Последнюю фразу она адресовала больше своему отцу, чем мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» ? спросил себя мистер Торнтон со странным чувством неудовольствия, что помешало ему сразу же ответить на ее вопрос.
Мистер Хейл вступил в разговор.
? Ты никогда не интересовалась работой школ, Маргарет, иначе ты бы знала, как много сделано для образования в Милтоне.
? Нет! ? ответила она с внезапной покорностью. ? Да, я мало знаю о школах. Но невежество, о котором я говорила, не имеет отношения к умению читать и писать. Обучить ребенка может каждый. Я имела в виду скорее отсутствие благоразумия, отсутствие ясно осознанной цели в жизни. Я едва ли могу объяснить, что это такое. Но он, тот рабочий, говорил, что владельцы фабрик хотели бы, чтобы их работники были просто большими детьми, живущими настоящим, слепо и безрассудно подчиняясь своим хозяевам.
? Короче говоря, мисс Хейл, совершенно очевидно, что ваш информатор нашел довольно внимательного слушателя и смог беспрепятственно выложить вам всю ту клевету, которую он сочинил против хозяев, ? заметил мистер Торнтон с искренней обидой в голосе.
Маргарет не ответила. Она была недовольна, что мистер Торнтон воспринял ее слова как личную обиду.
Мистер Хейл снова решил вмешаться в разговор:
? Я должен признать, что хотя я и не знаком с рабочими так близко, как Маргарет, я также с первого взгляда был поражен враждой между работодателями и работниками. Некоторые ваши слова, сказанные мне на наших занятиях, подтверждают это наблюдение.
Мистер Торнтон немного помолчал, прежде чем ответить. Маргарет вышла из комнаты, и он был рассержен тем, что они снова не смогли понять друг друга. Тем не менее, чувство досады, из-за которого он старался говорить невозмутимо и взвешенно, придало его речи больше достоинства:
? Я полагаю, что мои интересы идентичны интересам моих рабочих и наоборот. Такова моя теория. Мисс Хейл, я знаю, не нравится слышать, когда людей называют «рабочие руки», поэтому я не буду использовать это слово, хотя оно наиболее подходит, как технический термин, и его происхождение, каким бы оно не было, относится к моему времени. Когда-нибудь в будущем, через несколько тысячелетий, в Утопии хозяева и рабочие заключат нерушимый союз, и я готов приветствовать его, так как я считаю республику самой совершенной формой правления.
? Мы возьмемся за «Республику» Платона, как только закончим Гомера.
? Ну, живи мы во времена Платона, возможно, мы все ? мужчины, женщины и дети ? подходили бы для республики, но давайте возьмем конституционную монархию в нашем нынешнем государстве, с нашими нравами и развитием разума. В младенчестве всем нам необходимо мудрое наставление для того, чтобы направлять нас. На самом деле, длительное младенчество, детство и юность ? самое счастливое время и этим счастьем дети во многом обязаны игу законов, а также рассудительной и твердой власти. Я согласен с мисс Хейл, что многие рабочие по своему развитию находятся на уровне детей, хотя я отрицаю, что мы, хозяева, делаем все, чтобы они оставались такими. Я утверждаю, что деспотизм ? самый лучший вид управления ими. Поэтому, в те часы, что я общаюсь с ними, я должен быть деспотом. Я использую всю свою проницательность ? без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере было с избытком, ? чтобы создать мудрые законы и прийти к справедливым решениям в руководстве фабрикой, законы и решения, которые работают для моей пользы в первую очередь, и для них ? во вторую. И рабочие никогда не заставят меня ни объяснить причины своих поступков, ни отступиться от того, что я уже объявил своим решением. Пусть попробуют забастовать! Я буду страдать так же, как они, но в конце они поймут, что я не дал слабину и ни на йоту не отступил от своих решений.
Маргарет вернулась в комнату и взяла рукоделие, но не разговаривала. Мистер Хейл ответил:
? Осмелюсь сказать, я мало знаю о том, о чем говорю. Но, исходя из того малого, что я знаю, я бы рискнул предположить, что народные массы уже достигли того беспокойного возраста, который находится между детством и зрелостью. Настаивать на послушании без рассуждений ? ошибка, которую многие родители совершают в обращении с детьми в это время. Все, что нужно делать детям, ? выполнять свои обязанности, слушать простые приказы: «Иди, когда тебя зовут» и «Делай, что тебе говорят!». Но мудрый родитель потакает желанию независимости и постепенно превращается из господина и повелителя в друга и советчика своему ребенку. Если я ошибаюсь в моих рассуждениях, вспомните, это именно вы приняли аналогию.
? Недавно я услышала историю, которая случилась в Нюрнберге три или четыре года назад, ? сказала Маргарет. ? В огромном особняке, что был когда-то одновременно и жильем, и складом, жил одинокий богатый человек. Говорили, что у него был ребенок, но никто не знал этого определенно. В течение сорока лет этот слух то возобновлялся, то затихал, никогда полностью не пропадая. После смерти владельца особняка выяснилось, что это правда. У него действительно был сын, взрослый человек с неразвитым умом маленького ребенка. Отец воспитал сына таким странным образом, желая спасти его от искушений и ошибок. Но конечно, едва этот великовозрастный ребенок вернулся в мир, оказалось, что каждый дурной советчик имеет полную власть над ним. Бывший затворник не мог отличить добро от зла. Его отец сделал грубую ошибку, воспитывая его в неведении и полагая, что тем самым сохранит его невинность. А спустя четырнадцать месяцев городские власти вынуждены были взять над найденышем опеку, чтобы спасти его от голода. Он даже не мог просить милостыню.
? Я сам использовал сравнение, предложенное вами, мисс Хейл, так что я не должен жаловаться, если ваша улыбка превратится в оружие против меня. Но, мистер Хейл, когда вы привели нам в пример мудрого родителя, вы сказали, что он потакает своим детям в их желании к независимости. Сейчас, конечно, не то время, чтобы стремится к независимости во время работы. Я едва ли понимаю, что вы тогда имели в виду. Но я скажу, что если хозяева будут посягать на независимость своих рабочих за стенами фабрик, я первый воспротивлюсь этому. То, что рабочие трудятся на нас по десять часов в день, не дает нам права вмешиваться в их личную жизнь. Я ценю мою собственную независимость так высоко, что не могу представить себе большего унижения, чем вмешательство постороннего человека, беспрестанно указывающего, советующего и поучающего меня, даже тщательно планирующего мои действия. Он мог бы быть самым мудрым из людей, самым влиятельным, я бы равно воспротивился и возмутился его вмешательством. Я полагаю, что это чувство сильнее на севере Англии, чем на юге.
? Простите, но не из-за того ли это происходит, что нет и не было никакого равенства, ничего подобного дружбе между тем, кто советует, и тем, кто слушает эти советы? Потому что если каждый человек вынужден сражаться в одиночку, если его преследует зависть и ревность собратьев, ему трудно оставаться христианином.
? Я только констатирую факт. С сожалением я должен сообщить, что у меня встреча в восемь часов, и я должен просто принять факты, как есть, не пытаясь объяснить их, здесь нет выбора ? факты должны быть приняты.
? Но, ? сказала Маргарет тихим голосом, ? мне кажется, это существенно меняет дело, ? мистер Хейл сделал ей знак молчать и позволить мистеру Торнтону закончить.
Он уже поднялся и собрался уходить.
? Вы должны позволить мне объясниться. Есть ли у меня право навязывать любому человеку из Даркшира свое мнение о том, как ему действовать, поступать просто потому, что он продает свой труд, а у меня есть деньги, чтобы купить?
? Ни в малейшей степени, ? ответила Маргарет, решившись произнести только одно это. ? Ваши деньги тут не играют роли. Но вы человек, который имеет над другими людьми безмерную власть просто потому, что ваши жизни и ваши состояния так неразрывно и тесно переплелись. Вы можете отрицать эту власть, но это ничего не изменит. Бог создал нас так, что мы зависим друг от друга. Мы можем игнорировать нашу зависимость или закрывать на нее глаза, говоря, что дело лишь в выплате заработка за неделю. Но факт остается фактом. Ни вы, ни любой другой хозяин не можете жить и работать в одиночестве. Самый гордый и независимый человек зависит от тех, кто вокруг него, из-за их незаметного влияния на его характер, его жизнь. И у самого независимого из всех ваших даркширцев есть семья, о которой он обязан думать. Он не может отбросить их. Только тот, кто по твердости превосходит самую огромную скалу, может отказаться от них…
? Довольно сравнений, Маргарет. Ты уже однажды убедила нас, ? сказал мистер Хейл, улыбаясь, но все же чувствуя неловкость, что они задерживают мистера Торнтона против его воли.
Что же до самого Торнтона, то ему нравилось слушать Маргарет, хотя ее слова и рассердили его.
? Скажите, мисс Хейл, на вас саму когда-нибудь влияли? И если вы когда-либо осознавали, что на вас влияют другие люди, а не обстоятельства, ? те, другие люди, действовали прямо или косвенно? Они пытались уговорить вас, приказать действовать правильно, наставляли вас? Или они были простыми, настоящими людьми, выполняли свой долг и делали это решительно, не задумываясь о том, какое впечатление производят на вас их поступки? Если бы я был рабочим, и если бы я видел ежечасно перед собой честного, пунктуального, сообразительного и решительного хозяина (а рабочие более проницательные шпионы, чем слуги), разве не было бы это для меня лучшим уроком, чем все слова и советы? Я не хочу думать слишком много о том, что есть я сам, но я полагаюсь на честность моих рабочих, на их откровенность и не буду прибегать к уловкам, которые используют другие владельцы фабрик, чтобы утихомирить и обмануть забастовщиков. Мои рабочие и так знают, что я презираю бесчестную выгоду и обман. Можно прочитать целый курс лекций на тему «Честность ? лучшая политика», но жизнь упрощает слова. Нет, нет! Каким будет хозяин, такими будут рабочие, если они не будут задумываться слишком много.
? Это великое признание, ? сказала Маргарет, смеясь. ? Когда я вижу, как человек вспыльчивый и упрямый отстаивает свои права, я могу с уверенностью заключить, что он плохо знает самого себя и не желает признаваться, что ему ведомы страдания и не чужда доброта, и что он заботится не только о себе.
? Вы просто не понимаете, как работает наша система, мисс Хейл, ? возразил он поспешно. ? Вы полагаете, что рабочие ? куски теста, которым мы можем придать форму по своему усмотрению. Вы забываете, что мы имеем дело с ними на протяжении менее чем трети их жизни. Кроме того, обязанности промышленника включают в себя не только заботу о рабочей силе. Мы поддерживаем широкую коммерческую деятельность, которая превращает нас в основоположников цивилизации.
? Это поражает меня, ? сказал мистер Хейл, улыбаясь, ? что вы можете быть основоположником цивилизации и в своем городе. Они ? грубияны и варвары, эти ваши рабочие Милтона.
? Они такие, ? ответил мистер Торнтон. ? Запах розовой воды не исправит их. Из Кромвеля вышел бы превосходный владелец фабрики, мисс Хейл. Я бы хотел, чтобы он был с нами, чтобы подавить эту забастовку за нас.
? Кромвель не мой герой, ? ответила она холодно. ? Но я пытаюсь примирить ваше восхищение деспотизмом с вашим уважением к независимости характера других людей.
Он покраснел.
? Я предпочитаю быть твердым и ответственным хозяином в те часы, когда они работают на меня. Но эти часы истекают, наши отношения прекращаются. И потом они становятся такими же независимыми, каким чувствую себя я.
Мистер Торнтон молчал минуту, так как был очень расстроен. Но вскоре он сумел совладать со своими чувствами и пожелал мистеру и миссис Хейл спокойной ночи. Затем, приблизившись к Маргарет, сказал тихо:
? Я разговаривал с вами в этот вечер второпях, и боюсь, довольно грубо. Но вы знаете, что я всего лишь грубый милтонский промышленник. Вы простите меня?
? Конечно, ? ответила она, улыбаясь ему.
Он казался мрачным и беспокойным, но едва увидел ее милое сияющее лицо, его взгляд тут же прояснился, и мистер Торнтон мгновенно забыл о той холодности и суровости, что читал в ее глазах во время их спора. Но она не протянула ему руку, и он опять счел это знаком пренебрежения и приписал этот поступок ее гордости.
Глава XVI
Тень смерти
«Доверяй той скрытой руке, что ведет
Тебя по тропе, которой пройти суждено;
Но всегда будь готов
К превратностям судьбы».
Из арабского
На следующий день доктор Дональдсон пришел, чтобы осмотреть миссис Хейл. Маргарет надеялась, что благодаря установившимся близким отношениям с матерью между ними больше не будет тайн, но она ошиблась. Ее по-прежнему не впускали в комнату к миссис Хейл, только Диксон дозволялось туда входить. Маргарет была скорее обеспокоена, чем раздосадована, ? ей не знакома была любовь собственника, — если она любила, то любила глубоко и страстно и без малейшей ревности.
Она прошла в гостиную и стала ходить взад и вперед, ожидая пока выйдет доктор. Время от времени она останавливалась и прислушивалась. Ей показалось, что она услышала стон. Маргарет крепко сжала руки и задержала дыхание. Она была уверена, что слышала стон. Несколько минут все было спокойно, потом в гостиной задвигались стулья, послышались возбужденные голоса и легкий шум.
Когда Маргарет услышала, что дверь открылась, она быстро вышла из комнаты.
? Моего отца нет дома, доктор Дональдсон. В это время он занимается с учениками. Вас не затруднит пройти в его кабинет?
Маргарет преодолела все препятствия, что учинила ей Диксон. Она просто воспользовалась своим положением дочери, подобно Старшему Брату,[9] который очень эффективно пресек вмешательство старого слуги в его дела. Осознание того, что она, возможно, обидела Диксон, настояв на собственных правах, на какое-то время отвлекло Маргарет от постоянного беспокойства. По изумленному выражению лица Диксон она догадалась, как, должно быть, до нелепости важно выглядит. И с этой мыслью она направилась вниз по лестнице в комнату отца. Теперь опасения снова вернулись. Прошла минута или две, прежде чем она смогла произнести хоть слово.
Но затем она спросила со всей возможной настойчивостью:
? Скажите, что с мамой? Вы очень обяжете меня, просто сказав правду, ? и, увидев легкое замешательство на лице доктора, добавила:
? Я ? ее единственная дочь… здесь, я имею в виду. Боюсь, что мой отец недостаточно обеспокоен ее состоянием и поэтому, если есть какое-то серьезное опасение за здоровье мамы, его нужно подготовить. Я смогу сделать это. Я могу ухаживать за своей матерью. Прошу, скажите, сэр. Я не в состоянии ничего прочесть на вашем лице, и это пугает меня больше, чем любые ваши слова.
? Моя дорогая юная леди, кажется, у вашей мамы есть самая внимательная и умелая служанка, которая для нее больше, чем друг…
? Я ? ее дочь, сэр.
? Но когда я спросил о вас, она выразила желание ничего вам не рассказывать…
? Я не так послушна и терпелива, чтобы слепо подчиниться запрету. Кроме того, я уверена, вы достаточно мудры, достаточно опытны и сохраните наш секрет.
? Ну, ? сказал он, печально улыбнувшись, ? вы правы. Я не обещал. На самом деле, я боюсь, что секрет скоро станет известен и так.
Он замолчал. Маргарет побледнела и сильнее сжала губы. Ни одна черточка ее лица не дрогнула. Обладая проницательностью, без которой ни один врач не смог бы достичь высокого положения, доктор понял, что эта девушка потребует от него всей правды, что она поймет, если он утаит от нее хоть малую толику, и что недоговоренность будет более жестокой пыткой для нее, чем сама правда. Он рассказал обо всем коротко и ясно тихим голосом, не переставая наблюдать за ней. Зрачки ее глаз расширились от ужаса, а цвет лица стал мертвенно-бледным. Он замолчал. Он ждал, чтобы ужас исчез из ее глаз, а затрудненное дыхание восстановилось. Потом она произнесла:
? Я благодарна вам, сэр, за ваше доверие. Этот страх преследовал меня несколько недель. Это была настоящая агония. Моя бедная, бедная мама! ? губы Маргарет начали дрожать, и доктор позволил ей выплакаться, уверенный, что этой девушке достанет самообладания, чтобы успокоиться.
Но Маргарет лишь всхлипнула, она вспомнила, что ей хотелось о многом его расспросить.
? Она будет сильно страдать?