Пошатываясь, Кронский поднялся с пола, его брюки все еще болтались у лодыжек, и наконец с трудом выдавил из себя:
— С чего, собственно, переполох? Как я и думал, она совершенно нормальная женщина. Даже слишком нормальная. Это меня и возбудило. И что тут такого необычного?
— Да, что такого необычного? — повторил я, переводя взгляд с одной женщины на другую.
— Прогони же его! — вопили женщины.
— Успокойтесь! Успокойтесь наконец! — взмолился Кронский медовым голосом. — Меня попросили ее осмотреть, хорошо зная, что физически с ней все в порядке. Чердак у нее явно барахлит, а то, что пониже, просто великолепно. Я мог бы ей и головенку подправить, но это потребует времени. А теперь скажите, что вы хотите доказать? Ответьте, если можете. Знаете что? Я мог бы вас всех упрятать за решетку. — И он щелкнул пальцами, как бы запирая дверь камеры. — Вот так! — Он еще раз щелкнул пальцами. — Хотите знать — за что? За причиненный моральный ущерб — вот за что. Тогда вам не отвертеться.
Кронский замолк, дав время оценить его слова.
— Но на такое я не способен. Все же я ваш добрый друг, не так ли, мистер Миллер? И не стоит меня прогонять за то, что я пытался оказать вам услугу.
Стася стояла перед нами совершенно голая, держа в руке трусики. Слегка очухавшись, она стала натягивать их на себя, но пошатнулась и упала. Поспешившую на помощь Мону она с силой отпихнула.
— Оставьте меня в покое! — выкрикнула Стася. — Я сама могу позаботиться о себе. Не ребенок. — С этими словами она поднялась, какое-то время стояла в полный рост, а потом, согнувшись, заглянула себе между ног. И внезапно расхохоталась неестественным, безумным смехом.
— Выходит, я нормальная, — проговорила она, давясь от смеха. — Какая ирония судьбы! Нормальная только потому, что во мне есть отверстие достаточно большое, чтобы туда можно было что-то засунуть. Ну-ка, дайте мне свечу! Да побыстрее! Наглядно продемонстрирую вам, какая я нормальная.
Свои слова Стася сопровождала неприличными жестами и крутила тазом, извиваясь словно в оргазме.
— Дайте свечу! — вопила она. — Большую, толстую и черную! Покажу вам, какая я нормальная!
— Стася, умоляю, перестань! — просила Мона.
— Да уж, не стоит, — сурово произнес Кронский. — Обойдемся без подобного представления.
Слово «представление» подействовало на Стасю как красный цвет на быка.
— Это мое представление! — взвизгнула она. — Сегодня бесплатное. Обычно, когда я изображаю дурочку, мне платят. Ведь так? — И она повернулась к Моне. — Ведь так? — прошипела она. — Или ты не говорила, откуда взялись деньги на квартплату?
— Пожалуйста, Стася, ну пожалуйста! — взмолилась Мона. В глазах у нее стояли слезы.
Но Стасю уже понесло. Схватив стоявшую на комоде свечу, она поднесла ее к срамным губам, не переставая вращать бедрами.
— Разве такое не стоит пятидесяти долларов? — истерически кричала она. — Один тип заплатил бы мне больше, но тогда пришлось бы разрешить и кое-что еще. А я этого не люблю. Во всяком случае, с извращенцами.
— Прекрати! Остановись или я уйду! — Это Мона.
Стася замолчала. Свеча упала на пол. Лицо ее приняло новое выражение. Натягивая блузку, она спокойно проговорила, обращаясь ко мне:
— Знаешь, Вэл, если кого-то надо унизить, то всегда — меня, а не твою драгоценную женушку. Ведь мне незнакома мораль. Я знаю только любовь. И если нужны деньги, всегда готова разыграть представление. Раз я сумасшедшая, так чего церемониться? — Оборвав монолог, Стася молча направилась к гардеробу и, выдвинув один из ящиков, вытащила оттуда конверт. — Вот это видишь? — спросила она, помахивая им. — Здесь чек от моих опекунов. Хватит, чтобы заплатить за квартиру. Но, — и она хладнокровно порвала конверт в клочья, — мы ведь не нуждаемся в таких деньгах. Нам нужно что-нибудь эдакое… разыгрывать представления… изображать из себя лесбиянок… притворяться, что мы только изображаем лесбиянок. Одно притворство… Меня от этого тошнит. Почему не притвориться просто людьми?
Ее прервал Кронский:
— А зачем притворяться? Ты и так человек, да еще какой! В тебе, правда, порядочно всякой дряни, откуда она взялась — не знаю. Скажу больше — и знать не хочу. Будь я уверен, что меня выслушают, убедил бы тебя бежать отсюда, бросить эту парочку. — Кронский презрительно посмотрел на нас с Моной. — Пусть сами справляются со своими проблемами. Ты им не нужна, а они тебе тем более. Нью-Йорк не для тебя. По правде говоря, не представляю, где ты придешься ко двору… Но я о другом… Я пришел сюда как друг. Ты нуждаешься в друге. Эти двое даже не догадываются о смысле этого слова. Из вас троих ты — на мой взгляд, самая здоровая. И самая гениальная…
Я думал, он никогда не кончит. Но внезапно Кронский вспомнил о назначенной встрече и быстро ушел.
Вечером того же дня — женщины решили на этот раз остаться дома — случилась любопытная вещь. Произошло это сразу же после ужина, во время приятной беседы. У нас кончились сигареты, и Мона попросила меня порыться в ее сумочке. Обычно там на дне что-нибудь да находилось. Я встал и подошел к туалетному столику, на котором лежала сумка. Открыв ее, я увидел конверт, адресованный Моне. Почерк Стаси. Тут же подлетела Мона. Не прояви она такую прыть, конверт вряд ли заинтересовал бы меня. Но она поспешно схватила его. Я вырвал у нее конверт. Она попыталась отнять его у меня, завязалась борьба, во время которой изрядно потрепанный конверт упал на пол. Стася быстро подобрала его и передала Моне.
— С чего, собственно, переполох? — спросил я, непроизвольно повторяя любимую фразу Кронского.
— Не твое дело, — хором ответили женщины.
Больше я ничего не говорил. Но мной овладело любопытство. У меня было предчувствие, что случай увидеть письмо еще представится. А сейчас лучше притвориться, что я утратил к нему интерес.
Зайдя перед сном в туалет, я обнаружил обрывки конверта в унитазе и удовлетворенно хохотнул. Примитивный прием. Хотят, чтобы я поверил, будто письма уже не существует! Но меня не так легко провести. Выловив обрывки, я внимательно их изучил. Никаких следов письма. Я не сомневался, что само письмо не уничтожено, его сразу же прибрали и на этот раз запрятали подальше.
Через несколько дней я получил довольно любопытную информацию. Она вышла наружу во время горячего спора между подругами. Спор развернулся у Стаси, в маленькой комнате, где они обычно уединялись, чтобы обсудить свои секреты. То ли они думали, что меня нет дома, то ли настолько увлеклись, что уже не следили за собой, только я услышал нечто такое, чего явно не должен был знать.
Мона с жаром отчитывала Стасю за бездарно истраченные деньги. Швыряется деньгами как идиотка! Что еще за деньги? Я ничего не понимал. Она что, наследство получила? Как я понял, Мона особенно рассвирепела из-за того, что Стася дала какому-то болвану — имя болвана я не разобрал — тысячу долларов. Она уговаривала подругу попытаться забрать у него хотя бы часть денег назад. Ни за что на свете, повторяла Стася — ей плевать, что болван сделает с ее деньгами.
— Ты так неосторожна, что тебя как-нибудь вечером ограбят, — услышал я слова Моны.
И невинный ответ Стаси:
— Зря потеряют время. У меня ничего нет.
— Ты истратила все деньги?
— До последнего цента.
— Ты с ума сошла!
— Это не новость. А что еще делать с деньгами, если не швырять их на ветер?
Я достаточно услышал и решил пойти погулять. Когда вернулся, Моны дома не было.
— Куда она ушла? — спросил я без беспокойства, но заинтересованно.
В ответ Стася только хмыкнула.
— Она что, разозлилась?
Опять неопределенное хмыканье, и потом:
— Кажется, да. Не беспокойся, она вернется.
По Стасе было видно, что в глубине души она наслаждается ситуацией. Достаточно необычно. В любом другом случае она была бы взволнована и скорее всего побежала за Моной.
— Хочешь, приготовлю кофе? — спросила Стася. Такое предложение я услышал от нее впервые.
— Буду рад, — ответил я как можно любезнее.
Я сел за стол лицом к Стасе. Та решила пить кофе стоя.
— Странная она женщина, — заговорила Стася о главном, не тратя времени на церемонии. — Что ты, собственно, о ней знаешь? Тебя познакомили с ее братьями, матерью или сестрой? Она уверяет, что сестра гораздо красивее ее. Ты этому веришь? Она ненавидит сестру. Почему? Много говорит о себе, но сомнений от этого не меньше. И из всего делает тайну, ты обратил внимание? — Стася замолчала, отпила кофе и продолжила свою речь: — Нам с тобой есть о чем поговорить, если подвернется случай. Думаю, мы сумеем договориться.
Я собирался сказать, что из этого вряд ли что-то выйдет — не стоит даже и пытаться, но Стася опять возобновила монолог:
— Думаю, ты видел ее на сцене?
Я кивнул.
— Знаешь, почему я спрашиваю? Потому что не вижу в ней актрису. И писателя тоже. Слишком много неувязок. Одно не стыкуется с другим. Все это — часть большой лжи, в которой она живет. Притворство — единственная реальная черта ее характера. И еще — любовь к тебе. Здесь она тоже не лжет.
Я вздрогнул.
— Ты так думаешь?
— Думаю? — переспросила она. — Да не будь тебя, ей незачем было бы жить. Ты — смысл ее жизни…
— А ты? Какое место занимаешь ты?
Стася таинственно улыбнулась:
— Я? Часть того иллюзорного мира, который создала Мона. Или зеркало, в котором она иногда видит себя. В ухудшенном, естественно, варианте. — Она вдруг резко сменила тему: — Почему ты не остановишь ее в погоне за деньгами? Зачем они ей? Это так отвратительно. И ведь ей не деньги нужны. Деньги — только ширма. Мона ищет общества мужчин для того, чтобы убедиться в своей женской привлекательности. Но прояви мужчина к ней подлинный интерес, она постарается унизить его. Даже беднягу Рикардо замучила — тот не знает, чем ей угодить… Надо что-то делать. Так продолжаться не может. Если ты найдешь работу, — продолжала Стася, — ей не придется каждый вечер ходить в то ужасное место и выслушивать грязных подонков, что за ней увиваются. Что удерживает тебя? Боишься, ей наскучит однообразное существование? А может, думаешь, это я на нее влияю? Да? Неужели ты считаешь, что меня не тяготит такая жизнь? Что бы ты обо мне ни думал, знай: к этой стороне ее жизни я отношения не имею… — Она прервала свой монолог. — Почему ты все время молчишь? Скажи что-нибудь!
Только я собрался открыть рот, как вошла Мона с букетиком фиалок. Мирная инициатива.
Вскоре атмосфера установилась спокойная и согласная, женщины вели себя почти как обычно. Мона извлекла свое рукоделие, а Стася взялась за кисть. Мне казалось, я присутствую на спектакле.
За считанные минуты Стася набросала прямо на стене мой портрет — вполне узнаваемый. Она изобразила меня как китайского мандарина, облаченного в синий халат, подчеркнув суровое и глубокомысленное выражение лица, какое я по чистой случайности принял.
Мона пришла в восторг и по-матерински хвалила меня за то, что я так спокойно сидел и примерно вел себя со Стасей. Она всегда верила, что, узнав друг друга, мы непременно подружимся. И далее — в таком же духе.
Она была так счастлива и возбуждена, что, ища сигареты, увлеклась и случайно высыпала на стол содержимое своей сумки. Среди прочего я увидел давешнее письмо. К удивлению Моны, я поднял письмо и вручил ей, даже не попытавшись заглянуть в него.
— Почему ты не дашь Вэлу его прочесть? — спросила Стася.
— Дам, но только не сейчас, — ответила Мона. — Не хочу омрачать этот замечательный вечер.
— Там нет ничего такого, чего следовало бы стыдиться, — настаивала Стася.
— Знаю, — сказала Мона.
— Забудьте о нем, — вмешался я. — Мне уже не интересно.
— Какие же вы оба замечательные! Вас нельзя не любить! Я так люблю вас обоих!
На этот бурный взрыв эмоций Стася отреагировала несколько демонически, задав лукавый вопрос:
— А кого ты любишь все-таки больше?
Мона ни секунды не колебалась:
— Мне кажется, я не могу кого-то любить больше. Я люблю вас обоих. Любовь к одному не имеет ничего общего с любовью к другому. Чем больше я люблю тебя, Вэл, тем дороже мне становится Стася.
— Вот тебе и ответ, — сказала Стася, снова берясь за кисть и возобновляя работу над портретом.
Воцарилось молчание, которое вскоре нарушила Мона:
— О чем вы здесь говорили, пока меня не было?
— Конечно, о тебе, — невозмутимо отозвалась Стася. — Правда, Вэл?
— Да, и пришли к заключению, что ты восхитительное создание. Только не понимаем, почему тебе так нравится играть с нами в прятки?
Мона мгновенно ощетинилась:
— В какие прятки? О чем ты?
— Давайте сейчас не будем об этом, — проговорила Стася, вовсю работая кистью. — Но в скором времени нам надо сесть вместе за стол и во всем разобраться. Ты согласна? — И, повернувшись, она пристально посмотрела Моне в глаза.
— У меня нет возражений, — ледяным тоном ответила Мона.
— Что я говорила! Она уже обиделась, — сказала Стася.
— Она ничего не поняла.
Снова вспышка гнева.
— Чего я не поняла? В чем дело? К чему вы клоните?
— Во время твоего отсутствия мы мало говорили, — прервал я возмущенный поток ее речи. — В основном обсуждали правду и правдивость… Как ты знаешь, Стася — очень правдивый человек.
Быстрая улыбка пробежала по губам Моны. Она собиралась что-то сказать, но я не дал.
— Волноваться нечего. Мы не собираемся устраивать тебе перекрестный допрос.
— Только хотим знать, насколько ты честна с нами, — прибавила Стася.
— Из ваших слов можно заключить, что я веду какую-то игру.
— Вот именно, — сказала Стася.
— Ясно! Стоит на несколько минут оставить вас одних, и нож в спину обеспечен. Чем я заслужила такое отношение?
Тут я отключился. В моих ушах продолжала звучать последняя фраза — чем я заслужила такое отношение! Эти слова в минуты отчаяния любила повторять моя мать. При этом она откидывала назад голову, как бы обращаясь к Всевышнему. Когда я ребенком впервые услышал их, они наполнили меня ужасом и отвращением. Такая сильная реакция была скорее на тон голоса, чем на сами слова. Какое самодовольство! Какая жалость к себе! Как если бы Бог избрал ее — из всех, и теперь за это приходилось платить.
Услышав от Моны ту же фразу, я почувствовал, что земля разверзлась у меня под ногами. «Сам виноват», — сказал я себе. Вопросом, в чем именно виноват, я не задавался. Виноват — и все.
Иногда днем к нам залетал Барли, уединялся со Стасей в ее комнатке, откладывал несколько яичек (стихотворений) и упархивал. Каждый раз во время его визита по квартире разносились странные звуки — какие-то животные вопли, в них соединялись ужас и экстаз. Будто забрел бродячий кот.
Как-то зашел Ульрик, но атмосфера нашего общежития показалась ему настолько гнетущей, что было ясно: повторного визита не будет. Он, видимо, считал, что я вступил в новую жизненную фазу, и его отношение к моим обстоятельствам кратко сводилось к следующему: вот вынырнешь из туннеля, тогда и встретимся! Будучи человеком сдержанным, он никак не проявил своего отношения к воцарению в доме Стаси. Только кратко заметил: «Странная личность!»
Продолжая заново завоевывать любимую, я купил билеты в театр. Договорились встретиться перед спектаклем. Наступил вечер. Я терпеливо ждал целых полчаса после поднятия занавеса, но Мона так и не появилась. Я стоял, как школьник, с букетиком фиалок. Случайно поймав в стекле витрины свое отражение с цветами в руке, я понял, что выгляжу идиотом, бросил фиалки и ушел. Поворачивая за угол, оглянулся и увидел, как юная девушка подняла цветы, поднесла к лицу и, глубоко вдохнув аромат, снова бросила на тротуар.
Приближаясь к дому, я заметил, что наши окна ярко освещены. Озадаченный доносившимся изнутри громким пением, я постоял немного под дверью. У меня мелькнула мысль, что дамы принимают гостей. Но нет, они были одни, и настроение у них было самое приподнятое.