– Что это за тип? – спросил Максимов, когда они остались вдвоем. – Интересная как будто личность.
– Очень интересная. Он студент Художественного училища. Мы болтали о постимпрессионистах.
Максимов хихикнул. Вера удивленно подняла брови:
– Ты что?
– Да так. Не думал я тебя здесь встретить.
– Почему?
– Трудно здесь наукой заниматься.
– А я не наукой, я сюда хожу для...
– Понятно, для общей культуры. Как на абонементные концерты в филармонию, да? Доцент не боится, что ты одна? Тут ведь много всяких постимпрессионистов шатается.
Вера посмотрела на него исподлобья и тихо, с какой-то беспросветной горечью спросила:
– Почему ты всегда ехидничаешь, Лешка? Почему ты надо мной издеваешься?
«А почему ты не пошлешь меня к черту? Почему не ударишь по щеке? Почему ты стала такой противно беззащитной, как раскаявшаяся блудница?» – думал Алексей. Вдруг, увидев ее горькие глаза, он наконец почувствовал, что Вера уже не та девчонка, с которой он ехал на возу сена как-то во время работы в подшефном колхозе, с которой на первом курсе ходил на каток, с которой играл в капустниках. Он понял, что та Вера закончила свое существование и на него сейчас смотрит незнакомая женщина с неизвестными ему запросами.
Вера подняла голову, поправила волосы и улыбнулась, словно освобождаясь от тягостных мыслей сама и освобождая его.
– Который час?
– Восемь.
– Я ухожу. Может быть... проводишь меня?
– Момент, – неожиданно для самого себя заторопился Максимов, – только сдам журналы.
...Мокрый асфальт был усеян широкими кленовыми листьями. В зыбком свете фонарей казалось, что по тротуару недавно прошло бестолковое стадо гусей. Максимов и Вера медленно шли по гусиным следам осени. Алексей опустил голову и будто с большой высоты наблюдал взмахи своих тяжелых ботинок и частое мелькание Вериных замшевых туфелек. На Вере было новое пальто: суженный книзу мешок. Непокрытые волосы ее шевелил мокрый ветер. Дождя не было, но воздух был густо пропитан влагой. Казалось, его можно было пить, цедить сквозь зубы. Вопреки здравому смыслу Алексей любил такую погоду и знал, что Вера тоже ее любит.
– ...Наверное, не раньше весны. Скучно? Это тебе только так кажется. Да, сплошная санитария и гигиена, но зато морские традиции... Что это такое? Этого нельзя объяснить словами. Да, все наши там же. Столбов-мудрец в пищевом секторе пристроился, обеспечил себе булку с маслом, а Владька так же, как я, на дежурствах. Чувствует себя прекрасно, развлекается. Черт его знает, где он сейчас. Да, друзья, ну и что? Очень уж он общительный. Сашка? Верно, с ним-то мы были как сиамские близнецы. Он сейчас в Круглогорье. Где-то на Онежском озере. Одно письмо получил большое. Вкалывает по-страшному, скучать некогда. Да, нам хорошо рассуждать здесь, а у него девушка в Москве. Именно у Зеленина. Что же в этом смешного? Девушка как девушка, на тебя немного похожа, только...
– Что только? – заглянув ему в глаза, спросила Вера.
– Ну, помоложе года на три.
– Нет, ты не то хотел сказать.
– Правильно.
Они молчаливо согласились не развивать эту тему.
До Садовой, где они должны расстаться, было совсем близко. Они остановились, разглядывая консервные горки за витриной Елисеевского магазина. Вера вздохнула.
– Ты что? – спросил Максимов. Почему-то в этот момент она показалась ему какой-то удивительно близкой. Захотелось положить ей руку на плечо, вместе войти в магазин и взять чего-нибудь на ужин.
– Ничего, просто так, – ответила Вера и, помолчав, полуутвердительно сказала: – В общем, ты доволен своей теперешней жизнью?
– Доволен ли? Не знаю, еще не разобрался. Вчера мне показалось, что я скучаю по лечебной работе. Но зато передо мной перспектива – море!
– Насколько я понимаю, лечебной работы в плавании тоже будет маловато.
– Зато будет другое. Ты представляешь себе: увидеть весь мир? Я в детстве марки собирал, грезил дальними странами. Остров Тасмания! Марки, разноцветные кусочки карты, цифры, слова... Иногда появлялась шальная мысль: вдруг все это кем-то придумано просто так, для интереса! Ну, а теперь мне представляется возможность самому увидеть, понюхать и попробовать на вкус.
– А дальше что? Не будешь же ты весь свой век путешествовать?
– Не знаю. А почему бы и нет?
– Наскучит, потянет к настоящей работе.
– А это разве не работа?
– Какая же это работа! – сказала она убежденно. Он махнул рукой:
– Все равно. У меня нет пятилетних планов. Я человек, а не государство, а человек в наше время должен жить сегодняшним днем.
– Чушь! – резко сказала Вера.
Максимов усмехнулся:
– Ты, как и все другие, тешишься самообманом. Ах, ах, планы на будущее, творческий труд... Ты произносишь слово «работа» с каким-то священным трепетом. Для чего люди работают? Работа для работы? Ерунда! Одни для того, чтобы есть, пить, защищать тело от холода, развлекаться, у других более высокие мотивы: ученая степень, известность, слава. Найдется только сотня-другая людей, какие-нибудь поэты-бессребреники, которые работают ради сокровенных минут созидания. Конечно, хорошо, когда работа интересная, но не она главное в жизни человека.
– Я не согласна с тобой, Лешка, – сердито сказала Вера. – Что же, главное – еда?
– К сожалению, для многих.
– А для тебя?
– Для меня? А! – Он махнул рукой. – Не хочу, чтобы ты считала меня позером.
– Мое мнение для тебя что-то значит? – быстро спросила она.
Он с изумлением взглянул на нее. Вот это переходики! Но тут же он забыл все свои рассуждения, заметив странный, слепящий блеск в глазах Веры.
«Не может быть. Но почему не может? Что я, урод, кретин? Да нет, ведь мы шесть лет были друзьями, и она не знает, что я ее люблю. Но почему она так странно смотрит?»
– Пошли, – сказал он, вынул сигарету и закурил.
Только когда они подошли к автобусной остановке, он решился взглянуть Вере в лицо. Оно было печальным и изучающим. Алексею стало не по себе. Неожиданно она тряхнула головой, будто снова освобождаясь от чего-то тягостного, и улыбнулась своей спокойной, ласковой улыбкой.
– Послушай, Лешка, почему ты к нам никогда не зайдешь? Папа о тебе несколько раз спрашивал. Что из того, что я вышла замуж? Я знаю, Владька обижен, он ведь ухаживал за мной. Но мы же с тобой просто друзья. Не так ли?
– Совершенно верно, – холодно заметил Максимов. – Вот твой автобус. Я зайду как друг дома. Привет папе и... Доцент не рассердится?
Верино спокойное лукавство выбило Алексея из колеи. Он понял, что сегодня между ними произошло что-то такое, что помогло ей прочно захватить инициативу. И действительно, она рассмеялась, похлопала его на прощание по щеке и вспрыгнула на подножку.
Максимов остался стоять, провожая взглядом тяжелый горб автобуса, увозящего на Петроградскую сторону его любимую девушку. Потом он прицелился, метко бросил окурок в урну и отправился ужинать в кафе-автомат.
Это их домПорт не казался им теперь хаотическим, странным миром. Пройдя через главные ворота, они как бы отрешались от городской суетливой жизни, где все так сложно, и попадали в другой, стопроцентно мужской мир, где властвуют точные понятия: топливо, груз, спирт. В ночной тишине иногда отрывисто, как во сне, вскрикивали маневровые паровозы, долетали обрывки музыкальных фраз из репродукторов жилого поселка, гулко стучали по асфальту шаги. Максимов и Карпов шли в ногу очень энергично. Молчали и думали. Каждый о своем.
Алексей Максимов: «Я трепач, что ли? Перед Верой позирую нигилистом, а ведь люблю ее. Где логика? Завтра же пойду к Вере и скажу ей обо всем, пусть знает. А вдруг она начнет смеяться? Что ж, тогда все будет кончено. Рассказать Владьке? Нет. Нельзя лишаться друга. Вдвоем идти легче в такую темень. Как солдаты, как в песенке Монтана. Позвякивает фляжка на боку, и весело шагается в полку. А что сделал бы Сашка? Да, Сашка! Как он там, в своем Круглогорье? Чертов идеалист, придумал тоже... чувство своего окопчика... ответственность перед поколениями... Словеса... словеса. Посмотрим, как он взвоет через год. Как бы не запил. Ну, хорошо, предположим, окопчик. Почему мой окопчик должен быть там, где скучно, нудно, паскудно? На фронте тоже – одни копались в земле, а другие взмывали в небо. Вот и буду взмывать и лезть туда, куда я сам захочу. В конце концов, мы всего лишь несчастные, маленькие людишки. Как это сказано в каких-то стихах: „...гости земли, мы пришли на один только вечер...“ Так стоит ли вообще драться? Скорей бы в море. Там будет проще – только волны и небо. Разберусь».
Владислав Карпов: «Стеклянные стены операционной, треск электрокоагуляторов, отрывистые слова... Возятся белые шапочки, мелькают проворные пальцы. Все это совсем недалеко от ее дома, каких-нибудь триста метров по набережной. Вода отражает берега с исключительной точностью, удваивает этажи, деревья растут вниз, люди стоят вверх и вниз головой, как карты. Я бубновый король, она бубновая дама. Так было. Сейчас она уже дама червей. А я все тот же, но живу в другом краю. Фактически в одном городе, а кажется – за тридевять земель. Все, что было, прошло, прыгнуло в далекое прошлое. Она меня никогда не любила, не верила в меня. Может быть, мы столкнемся случайно лет через пять – десять. Располневшая ученая дама и морской бродяга. Скорей бы в море. Представляю, какой поднимется шум среди знакомых, когда я вернусь из первого рейса. Наверное, и до Веры дойдет. Макс, дружище! Что-то он сегодня какой-то странный, то веселый, то мрачный, возбужденный какой-то. Ишь вышагивает, как солдат! „Раз-два, раз-два! Бьет барабан, красотки смотрят вслед, в душе весна, солдатам двадцать лет...“ Он запел вслух. Максимов вздрогнул и с изумлением взглянул на него. То, что он мычал про себя, Владька запел вслух.
Такие случаи бывали у них раньше с Сашкой Зелениным, когда мелодию, вертящуюся в голове у одного, начинал напевать другой.
– Видно, наши мозги на одну волну настроены.
– Ты мистик, Леха.
– А как ты это объяснишь?
– Мир полон загадочных явлений, – вздохнул Карпов.
Блуждающие огоньки третьего района порта остались сзади. Впереди очень темно. И тихо, как дома. Вот начали проступать из мрака очертания «карантинки». Единственное освещенное окно висело в ночи, как батисфера в больших глубинах. Это их дом. Огромный, пустой, скрипучий, страшноватый, нетопленый, но это их дом. «Мой дом – моя крепость», – говорят англичане. Максимов стал вспоминать все свои временные жилища. Он каждое из них любил, и из каждого ему хотелось поскорей убраться. Куда?
Через все небо гигантским циркулем прошел луч прожектора. Упал и вырвал из мрака профиль порта. А там, далеко-далеко, сверкнула линия горизонта. Как хорошо жить на земле, когда всегда перед глазами линия горизонта! Как хорошо, что земля – шар!
Глава 5
Даша
– Ну, что вы, мам, какие несуразности говорите!
– Я тебе, Дарья, все точно передаю, сама видела: бегает твой доктор в исподнем вдоль озера и с мальчишками, со школьниками, мяч гоняет.
– Какое же это исподнее? Это тренировочный костюм. Александр Дмитриевич решил волейбольную команду организовать. И очень хорошо: спортивная работа у нас не на высоте.
Мать сердито брякнула на стол перед Дашей сковородку с яичницей.
– Не на высоте-е? Умная ты больно стала, Дашка. Смотри, поднимет он тебя на высоту.
– Что вы имеете в виду?
– То, что вижу.
Она повернулась и ушла в сени. Вернувшись через минуту с миской малосольных огурчиков, присела возле Даши, погладила ее по голове:
– Боязно мне, дочка. Бабы болтают: обхаживает он тебя. А ведь в Москве у него вроде невеста. Чуть ли не каждый день по телефону с ней калякает. Зойка с почты говорила: надысь полсотни рублей отдал за пустяковый переговор.
Даша зарумянилась.
– Перестаньте, мама, это уж слишком! У нас с Александром Дмитриевичем чисто служебные отношения.
Она схватила пальто, портфельчик и выбежала на крыльцо.
«Вот, значит, как, – подумала она, глубоко вдыхая холодный воздух, – вот, значит, как: я стала соперницей. И кого – москвички!»
Ей захотелось пуститься бегом, но, помня о своем медицинском звании, Даша высоко подняла голову, степенно пошла по мосткам, быстро, не в такт размахивая портфельчиком.
«Я красивая. Да-да, не просто симпатичная, а красивая. А она, интересно, какая? Худенькая, должно быть, москвичка, они все худенькие, бегают по эскалаторам».
Мать, сама не ведая того, направила Дашины мысли в определенное русло. Ее недовольство мамиными разговорами было притворным. Наоборот, она испытывала безотчетную радость и непоседливое ожидание, как в кино перед новой картиной. Мать расставила все по своим местам. Доктор ее обхаживает, а в Москве имеется соперница. Ой, да ведь Даша совсем уже взрослая!
«Да что это я, – вдруг смутилась она, – ведь не влюбилась же я в него? Просто он работает с душой и, как видно, хороший общественник. Поэтому он мне и приятен. Ведь он же совершенно некрасивый, не то что Федор. А Федор красивый, но неприятен. Значит, я не люблю ни того, ни другого. Уж если я полюблю, то как Ванина Ванини. Кто же это будет? Но уж, конечно, не Александр Дмитриевич. Он мне просто приятен по служебной линии».
Погруженная в такие мысли, она дошла до больницы и, войдя в ворота, увидела, что через двор, на ходу что-то дожевывая, бежит Зеленин в одной рубашке.
«Сумасшедший! – мысленно вскрикнула она. – Простудишься. Какой же он смешной! Разве в такого можно влюбиться?»
Стеклянный мысЗеленин выбежал из дому, не накинув даже пиджака, потому что его позвали к телефону. «Неужели Инна в такую рань?» – подумал он. Они звонили друг другу теперь по очереди, чтобы расходы пришлись пополам.
В дежурке возле телефона сидел бухгалтер. Каждое утро он приносил Зеленину кипу бумаг, «присланных с центра» или сочиненных им самим. Зеленин вскрывал объемистые пакеты, читал длинные инструктивные указания, методические письма, запросы и с грустной покорностью засовывал их в ящик стола. С еще большей грустью он просматривал умопомрачительные вычисления бухгалтера.
– Подпишите, Александр Дмитриевич, расчеты по кредиторской задолженности, – говорил бухгалтер.
– Засадишь ты меня, Григорий Савельевич.
Тот посмеивался, довольный своей таинственной силой. Сейчас, когда на столе лежала телефонная трубка, в которой, возможно, был заключен голос Инны, Зеленину стало неприятно присутствие этого претенциозного сухаря с его нудными, как головная боль, бумажками.
– Кто звонит? – спросил он, ожидая увидеть в ответ многозначительную улыбочку.
– Вас спрашивает председатель поселкового совета.
Зеленин взял трубку:
– Я слушаю.
– Привет, товарищ Зеленин. Неприятные новости. На Стеклянном грипп людей косит, пятьдесят процентов бульдозерного парка из-за этого простаивает.
– Да-да, я знаю. Как раз сегодня туда собирался.
– Я тоже сегодня туда еду по вопросу жилищного строительства. Могу вас подбросить.
– Очень хорошо.
– Подходите сейчас к чайной.
Прогуливаясь по берегу возле чайной, Зеленин поднял воротник и потуже закрутил шарф. Он все еще ходил без шапки, вызывая удивление местных жителей. Здесь, на берегу, было видно, как близка зима. Тяжелый ход снеговых туч с севера, из Карелии, волнующаяся масса темной воды, голый, как проволочные заграждения, кустарник – одна эта картина вызывала неприятное познабливание. Зеленин обернулся к улице. Она была пустынна, только вдалеке по мосткам двигалась фигура какого-то инвалида с костылем. Над трубами домиков трепались сбиваемые к земле сивые клочья дыма. Инвалид в синем плаще энергично приближался. Увидев его красное широкое лицо, Александр вздрогнул. Два образа этого человека мгновенно соединились в памяти. Дворцовая набережная. Круглое лицо инвалида, затуманенные глазки... «Куда клонится индекс, точнее, индифферент ваших посягательств?»
«Вот мои коронные», – дружелюбно посмеивается человек в зеленом френче, сидящий за письменным столом.
«Поэтому он не привстал со стула, пожимая руку. Как это я сразу не догадался? Занятно. А может быть, это все-таки не тот? Как он нам тогда представился? Сергей Егоров, правильно. Ну, попробую».
– Привет, товарищ Егоров!
– Здравствуйте, доктор, еще раз. Машина на заправке, сейчас подойдет. Подышим пока свежим воздухом. – Он глубоко, будто выполняя процедуру, несколько раз вздохнул, посмотрел в сторону озера и сказал: – Полюбил я этот край, будто я родился здесь.