Но после собрания он повел меня и остальных в ванную, пока черные ее не закрыли, заставил меня взять пульт за рычаги и поднять. Мне не хотелось, но я ничего не мог поделать. У меня было чувство, будто я помог ему выудить из них деньги. Когда они расплачивались, то вели себя с ним по-дружески, но я догадывался, что они чувствовали при этом — словно у них из-под ног вышибли опору. Я поставил пульт на место, выбежал из ванной, даже не взглянув на Макмерфи, и бросился в уборную — мне хотелось побыть одному. Я стоял перед зеркалом и смотрел на себя. Он сделал, что обещал: мои руки снова стали большими, такими большими, какими были еще в школе, еще когда я жил в деревне, а грудь и плечи стали широкими и крепкими. Макмерфи появился в тот момент, когда я смотрел на себя, и протянул пять долларов.
— Бери, Вождь, это на жвачку.
Я помотал головой и направился к выходу, но он ухватил меня за руку.
— Вождь, я это делаю в знак моей признательности. Если ты считаешь, твоя доля больше…
— Нет! Забери деньги, я не возьму.
Он отступил, сунул большие пальцы в карманы и, слегка подняв голову, посмотрел на меня. Какое-то время он меня разглядывал.
— О'кей, — произнес он. — В чем дело? С чего это все тут нос от меня воротят?
Я не ответил.
— Разве я не выполнил то, что обещал? Разве не сделал тебя снова большим? Чем же это я вдруг не понравился? Вы себя так ведете, будто я изменник родины.
— Ты всегда… выигрываешь!
— Выигрываю! Чертов лось, и в этом ты меня обвиняешь? Я тебе обещал? И я сделал. Так какого черта…
— Мы думали, ты не для того, чтобы выигрывать…
Я почувствовал, что мой подбородок дрожит, как это обычно бывает, если собираешься заплакать, но я не заплакал. Я стоял перед ним с дергающимся подбородком. Макмерфи открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Достал руки из карманов, взялся двумя пальцами за переносицу, как очкарик, у которого жмет дужка между линзами, и закрыл глаза.
— Выигрывать? Черта с два, — произнес он с закрытыми глазами. — Надо же! Выигрывать!
Поэтому в том, что затем произошло в душевой, я считаю себя виновным больше, чем кого бы то ни было. И искупить свою вину я мог только таким поступком, в котором не было места мыслям об осторожности, собственной безопасности или наказании, а только мысли о том, что и как нужно сделать.
Когда мы вышли из уборной, появились черные и стали собирать всех рыболовов, чтобы отвести на специальный душ. Черный коротышка ходил вдоль плинтуса и, просунув свою черную корявую и холодную, как ломик, руку, отдирал от стены прислонившихся к ней пациентов. Он сказал, что Большая Сестра назвала эту процедуру гигиенической дезинфекцией. Учитывая, в какой компании мы находились, нам необходимо пройти обработку, а то еще разнесем какую-нибудь гадость по всей больнице.
Мы выстроились голяком у кафельной стенки, и один из черных стал обходить нас по очереди с черным пластмассовым тюбиком в руках, из которого выдавливал вонючую мазь, густую и липкую, как белок сырого яйца. Так, сначала в волосы, отлично, поворот, наклон и — раздвинь попку!
Пациенты пытались выразить свое возмущение в шутках, кривлянье, несли всякую чушь и старались не смотреть друг на друга и на черные, как грифельная доска, маски — настоящие лица-негативы из кошмарного сна, — которые плыли вдоль шеренги с тюбиками, целясь вниз своими мягкими кошмарными ружейными стволами. Над черными подшучивали: «Эй, Вашингтон, а остальные шестнадцать часов как вы развлекаетесь?» «Эй, Уильямс, можешь сказать, что я ел на завтрак?»
Все смеялись. Черные сжимали зубы и не отвечали: раньше такого не было, пока не появился этот рыжий черт.
Когда Фредриксон раздвинул ягодицы, раздался такой звук, что я подумал, черного коротышку сейчас собьет с ног.
— Чу! — сказал Хардинг, приставив ладонь к уху. — Нежный голос ангела.
Все гоготали, смеялись, подшучивали друг над другом, но вот черный подошел к следующему пациенту, и в душевой наступила мертвая тишина. Следующим был Джордж. И за эту секунду, когда успели смолкнуть смех, шутки и жалобы, когда находившийся рядом с Джорджем Фредриксон выпрямлялся и оборачивался, а большой черный собирался попросить Джорджа наклониться, чтобы выдавить на волосы вонючую мазь, — в этот самый момент мы все ясно представили, что сейчас произойдет и почему, и как мы ошибались в отношении Макмерфи.
Джордж никогда не пользовался мылом в душе. Он даже никогда не брал полотенце из чужих рук. И черные из вечерней смены (в их обязанности входило сопровождать нас в душ по вторникам и четвергам) не трогали его, потому что понимали: себе будет дороже. Так оно и шло до сих пор. Все черные это знали. Но теперь все знали — даже Джордж, который отклонялся всем телом назад, мотал головой и закрывался большими, похожими на дубовые листья руками, — что этот черный с переломленным носом и прокисшими внутренностями, а также два его приятеля, поджидавшие сзади, вряд ли упустят такую возможность.
— Э-э-э, наклони-ка сюда голову, Джордж…
Пациенты уже поглядывали на Макмерфи, который стоял от Джорджа через несколько человек.
— Ну, давай же, Джордж…
Мартини и Сефелт замерли под душем. И было слышно, как короткими глотками заглатывает воздух и мыльную воду сливное отверстие у их ног. Джордж бросил быстрый взгляд на него, словно оно живое и разговаривает с ним. Он посмотрел, как оно булькает и давится. Снова глянул на тюбик в черной руке перед собой — из маленького отверстия в верней части тюбика по чугунным костяшкам кулака медленно ползет слизь. Черный поднес тюбик на несколько дюймов вперед, Джордж отклонился назад еще дальше, мотая головой.
— Нет… этой дряни не надо.
— Ты обязан сделать это, Мойдодыр, — сказал черный почти извиняющимся тоном. — Обязан. Нельзя же допустить, чтобы повсюду ползали вошки. А вдруг они уже на целый дюйм проникли в тебя!
— Нет!
— Э-э, Джордж, ты просто без понятия. Эти вошки, они очень маленькие, не больше булавочной головки. Знаешь, что они делают? Цепляются за волос и висят, сверлят в тебя.
— Нет вошек!
— Э-э, послушай, Джордж, что я тебе скажу: мне довелось видеть, как эти вошки…
— Хватит, Вашингтон, — произнес Макмерфи.
Шрам на носу у черного на месте перелома был как неоновый изгиб. Черный знал, кто к нему обратился, но не обернулся, и о том, что он все-таки услышал, мы догадались по тому, как он прекратил говорить и длинным серым пальцем медленно провел по шраму, который заработал в баскетбольном матче. Секунду он потирал нос, потом сунул свою корявую черную руку к лицу Джорджа и зашевелил пальцами.
— Джордж, видишь, краб? Вот он, видишь? Ты ведь знаешь, как выглядит краб? А вошки как крабы. Это уж точно, ты подцепил их на этом рыболовном катере. Но мы не позволим, Джордж, чтобы вошки всверливались в тебя?
— Нет вошек! — крикнул Джордж. — Нет! — Он выпрямился, и теперь стали видны его глаза.
Черный отступил. Двое других засмеялись над ним.
— Что-то случилось, Вашингтон? — спросил большой. — Что-то мешает проведению про-це-ду-ры?
Он снова подошел ближе.
— Джордж, говорю тебе, нагнись! Либо ты нагнешься и я нанесу мазь… либо дотронусь до тебя своей рукой! — Он снова поднял ее, рука была большая и черная, как болото. — Буду водить этой черной! грязной! вонючей! рукой по всему телу!
— Не надо рукой! — сказал Джордж и занес кулак над головой, как будто собирался размозжить черный череп на кусочки, чтобы по полу разлетелись шестеренки, гайки и болты. Но тут черный сунул тюбик в пупок Джорджа и нажал. Джордж согнулся пополам, с шумом вдохнув воздух. Черный выдавил порцию в тонкие белые волосы и растер ладонью, вымазав мазью всю голову Джорджа. Джордж обхватил себя руками вокруг живота и закричал: — Нет! Нет!
— А теперь повернись, Джордж…
— Послушай, хватит, приятель.
Тон, каким это было сказано, заставил черного повернуться. Я видел, как он улыбался, оглядывая голого Макмерфи — ни кепки, ни ботинок, ни карманов, куда можно было бы засунуть пальцы. Черный с ухмылкой мерил его взглядом.
— Макмерфи, — сказал он, качая головой. — Я уже начал было думать, что у нас никогда до этого не дойдет.
— Ты черная свинья, — сказал Макмерфи скорее усталым, нежели злым голосом.
Черный ничего не ответил. Макмерфи повысил голос:
— Паршивая морда!
Черный покачал головой, хихикнул и посмотрел в сторону своих приятелей.
— Как вы думаете, чего мистер Макмерфи добивается? Наверное, хочет, чтобы я первым начал? Хи-хи-хи. Неужто он не знает, что нас научили спокойно сносить подобные оскорбления от сумасшедших?
— Сосун ниггер! Вашингтон, ты…
Вашингтон отвернулся от него и снова принялся за Джорджа, который все еще стоял согнувшись и ловил ртом воздух. Черный схватил его за руку и развернул лицом к стене.
— Хорошо, Джордж, а теперь раздвинь попку.
— Не-е-ет!
— Вашингтон, — Макмерфи глубоко вздохнул, направился к черному и оттолкнул его от Джорджа. — Вашингтон, хватит, хватит…
Все почувствовали в голосе Макмерфи беспомощность и отчаяние загнанного в угол человека.
— Макмерфи, ты вынуждаешь меня защищаться. Разве не вынуждает?
Двое других утвердительно кивнули.
Тогда он аккуратно положил тюбик на скамейку рядом с Джорджем, затем повернулся, одновременно размахиваясь, и неожиданно саданул Макмерфи в челюсть. Макмерфи чуть не упал. Он зашатался, сделал шаг назад и откинулся на голую шеренгу, которая приняла его, как мячик, и вновь отбросила к улыбающейся грифельной доске. Удар пришелся в шею, и Макмерфи наконец примирился с мыслью, что все-таки это началось, значит, не остается ничего другого, как действовать. Он перехватил метнувшуюся к нему как черная змея руку и, удерживая черного за запястье, тряс головой, чтобы прояснилось в глазах.
Секунду они так качались, пыхтя, как пыхтело сливное отверстие, но вот Макмерфи оттолкнул черного, пригнулся, сдвинул плечи вперед, чтобы защитить подбородок, прикрыл кулаками голову и начал обходить черного кругом.
На месте ровной молчаливой шеренги голых людей возникло орущее кольцо, конечности и тела переплелись, превратились в канаты живого ринга.
Черные руки наносили удары в опущенную рыжую голову и бычью шею, высекая кровь с бровей и щек. Черный ускользал, танцуя. Он был выше ростом, руки длиннее толстых рыжих ручищ Макмерфи, удары быстрее и резче, он мог обрабатывать плечи и голову Макмерфи издали. Макмерфи по-прежнему наступал на черного тяжелым, твердым шагом, лицо опустил, защищая с боков двумя татуированными кулаками, глаза прищурил; наконец прижал черного к кольцу голых людей и ударил кулаком точно в центр белой накрахмаленной груди. На грифельном лице появилась трещина, из нее высунулся язык цвета клубничного мороженого и облизнул губы. Черный нырнул, ушел от танковой атаки Макмерфи, успел еще пару раз смазать, но тот же кулак вновь нанес ему мощный удар. На этот раз рот открылся шире — красное пятно боли.
На голове и плечах Макмерфи тоже появились красные следы, но, похоже, это его совсем не беспокоило. Он все наступал, на десять ударов отвечая одним. Так они и кружили по душевой, пока черный наконец не начал задыхаться, пошатываясь и думая лишь о том, как уберечься от этих мощных рыжих кулаков. Пациенты вопили, чтобы Макмерфи уложил его. Но Макмерфи действовал не спеша.
От удара в плечо черного отбросило в сторону, и он метнул взгляд-молнию на своих дружков:
— Уильямс… Уоррен… черт бы вас побрал!
Другой большой черный раздвинул толпу, обхватил Макмерфи сзади. Макмерфи стряхнул его, как стряхивает бык обезьяну, но тот снова набросился сзади.
Поэтому я приподнял его и откинул под душ. Внутри него были одни радиолампы, и весил он не больше десяти-пятнадцати фунтов.
Черный коротышка крутанул головой по сторонам, повернулся и бросился к двери. Пока я наблюдал за ним, тот второй вышел из душа и взял меня борцовским захватом: сзади просунул свои руки под моими, а кисти сцепил в замок за моей шеей, и мне пришлось спиной вбежать в душ, чтобы шмякнуть его о кафель. Я лежал в воде, наблюдал, как Макмерфи продолжает выбивать ребра Вашингтону, черный подо мной начал кусать меня за шею, тогда я отпустил захват. Он затих, и крахмал вымывался из его формы, стекая в захлебывающийся сток.
Когда черный коротышка вбежал обратно с ремнями, наручниками и простынями в сопровождении четырех санитаров из буйного, все уже одевались, жали нам с Макмерфи руки, говорили, что так им и надо, какая сногсшибательная была драка и какая великолепная, внушительная победа. Они продолжали так говорить, подбадривая нас и поднимая дух, — хорошая драка, отличная победа! — а в это время Большая Сестра помогала санитарам из буйного надевать на нас мягкие кожаные наручники.
* * *Наверху, в буйном, постоянный грохот машинного отделения: тюремная фабрика штампует автомобильные номера. «Ди-док», «ди-док» — на столе для пинг-понга отмеряют время. Люди снуют по своим личным взлетно-посадочным полосам: до стены, затем крен, разворот, назад к другой стене, снова крен, разворот и опять по кругу — быстрыми короткими шагами протаптывают пересекающиеся дорожки в полу, на лицах устойчивое выражение жажды от долгого сидения в клетке. Паленый запах от людей, испуганных до безумия и вышедших из-под контроля, а по углам и под столом для пинг-понга припали к земле и скрежещут зубами твари — доктора с сестрами их не видят, санитары не могут убить дезинфекцией. Когда дверь в отделение открылась, я сразу учуял этот запах паленого и услышал скрежет зубов.
Санитары ввели нас, и у самой двери мы столкнулись с высоким костлявым стариком, он был подвешен на проводе, привинченном между лопаток. Оглядел нас желтыми чешуйчатыми глазами и покачал головой.
— Я умываю руки от всех этих дел, — сказал он одному из цветных санитаров, и провод утащил его дальше по коридору.
Мы шли за ним в дневную комнату. Макмерфи остановился в дверях, расставил ноги, отвел голову назад, чтобы все рассмотреть, хотел подцепить большими пальцами карманы, но мешали наручники.
— Ну и кино, — процедил он сквозь зубы.
Я кивнул. Все это мне уже было знакомо.
Пару человек, курсировавших по комнате, остановились посмотреть на нас; снова притащился костлявый старик, умывающий руки от всех этих дел. Поначалу никто не обратил на нас внимания. Санитары ушли на пост, а мы остались стоять посередине комнаты. Глаз у Макмерфи заплыл, от этого он постоянно подмигивал, губы опухли, я видел, как трудно ему улыбаться. Он поднял руки в наручниках, окинул взглядом всю эту шумную суету и сделал глубокий вдох.
— Фамилия моя Макмерфи, приятели, — заговорил он, медленно растягивая слова, как ковбой в фильме, — и хотел бы я знать, кто из вас, дятлов, заправляет покером в этом заведении?
Пинг-понговые часы быстро затикали на полу и смолкли.
— Играть в очко стреноженным мне будет трудновато, но все-таки уверяю вас, что в покере я маг.
Он зевнул, двинул плечом, согнулся, прочистил горло и плюнул в урну в пяти футах от него, там что-то звякнуло, он снова выпрямился, улыбнулся и языком лизнул кровоточащую дыру на месте зуба.
— Попали в передрягу внизу. Нам с Вождем пришлось кое-что выяснить у двух грязных макак.
Грохот штамповки к этому моменту прекратился, народ уставился на нас. Макмерфи притягивал все взоры, как зазывала на ярмарке. Рядом с ним я тоже привлекал внимание, люди смотрели на меня, и я считал нужным выпрямиться во весь рост. Сделать это оказалось не просто: заболела спина, — наверное, ушибся, когда падал в душе с повисшим на мне черным, — но я не подал виду. Один из зрителей — тощий, косматый, с черными волосами — подошел ко мне с протянутой рукой, будто рассчитывал, что я ему что-нибудь дам. Я попытался не обращаться на него внимания, но, куда бы я ни повернулся, он оказывался передо мной и, словно ребенок, вытягивал свою пустую ладошку.
Какое-то время Макмерфи еще рассказывал о драке, а спина у меня болела все больше: так долго я просидел, скрючившись в своем кресле в углу, что совсем не мог стоять выпрямившись. Поэтому я обрадовался, когда пришла маленькая медсестра-японка и увела нас на дежурный пост, где можно было присесть и отдохнуть.