только кивал.
На последней остановке я его вывел: «Дойдешь сам до трамвая?» – «Дойду!» – сказал и тут же упал.
Я втащил его в трамвай. По высоким трамвайным ступенькам волок его волоком.
«Дыши!» – дышал. Хорошо, что дышит.
«Сколько остановок?» – «Три!» – «Там далеко?» – «Нет».
«Там» – было метров триста. Последние двести я волок его по снегу. Волоком – широкий санный путь. А может, «сашкин» путь. Это как угодно. Хорошо, что он все еще в сознании. Просто везет.
А если помрет – куда я его среди поля дену?
Квартира на первом этаже, и мы одолевали ступеньки перекатом. Я взмок, а он дышал так, что казалось – сейчас сердце выплюнет.
Дверь открыла женщина. Она стояла в двери и молчала. Я подумал, что мы попали не туда.
«Ваш?» – «Наш». – «Так с дороги уйдите, мне его внести надо».
Внес. «Телефон?» – не работает. «К соседям попроситесь. Я его два часа везу, меня дома с собаками ищут, а ему скорая нужна, у него ноги отказали».
Потом я долго ехал домой.
***
18 марта – День налоговой полиции, день фискала и центуриона, вышибающего ногами двери непокорных фирм и кладущего людей лицом на пол. Будет концерт и все такое, и об этом всенародном празднике возвещают плакаты на улицах Москвы, а 19 марта – скромно и со вкусом – День подводника.
Подводники – люди, довольствующиеся малым. Им всей этой чепухи не надо. Они не любят, когда их хвалят, потому что хвалить – искушать судьбу, а потому никаких криков: «Это самые мужественные люди! Это цвет!» – и так далее.
Просто сядут за столами, расскажут друг другу такие же истории, которые я вам в своих книгах рассказывал, и поднимут бокалы за то, чтоб количество погружений равнялось количеству всплытий.
***
Рожденные в День Дурака на самом деле рождены под особым 13-м знаком зодиака – под Знаком Дурака.
Символом этого знака является существо, соединившее в своем внешнем облике: рога Овна, копыта Тельца, шевелюру Стрельца, грудь Девы, хвост Скорпиона, лик Козерога, чешую Рыбы, глаз Водолея, торс Близнецов, гриву Льва, непредсказуемость Весов и брюхо Рака.
Рожденные в этот замечательный день верят в то, что все, в конце всех концов, будет хорошо и они все преодолеют.
Они верят в высшие силы, грамотное устройство Вселенной и торжество справедливости.
Они постоянно укрепляют себя в этой вере, для чего или устраивают себе всякие приключения, или действуют так, что приключениям ничего не остается, как устроиться для них в самый неподходящий период, после чего, путем невероятных усилий, они почти всегда выходят либо сухими из воды, либо суховатыми.
И этот момент – момент выхода – они почитают за момент истины, который с удовольствием празднуют.
Уж праздники-то они себе умеют устраивать.
Еще как.
О-го-го! О-го-го!
Рожденные в День Дурака честны, трудолюбивы, обаятельны, неотразимы, чувствительны, доверчивы, ранимы, застенчивы, вследствие чего маскируют вышеперечисленные качества неудержимостью, ловкостью, изворотливостью, напором, юмором и безудержной жадностью к пище вообще. (После приключений их тянет на сладенькое.)
От них всегда достается врагам.
Друзьям от них тоже достается.
И еще они никогда не удовлетворяются одним только видением. Им обязательно нужно ощупать, потрогать, растеребить, распатронить, распотрошить, понюхать, укусить.
И в этих желаниях их не удержать.
В сильный мороз могут лизнуть чугунные перила.
***
Девушкам легкого поведения трудно зачать.
А почему?
Проблема с выбором. Яйцеклетка никак не может выбрать нужного сперматозоида. Трагедия клеточного масштаба. Столкновение различных аминокислот. Полчища сперматозоидов. Движение! Вихри! Потоки! Чья тактика победит!
В результате – очень трудно зачать.
Зачем я все это?
Затем я все это, что запахло выборами. Вместе с весной запахло.
Вместе с весной выделяются особые «выборные» вещества.
***
У нас вышла потрясающая книга Эммы Герштейн «Память писателя». Статьи и исследования 30–90 годы. Я никогда не отличался великой любовью к литературоведению, но эта книга заставила себя читать.
Книга статей произвела на меня воздействие такой силы, что ночью приснился кошмар: я в комнате со своим братом. Там еще люди. И вдруг в брата что-то вселяется, и это что-то говорит, что оно – дух Николая Гумилева, и ему это вселение стоило невероятных усилий, и он должен сказать, где лежит его рукопись, которую он спрятал при обыске: она среди топографических карт, в тубусе. И я смотрю в лицо брата, а оно на глазах меняется – он превращается в Гумилева. И один из присутствующих, некто Миронов, отправляется за ней, и я вижу, как он идет: проселочная дорога вьется среди холмов. В пути ему неожиданно приходится встретиться с собой же, но только очень старым, и этот старик жалуется на то, что болят спина и руки, и невозможно согнуться. Но вот я вижу снова себя, а в руках у меня живое существо, кажется что-то вроде хомячка, и он тоже говорит о том, что в него вселился…
Я проснулся от холода. Под наитеплейшим одеялом меня бил озноб. Я начал бормотать единственную молитву «Отче наш», которую знаю, и успокоился через час.
Вот вам и литературоведение.
Не читайте Герштейн на ночь – начнутся сказки Гофмана.
Ей же 98 лет, а печататься она, в связи с тем, что ее имя тесно было связано с именем Осипа Мандельштама, начала только в 70-е годы. Книжный червь. Потрясающий ум.
И слог – все на месте.
Я думаю, что если ей просто так, завтра вручить академика изящной словесности, а также академика истории и прочее, прочее, то все будет более чем заслуженно.
Ум, поддерживающий жизнь в теле. Только ум.
***
Привез книгу Герштейн. Она лежала в постели. «Ой, какая хорошенькая, красивенькая, толстенькая!» – сказала она, увидев книгу. Я рассказал ей про свой сон, она сказала: «Господи! Вы это записали?»
Говорили о Гумилеве. Она сказала, что ни в каких организациях он не состоял, он просто переписал им листовку, потому что она была написана плохим русским языком, а он считал, что все, что написано, должно быть на хорошем русском языке. Поэтому и переписал, поправил им стиль, а его расстреляли. Так говорила Цветаева. Мы с ней еще долго говорили о стиле. Я сказал, что не очень люблю литературоведение. «А это и не удивительно, – сказала она, – они же не умеют писать. Это какой-то кошмар, а не литература». Я ей читал аннотацию на ее обложке. Там, где написано, что она меняла воззрения, она воскликнула: «Ой, как правильно!»
Я ей сказал: «Эмма Григорьевна, а где же скромность?» – а она, смеясь: «Мне некогда быть скромной».
Еще бы – 98 лет. «Нет! – восклицает она. – Еще только девяносто восьмой!»
«Крепитесь, Эмма Григорьевна, – сказал я, уходя, – ваша работа этой книгой не заканчивается. А то вы сейчас скажите себе: вот и все, книга вышла. А вы должны сказать: все еще впереди!» Потом я ее поцеловал. А она мне: «Я вас, Саша, тоже хотела поцеловать, но не решалась».
***
Вчера ночью исследовал выражение «етит твою мать». Мне так показалось, что глагол «етит» образован от существительного «ети», что само по себе является небольшим искажением слова «йети». В пользу данного утверждение говорит совпадение, пусть даже образное, этих слов, обозначающих нечто большое и волосатое.
Глаголы, образованные от слова «баран» – «баранить», а с приставками-то как хорошо: забаранить, набаранить, отбаранить, вбаранить, перебаранить, недобаранить.
К вопросу о гениальности. Гений – все лишь одна из форм жизнелюбия.
***
Мечта: улица, по ней идет много людей, и все улыбаются. И каждый улыбается чему-то тому, что у него внутри, и друг друга они почти не замечают: идут и не сталкиваются. Хотел бы я оказаться на такой улице. Я бы тоже улыбался.