Потом она столкнется с натовской лодкой (без жертв), и еще на ней будет большой пожар – выгорит два отсека (8-й и 9-й), сгорят 28 человек.
Причиной пожара признают течь гидравлики с гидропривода захлопки фильтра по угарному газу (ФМТ-200Г). Она скопилась на поддоне под фильтром, а фильтр нагревается, вот и возник пожар. Пока его тушили, он превратился в большой пожар – на лодке всегда есть чему гореть.
Лодка всплыла, и ее оттащили в базу. Уже в базе обнаружили, что в 10-м отсеке есть живые люди, которые многие дни и ночи, в полной темноте (горела только лампочка переговорного устройства), ждали своего освобождения. Кажется, их было более 10 человек.
Это все, что мне известно о многострадальной лодке Северного флота под номером «К-19».
***
Ой, ребята!
Щас спою.
Я вам спою про то, как авторов на премьеру приглашают.
Например, вы – автор, вы все это придумали, заделали – здорово, потом это все у вас взяли и быстренько (года за два) создали фильм, и вот, наконец, она – премьера, о чем вам и сообщено.
Да не просто сообщено, а пригласили вас, а вы и билеты взяли, вот только рубашку осталось выбрать, и в этот момент – момент выбора рубашки – вам звонят и говорят, что пригласили других ребят, и в атмосфере всеобщего веселья ваш внешний вид их не станет забавлять. Так что не посидеть ли вам – автор вы наш – на этот раз дома? Хотя в другое время вы, конечно, желанный гость!
Как вам другое время?
В общем, на пресс-показ фильма пригласили адмиралов с Большого Козловского переулка. Вот почему вас – автор вы наш – и решено было не приглашать. Иное дело премьера! Тут мы вас опять приглашаем, так что вы уж будьте любезны.
Вот!
Позвонил мне М. Он был сладок. Тон такой, как если б ребенок наревевшийся стоит, насупясь, а ему говорят: «Ну, чего ты, дурашка? Ведь ты дурашка, да?»
Оказывается, все ради моего же блага. Ради того блага, откуда и берутся все блага, которые во благо… того блага… что благее того самого благого, что никому не претит. О!
Стало быть, пригласили адмиралов, но согласие они дали, поди ж ты, ровно в 22 часа по местному времени, о чем сейчас же вам (мне то есть) непременно сообщили, потому как решили, что для общего смущенья будет лучше, если вас там не будет, потому как вдруг все на диво повернется, да не этак, а вот так, а чего ж тогда стенать ради общего раденья?
Ну!
Тут, я даже не знаю, случай такой, что надо бы человеку заново изучать букварь, потом учить слова, потом ему можно показать «Правила хорошего тона», потом – «Правила плохого тона», потом реферат на тему «В чем все-таки отличия между ними!» – потом провести с ним зачет, лабораторную работу, коллоквиум, практическое занятие, хорошо бы при этом еще пройти с ним упражнения на пяльцах – они чего-то там развивают, а еще заняться бы с ним лепкой по той же причине, потом напоить его чаем, и затем уже дать ему поесть фиг, обязательно сушеных.
***
Если честно, то не знаю, кто у них консультантом. Насчет «Родина-флот» – не говорят подводники никогда таких слов. Кривятся, если услышат это даже в тостах. Настоящих тостов всего три. Один – по случаю, например, «Ну, чтоб не отвыкнуть!» (или «Господи, прими за лекарство!»), потом – «За тех, кто в море», и тост «За женщин» – этот повторяется до бесконечности, а два первых – только один раз за вечер. «Родина-флот» – считаются тостами замполитов. Слово «герой» или «подвиг» тоже никогда не говорят. Об этом даже не думают. Все делают свою работу. Все очень суеверны – например, не любят слов «лучший экипаж», «настоящие подводники», «морские волки». Пафос вообще неприемлем.
Со стороны иногда кажется, что подводники с чудинкой. Смотришь на командира – точно сумасшедший, что-то есть, но потом привыкаешь.
У подводника никогда не поймешь: то ли он шутит и это розыгрыш, то ли правда. Очень быстры на соображение. Только начал фразу, тебя уже поняли. Могут перебить, сказать: хватит, и так все ясно. Очень высокая скорость проживания жизни. В лодке все летают, как белки. А препятствия огибают, как рыбы. Движения рук неуловимы, как у ткачих.
Начальство подводники не терпят ни в каком виде. Начальство на флоте – это чужой, против него сплотится весь экипаж от командира до матроса.
Очень не любят штаб. Это враги. Если все это удалось показать, то хорошо.
Человеколюбие начальства, его забота – это такая туфта, что все обрыдаются. Если это есть в фильме, то я их поздравляю, и тогда здорово, что я не консультант и в титрах только «по мотивам».
Для начальства мы – мясо, и это все понимают. Начальство от гражданских это понимание бережет как великую драгоценность.
Для начальства мы – жабы. «В море, жаба!»
Среди командиров и адмиралов нормальных, знающих свое дело людей мало. Они наперечет. Остальные уважением не пользуются.
У подводников ценится только знание, только то, что ты специалист, что ты надежен, что с тобой в море легко, что если что, то ты окажешься на своем месте.
Ничего не знаешь – балласт. Поэтому презирали замполитов.
Вот если это все в фильме чувствуется, то хорошо.
Ну не знаю я, зачем они меня на эту передачу пригласили. Наверное, в качестве мебели. Так я свое назначение и понял, потому как одеяло должно быть на актерах и режиссере.
Адмирал на передаче – это тоже для украшения. Адмиралы тем и отличаются от остальных людей, что и в запасе служат, надевают форму, награды, звезды, лучше, конечно, Героя. Неплохой мужик, но уж очень он везде послужил, и флот пилил Черноморский, и на Тихом океане «чудильниками» заведовал. Даже в Гаджиево служил. И в истории подкован.
Обычно офицеры в запасе форму не надевают, но адмиралы – это же не офицеры. Даже форма приветствия есть: «Товарищи адмиралы! Товарищи офицеры!» – так говорят, когда высокое начальство входит (например, главком, и всех надо от стульев оторвать). Так что адмиралы – это не совсем офицеры, и потому форму они любят на себе таскать.
Почему-то адмиралы меня боятся. Наверное, считают, что я немедленно на них нападу. При встрече с ними я всегда молчу, и они молчат, но если выпьют рюмок пять, то обязательно начинают выяснять со мной отношения. То есть для храбрости им пять рюмок вполне хватает, из чего можно заключить, что адмиралы у нас не робкого десятка.
Артисты, конечно, смущены, но артист Галкин – речист. Очень здорово говорит. Про патриотизм, патриотизм – просто хорошо.
А я боялся, что сейчас начнут донимать меня вопросами про «Курск». Я уже столько говорил про это, что ой.
Я даже так решил: скажу, что для меня подобные вопросы – это как про Буратино заново рассказывать. Мол, было два орла, один – вечно пьяный Джузеппе, другой – папа Карло, который все норовил имущество какое-то продать. Они-то и виноваты в том, что наконец появилось это чудовище – Буратино. А Карабас-Барабас здесь совершенно ни при чем, хотя поджарить Буратино он все же мечтал, да и некая бацилла фетишизма его периодически мучит, и он отправляется на поиски пропавшей Мальвины, а Пьеро – тот непременно плачет.
А Тараканище абсолютно не в курсе происходящего, потому что он из другой сказки.
Ну, и Артемон всегда на страже, так чего же еще…
В общем, передача всем понравилась.
***
И вот открываю я эту газету и среди всего прочего читаю: «В военное время значение синуса может достигать четырех». Я захохотал так, что чуть не упал со стула…
***
…Вспомнил, как я спасал вороненка. Он выпал из гнезда. Родители сидели рядом на дереве и переговаривались. Я подошел сначала к ним и сказал: «Так! Слушайте внимательно. Я сейчас подниму вашего орла на дерево. И если хоть одна блядь на меня нападет, я его брошу, пусть его кошки съедят».
После этого я подошел к вороненку и спокойно посадил его на дерево. Вороны даже не шевельнулись. Они меня поняли.
***
«Во всех катастрофах на море виновны люди». Я часто слышал фразу, подобную этой, я видел ее на плакатах, стендах. Она обвиняет в случившемся моряков. Она против них.
И она была бы справедливой, если б человек был самым надежным из всех механизмов.
Если б он никогда не ломался, не уставал, не спал.
Если б от нагромождения перегрузок не сдавало сердце.
Если б с ним не случались галлюцинации, кошмары, бессонница.
Если б он не сходил с ума.
Люди – как механизмы. Точнее, рассчитывается, что они лучше любых механизмов. Надежнее.
Механизм может выйти из строя. Люди на это не имеют права. Во всяком случае, так считается.
Всмотритесь в лица погибших. Они погибли не первые. До них гибли и гибли. До них горели заживо, тонули, задыхались. Их калечило, давило, разрывало на части. Они погибали в воде и в тесных отсеках. Они оставались навсегда с кораблем, и одним ударом волны их смывало за борт.
Их вспоминали и о них забывали. Их награждали и не награждали. Им ставили памятники.
У нас столько памятников, просто беда – один на другом. У нас тьма памятников. У нас частокол из памятников.
Люди не рассчитаны на подобное напряжение. Они не рассчитаны на постоянные испытания прочности.
Они хотят жить, растить детей, устраивать застолье, радоваться.
Они же работают. Изо всех сил.
Подводные лодки – их труд, их забота, их дело, и они стараются сделать его как можно лучше.
Они не рассуждают о мужестве, героизме, чести, совести, долге.
Я ни разу ничего такого не слышал. Это не их слова.
Они не поднимают бокалы «за Родину» и «за наш Российский флот», разве только состарившись, выйдя на пенсию. Это не их тосты и не их речи.
Они могут разве что выпить «за тех, кто в море», над или под водой, и за то, чтоб им всего там хватило – кислородика и припасов, и чтоб бдительно несли, чтоб на вахте не засыпали после автономки, глотнув свежего воздуха, чтоб их не сильно мотало, било, бросало, чтоб они погружались и всплывали, аккуратненько, осторожненько, ни на кого на напарываясь, чтоб не пропускали надводные цели и не сталкивались где ни попадя с кем попало, чтоб береглись айсбергов и больших льдин, и чтоб они вернулись живыми домой, и чтоб дома им бы все радовались.
***
Самыми большими патриотами считаю муравьев.
Они очень любят свой муравейник. Они себя от него не отделяют.
И еще они не отделяют себя от любого из членов своего муравьиного сообщества. Даже от матки.
Матка – это государство в идеальном своем воплощении.
Оно управляет, налаживает муравьиную экономику, политику.
Оно организует защиту и воспроизводство – зачатие, вынашивание, рождение, воспитание, продвижение, смерть, захоронение. Матка-государство имеет права на жизнь любого из членов сообщества – она его сделала, и любой член с радостью отдаст за нее жизнь.
Это идеал.
Но представь себе, что муравьи узнали, что их матка имеет вклады в соседнем муравейнике?
Катастрофа!
Быть того не может. Матка честна по отношению к каждому муравью, потому что каждый муравей всего лишь размазанное в пространстве (муравейника) продолжение матки.
Вот она, мечта о Социалистической Родине!
И вот она – Родина (с большой буквы).
То есть, Родина – это живое существо, раздвинувшее себя на территорию.
Или территория, которая вся 160 миллионов раз принадлежит разным существам, населяющим ее.
Тронешь территорию – тронешь меня.
Лев, охотящийся на своем участке, не отделяет себя от участка и от того пня, на котором он оставляет свою метку.
И всякая тварь, ходящая по нему, автоматически становится тем же львом, вот почему он на нее охотится – всего лишь берет свое.
А если лев распространит себя на всю страну? А если на всю Африку? А если будет сто, тысяча таких львов? И каждый из них в своих львиных мыслях будет наделен своей собственной Африкой, от которой он себя не отделяет?
А если найдется еще один лев, и он скажет: «Львы! Защитим нашу Африку!»
И если, если, если…
Человеческая матка вместо зачатия, вынашивания, деторождения, воспитания, образования, защиты, продвижения по службе, пенсии, захоронения, заимела себе щупальца, челюсти, рога, клыки и призывает других все это оправдать.
Она выросла. Она требует жертв. Она назовет все это «священным долгом», «патриотизмом», «Родиной», «Уродиной» – чем угодно.
Ей кровь нужна, чтоб двигалось.
Она хочет жрать.
А люди мешают. Они родились в коммуналке. Мальчик вышел на общую кухню и написал на стене: «Вася». Он пометил стену, как лев пень. Он себя продлил. Он не испортил, он пометил – мое, я, родина.
Он вышел в подъезд и разрисовал стены и лифт – это тоже я.
Он плюнул на дороге – это теперь его.
Он изрезал деревья, нагадил в лесу.
Он размазал себя по городу.
Дай ему волю – размажет по стране.
Стоит ли его воспитывать – он уже патриот?
Стоит. Он должен осознать, что за все это потребуют его жизнь. От него нужна жертва. Челюстям нужна свежатина.
Ну, как вам все это?
Я всего лишь рисую картины. Кто-то скажет: все это чушь.
Ну что ж, значит, я певец чуши.
***
О чувстве долга (обычного и священного).
Я уже как-то интересовался, когда человеческий организм им обзаводится. Можно поинтересоваться еще раз.
Итак, когда?
Государство не принимает участия в зачатии (мое глубокое убеждение, и если кто-то хочет возразить или имеет примеры, приличествующие моменту, то я готов выслушать).
Но, может, «долг священный» (я тут долго думал) передается матерью, как стафилококк или другая зараза?
Может, в чем-то виноваты родители? Или их родители? Или родители их родителей, Адам с Евой?
Когда?
Мне просто хочется знать.
Мне говорят: вот пока вы спокойно спали, жили, росли, учились, некоторые охраняли ваш сон.
Согласен. Я вообще согласен. А их сон охраняли другие, и их еще одни, и так до тех, кто в битве при Калке пытался монголам что-то там показать. Я понимаю. Порочный круг.
Но есть же периоды? Законченные циклы. Например, выражение «сын за отца не отвечает» – это как раз попытка обозначить цикл, прервать, начать новый отсчет.
Иначе – жуткое нагромождение различных долгов: гунны – нам, мы – гуннам.
А можно каким-то образом научиться ставить точки? Вот я за точки, я против запятых, однородных членов предложения. Я вообще против однородности, я за яркость, за индивидуальность, я за метафору.
Мне говорят: но вы же сами 20 лет отдали флоту, неужели вы не понимаете, что теперь должны защитить вас. А кто это будет делать?
Действительно, я отдал.
20 лет.
Да, я ветеран холодной войны, которую, кстати, считаю самой лучшей из войн, потому что в ней соревнование было, а крови великой попусту никто не лил.
Были аварии, были жертвы, но не было такого, что прилетело и покрошило всех подряд кого ни попадя, и кони-люди – в одной каше. И если скажут: выбирай, я скажу: лучше холодная, чем вот эта с «долгом».
Мне говорят: к профессиональной армии вот так сразу перейти нельзя.
А мне кажется, у вас вообще ничего нет.
Это не армия.
Это что-то другое.
Может, машина мукомольная. Муку же не очень жаль. Подумаешь, просыпалось чуть-чуть. А на мельницах все в муке. Так, может, у вас мельница? У вас все в муке. Вы где-то, а оно – вон! Вы что-то выстраиваете, а оно развивается само. Оно отпущено на свободу. Существует само по себе. По своим законам, вам не очень ведомым. Вы в различных трубах. Оно – в своей, вы – в своей.
И ваши трубы могли бы прожить сами. Они самодостаточны.
Но иногда они соприкасаются, и вдруг становится ясно, что в соседней трубе обитают драконы. Они там давно живут.