? Маргарет, ? сказал он, захватив ее врасплох и внезапно завладев ее рукой, так что она была вынуждена стоять смирно и слушать, презирая себя за трепетание сердца. ? Маргарет, я бы хотел, чтобы вы не любили Хелстон так сильно, не казались такой совершенно спокойной и счастливой здесь. Я надеялся все эти прошедших три месяца, что вы скучаете по Лондону, по лондонским друзьям, — немного, но достаточно, чтобы заставить вас слушать более любезно (она тихо, но решительно стремилась высвободить свою руку) того, кто не может предложить много, это правда, — ничего, кроме смутных надежд на будущее, но того, кто любит вас, Маргарет, вопреки себе. Маргарет, я так сильно поразил вас? Скажите! ? он увидел ее дрожащие губы, как будто она собиралась плакать. Она собрала все силы, чтобы успокоиться, и не говорила, пока не уверилась, что справляется со своим голосом, а потом произнесла:
? Я поражена. Я не знала, что вы мною интересуетесь. Я всегда думала о вас, как о друге и, пожалуй, я бы предпочла и дальше так о вас думать. Мне не хотелось бы, чтобы обо мне говорили так, как вы это сейчас делали. Я не могу сказать вам то, что вы хотите услышать, и еще я буду очень сожалеть, что рассердила вас.
? Маргарет,? сказал он, глядя ей в глаза, встретившись с ее открытым прямым взглядом, выражающим наивысшую степень честности и нежелание причинить боль. ? Вы, ? продолжил говорить он, ? любите кого-то другого? ? но казалось, этот вопрос оскорбил чистую безмятежность ее глаз. ? Простите меня, я был слишком грубым. Я наказан. Только позвольте мне надеяться. Дайте мне слабое утешение, сказав, что вы никогда не встречали того, кого вы могли бы…? снова пауза. Он не смог закончить свое предложение.
Маргарет мысленно упрекнула себя в том, что послужила причиной его страданий.
? Ах! Если бы эта фантазия никогда не приходила вам в голову! Было так приятно считать вас другом.
? Но я могу надеяться или нет, Маргарет, что когда-нибудь вы подумаете обо мне как о возлюбленном? Не сейчас, я понимаю, не стоит спешить, но когда-нибудь…
Маргарет молчала минуту или две, пытаясь отыскать правду в своем собственном сердце, прежде чем ответить. Потом она сказала:
? Я никогда не думала о вас иначе, как о друге. Мне нравится считать вас другом, но я уверена, я никогда не смогла бы думать о вас как-то иначе. Умоляю, давайте оба забудем, весь этот (неприятный, собиралась сказать она, но резко остановилась) разговор.
Он помолчал, прежде чем ответить. Потом со своей привычной холодностью сказал:
? Конечно, раз ваши чувства так определенны, и коль скоро этот разговор был явно неприятен вам, лучше это не вспоминать. Это очень хорошо в теории, — забыть то, что причинило боль, но для меня будет трудно выполнить обещанное.
? Вы рассержены, ? сказала она печально. ? Как мне помочь?
Она выглядела на самом деле такой печальной, сказав это, что он мгновение боролся со своим настоящим разочарованием, а потом ответил более весело, но все еще с небольшой жесткостью в голосе:
? Примите во внимание разочарование не только влюбленного, Маргарет, но и человека, обычно не показывающего своих чувств, ? осторожного, светского, как меня многие называют, выбитого из своего обычного состояния силой страсти. Ну, мы больше не будем говорить об этом. Я буду вынужден утешаться презрением к моей собственной глупости. Адвокат подумал о браке!
Маргарет не могла на это ответить. Сам тон разговора раздражал ее. Казалось, стоит ей возразить, и оживут все разногласия, которые отталкивали ее от него, хотя он был самым приятным мужчиной, самым сердечным другом, единственным человеком, который понимал ее в доме на Харли-стрит. К счастью они, сделав круг по саду, внезапно столкнулись с мистером Хейлом. Он еще не покончил с грушей, с которой снимал тонкую, как фольга, полоску кожуры и наслаждался этим в своей неторопливой манере. Это походило на историю про восточного короля, который по велению волшебника окунул лицо в воду, а когда поднял голову, то оказалось, что прошло много лет и все вокруг изменилось. Маргарет была ошеломлена и не могла присоединиться к разговору между ее отцом и мистером Ленноксом. Она ожидала, когда же мистер Леннокс уйдет, чтобы она смогла отдохнуть и обдумать все, что случилось за последние четверть часа. Он и сам страстно желал уехать. Но несколько минут разговора, легкого и беззаботного, были жертвой, которую он должен был принести своему униженному тщеславию или своему самоуважению. Он глядел время от времени на ее печальное и задумчивое лицо.
«Я не так безразличен ей, как она считает», ? думал он про себя.? «Я не оставлю надежду».
И он тихо, но с сарказмом, заговорил о жизни в Лондоне, о жизни в деревне, как если бы осознавал существование своей второй равнодушной и насмешливой половины и боялся собственной насмешки. Мистер Хейл был озадачен. Его гость отличался от того человека, с которым он виделся на свадебном приеме и сегодня за обедом. Более беспечный, более умный, более светский человек, в чем-то противостоящий мистеру Хейлу. Все трое почувствовали облегчение, когда мистер Леннокс сказал, что должен отправляться немедленно, чтобы успеть на пятичасовой поезд. Они прошли в дом поискать миссис Хейл и попрощаться с ней. В последний момент Генри Леннокс ? настоящий ? сумел одолеть своего двойника:
? Маргарет, не презирайте меня. У меня есть сердце, тем не менее, это никчемный разговор. Как доказательство этого, я верю, что люблю вас даже больше, чем раньше ? если я не ненавижу вас ? за презрение, с которым вы слушали меня последние полчаса. До свидания, Маргарет… Маргарет!
Глава IV
Сомнения и трудности
«Забрось меня на какой-нибудь пустынный берег,
Где я могу оставить
Только след печального кораблекрушения,
Если ты будешь там, в бушующих морях,
Я не буду кротко, спокойно умолять.»
Гебингтон
Он уехал. Дом закрыли на ночь. Нет больше глубоких голубых небес, нет янтарной и темно-красной листвы. Маргарет поднялась переодеться к чаю, найдя Диксон, утомленную этим суматошным днем. Диксон лишь несколько раз провела щеткой по волосам молодой хозяйки, под тем предлогом, что очень торопится пойти к миссис Хейл. Теперь Маргарет ожидала в гостиной, пока мама спустится вниз. Она сидела одна у камина, не зажигая свечей на столе, вспоминая прошедший день, счастливый поход на этюды, радостный, приятный обед и злосчастную прогулку в саду.
Как же отличаются мужчины от женщин! Вот она сидит, взволнованная и несчастная из-за того, что ее интуиция не подсказала ей ничего, кроме отказа. Тогда как он, получив отказ на самое искреннее, самое святое чаяние в своей жизни, вскоре смог беседовать, как ни в чем не бывало, как будто его интересовали только дела и прочие темы, о которых говорят в хорошем доме, и в приятном обществе. О боже! Как она могла бы любить его, если бы он был другим, если бы не эта его двойственность, которую она постоянно чувствовала. Потом ей пришло в голову, что его несерьезность могла быть напускной, чтобы скрыть горечь разочарования, которое оставило бы след и в ее собственном сердце, если бы она любила, а ей отказали.
Ее мать спустилась в комнату прежде, чем вихрь мыслей приобрел какое-то подобие порядка. Маргарет отогнала воспоминания о том, что было сделано и сказано в этот день, и превратилась в сочувствующего слушателя жалоб Диксон: гладильщица опять сожгла одеяло, а Сьюзан Лайтфут видели в шляпке с искусственными цветами, чем она окончательно подтвердила, что является пустой и легкомысленной особой. Мистер Хейл потягивал свой чай молча, весь во власти своих невеселых мыслей. Маргарет задавалась вопросом, как ее отец и мать могли быть такими забывчивыми, такими равнодушными ? за весь вечер они ни разу не вспомнили о мистере Ленноксе. Она забыла, что он не делал им предложения.
После чая мистер Хейл поднялся и стоял, опираясь локтем на каминную полку, склонив голову на руку, размышляя над чем-то, и время от времени глубоко вздыхал. Миссис Хейл вышла обсудить с Диксон сбор зимней одежды для бедных. Маргарет занялась рукоделием своей матери, стараясь избегать мыслей об этом длинном вечере, желая быстрее лечь спать, чтобы тщательно обдумать события этого дня.
? Маргарет! ? сказал мистер Хейл наконец, с таким отчаянием в голосе, что девушка вздрогнула. ? Этот гобелен так необходимо закончить прямо сейчас? Я имею в виду, не могла бы ты оставить его и пойти в мой кабинет? Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном для нас всех.
«Очень важном для нас всех». У мистера Леннокса не было возможности поговорить с ее отцом наедине после ее отказа, а что еще могло быть «очень важно»? Маргарет чувствовала вину и стыд из-за того, что, несмотря на свой возраст, оказалась не готова к замужеству, кроме того, она не знала, может ли отец быть недоволен тем, что она отвергла предложение мистера Леннокса. Но вскоре она поняла, что тема разговора едва ли имеет отношение к тому, что произошло недавно, и теперь терялась в догадках, почему отец желал поговорить с ней. Он поставил для нее стул рядом со своим, помешал угли в камине, снял нагар со свечей, вздохнул пару раз прежде, чем смог решиться произнести то, что неизбежно должно было оказаться ударом для нее:
? Маргарет! Я собираюсь уехать из Хелстона.
? Уехать из Хелстона, папа?! Но почему?
Мистер Хейл не отвечал минуту или две. Он нервно и в замешательстве перебирал бумаги на столе, открывал рот несколько раз, но закрывал его снова, не найдя смелости проронить слово. Маргарет не могла вынести этого ожидания, которое больше взволновало отца, чем ее саму.
? Но почему, дорогой папа? Скажи же мне!
Он бросил в ее сторону быстрый взгляд, а затем ответил медленно с вынужденным спокойствием:
? Потому что я не могу больше быть священником англиканской церкви.
Маргарет полагала, что ее отец, наконец, получил продвижение по службе, которого так желала ее мать. Что-то заставило его оставить прекрасный, любимый Хелстон и, возможно, заставляет ехать и жить в одном из величавых и тихих особняков, которые Маргарет видела время от времени неподалеку от кафедральных соборов. Такие места невольно внушали почтение и трепет, но если ехать туда, нужно покинуть Хелстон навсегда, что было бы печально и даже мучительно. Но последняя фраза мистера Хейла шокировала ее. Что он имел в виду? Все было намного хуже, потому что было так таинственно. Выражение жалобного страдания на его лице, голос ? почти умоляющий о милосердном и добром приговоре ? все это вызвало у нее внезапную дурноту. Мог ли он быть вовлечен в то, что сделал Фредерик? Фредерик был вне закона. Неужели ее отец из-за естественной любви к своему сыну, потворствовал любому…
? О! Что это? Говори, папа! Скажи мне все! Почему ты не можешь больше быть священником? Конечно, если епископу рассказали все, что мы знаем о Фредерике, и тяжелое, несправедливое…
? Это не имеет отношения к Фредерику. Епископ не смог бы ничего с этим поделать. Это из-за меня. Маргарет, я расскажу тебе об этом. Я отвечу на все твои вопросы сейчас, но после сегодняшнего вечера мы больше не будем об этом говорить. Я могу столкнуться с последствиями моих мучительных сомнений, но для меня слишком тяжело говорить о том, что послужило причиной моих страданий.
? Сомнения, папа! Сомнения в религии? ? спросила Маргарет, потрясенная больше, чем раньше.
? Нет, не сомнения в религии, ничего подобного.
Он замолчал. Маргарет вздохнула, как будто стояла на грани какого-то нового ужаса. Он начал снова, говоря быстро, чтобы покончить с мучительным признанием:
? Ты не смогла бы понять, даже если бы я рассказал тебе о том, как год за годом меня тревожила мысль, имею ли я право оставаться священником, о моих попытках подавить свои тлеющие сомнения авторитетом церкви. О, Маргарет, как я люблю святую церковь, от которой я должен отгородиться!
Он не мог продолжить минуту или две. Маргарет не могла ничего ответить. Ей все казалось таким же ужасно таинственным, как если бы отец стал мусульманином.
? Я сегодня прочел о двух тысячах человек, что были изгнаны из своих церквей, ? продолжил мистер Хейл, слабо улыбнувшись, ? пытался украсть немного их храбрости, но это бесполезно, бесполезно, я не могу не чувствовать это.
? Но, папа, ты хорошо все обдумал? О! Это кажется таким ужасным, таким шокирующим, ? сказала Маргарет, внезапно расплакавшись. Единственное крепкое основание ее дома, ее образа любимого отца, казалось, шатается и покачивается. Что она могла сказать? Что могла сделать? Ее расстроенный вид заставил мистера Хейла самого собраться с силами, чтобы попытаться успокоить ее. Он подавил сухие удушливые рыдания, идущие из сердца, подошел к книжному шкафу, взял томик, который читал довольно часто в последнее время, и который дал ему силу вступить на путь, который он уже начал.
? Послушай, дорогая Маргарет, ? сказал он, обхватив ее одной рукой за талию. Она схватила его руку и крепко сжала ее, но не могла поднять голову, ни в действительности понять, что он читает, — так велико было ее внутреннее волнение.
? Это слова одного из священников сельского прихода, такого, как я. Они написаны мистером Олдфилдом, священником Карсингтона в Дербишире сто шестьдесят лет назад или больше. Его испытания закончились. Он вел честную борьбу, ? последние два предложения он произнес тихо, будто для себя. Потом стал читать громко:
? Когда вы не можете больше продолжать свою работу, не унижая Бога, не сомневаясь в религии, не греша против чести, не раня совесть, не разрушая свой мир, не рискуя потерять свое спасение — словом, когда условия, в которых вы должны продолжать (если вы будете продолжать) свои обязанности, грешны и неоправданны словом Бога, вы можете, да, вы должны верить, что Бог предназначил ваше молчание, ваше отрешение и уход в сторону для вящей Своей славы и торжества слова Евангелия. Когда Бог не желает использовать вас одним образом, Он будет использовать вас по-иному. Душа, что желает служить Ему и почитать Его, никогда не упустит возможность сделать это; к тому же, вы не должны ограничивать себя заветом Израилевым, думая, что у Него есть только один путь, которым вы можете его прославлять. Он может принять ваше молчание так же, как и молитвы; ваш уход так же, как и ваш труд. Прославлять Бога без притворства ? есть великая служба и исполнение тяжелейшего долга, что простит наименьший грех, хотя этот грех учит нас и дает нам возможность выполнить этот долг. Не будет тебе благодарности, о, душа моя! если ты примкнешь к извращающим Слово Божье, к дающим ложные обеты, и будешь притворяться, что можешь еще быть священником.
Пока он читал это и намекал на нечто большее — то, что нельзя было выразить словами; он принял решение для себя и чувствовал, что может быть храбрым и твердым в своих поступках, веря, что он прав. Но, замолчав, он услышал глухие судорожные рыдания Маргарет, и его смелость отступила перед острым чувством жалости.
? Маргарет, дорогая! ? сказал он, подходя к ней ближе, ? подумай о первых мучениках, подумай о тысячах страдавших.
? Но, отец, ? сказала она, внезапно поднимая покрасневшее, залитое слезами лицо, ? первые мученики страдали за правду, тогда как ты… О! дорогой, дорогой папа!
? Я страдаю во имя совести, мое дитя, ? сказал он с трепетным достоинством, которое происходило от острой чувствительности его характера.? Я должен делать то, что велит мне моя совесть. Я долго мирился с самобичеванием, которое пробудило бы любой ум, менее вялый и трусливый, чем мой.? Он потряс головой, продолжив: ? Твоя бедная мать так желала перемен, но ее желания оказались подобны содомским яблокам, они привели меня к этому трудному решению, за которое я должен быть и, надеюсь, буду, благодарен. Уже почти месяц, как епископ предложил мне другую должность. Если бы я принял ее, мне нужно было бы составить новое заявление о согласии с правилами богослужения в моем приходе. Маргарет, я пытался сделать это. Я пытался удовольствоваться простым отказом от повышения, тихо оставаясь здесь, заглушая голос моей совести. Да простит меня Бог!
Он встал и заходил туда-сюда по комнате, жестоко порицая себя, но Маргарет его почти не слышала. Наконец он сказал: