Она знала: люди рано или поздно начнут сторониться того, кто, по их мнению, дает больше чем принято: санта-клаусов, миссионеров, благотворителей с их пожертвованиями, и подумают: а им-то что за выгода? Криво усмехнутся, когда, например, молодой адвокат принесет детям в местную школу мешок орехов — перед самыми выборами в сенат, вот хитрый дьявол, — и будут говорить друг другу: этот себе на уме.
Она знала: немного нужно, чтобы пациенты задумались, зачем Макмерфи тратит столько времени и сил на организацию рыбалки, игры в лото, на тренировки баскетбольной команды? Что заставляет его постоянно суетиться, когда все в отделении привыкли довольствоваться спокойной и размеренной жизнью, играя в пинэкл и читая прошлогодние журналы? Почему этот ирландский лесоруб, отбывавший срок за драку и азартные игры, вдруг повязывает голову платочком, воркует, как школьница, и битых два часа под восторженный рев всех острых разыгрывает из себя девушку, которая учит Билли Биббита танцевать? С чего бы этот прожженный плут, ярмарочный мошенник и закоренелый картежник, всегда просчитывающий все ходы, вдруг рискует продлить свой срок в психушке, все больше и больше настраивая против себя женщину, от которой как раз и зависит, кого выписать из больницы, а кого нет?
Сестра положила начало такому ходу мыслей пациентов и, кроме того, собрала информацию об их финансовом положении за последнее время. Она, должно быть, провела не один час, копаясь в документах. Информация свидетельствовала об устойчивом истощении капиталов всех острых, кроме одного. Его капитал с того дня, как он прибыл, продолжал неуклонно увеличиваться.
Острые начали подшучивать над Макмерфи, мол, он дерет с них шкуру помаленьку, а он спокоен, потому что никогда этого не отрицал. И даже хвастал, что, если пробудет в больнице с годик, выйдет отсюда не с худым кошельком, тогда уж точно отойдет от всех дел и проведет остаток жизни во Флориде. Они смеялись, когда он был рядом, но, если он находился на ЭТ, ТТ или ФТ, или когда сестра его вызывала на дежурный пост и отчитывала за что-то, при этом на ее застывшую пластмассовую улыбку он отвечал своей обычной широкой и нахальной, им становилось не до смеха.
Они спрашивали друг у друга, с чего это он в последнее время так шустрит, подначивая, например, пациентов отменить правило, по которому все перемещения пациенты должны осуществлять в терапевтических группах по восемь человек («Билли поговаривает о том, что снова будет резать себе вены, — говорил он на собрании, выступая против этого правила. — Так кто из вас войдет в его восьмерку, чтобы вместе с ним сделать это терапевтически?»), а еще своими интригами заставил доктора, который после рыбалки слишком сблизился с пациентами, организовать подписку на «Плейбой», «Нагтет» и «Мэн» и выбросил все номера «Макколз», которые пухлолицый тип из связей с общественностью приносил из дома, складывал стопкой в отделении, а статьи, которые, по его мнению, могут представлять для нас особый интерес, отмечал зеленым. Макмерфи даже послал петицию по почте куда-то в Вашингтон, в которой просил разобраться, почему в государственных больницах продолжают практиковать лоботомию и электрошок. Интересно, все чаще задавались вопросом пациенты, какую выгоду хочет извлечь Мак из этого?
После того как эти слухи уже с неделю бродили по отделению, Большая Сестра решила войти в игру на одном из групповых собраний. Но когда она попыталась это сделать, Макмерфи заткнул ей рот прежде, чем она как следует разошлась. А начала она с того, что шокирована и обескуражена тем ужасным состоянием, до которого докатилось отделение. Умоляю вас, посмотрите вокруг: везде на стенах порнографические картинки, вырезки из непристойных книг; это ненормально, и она собирается обратиться в Главный корпус, чтобы провели расследование, каким образом эта грязь попала в больницу. Она откинулась на спинку стула и, сидя как на троне, выдержала паузу в несколько секунд; наступила полная тишина, сестра уже готовилась продолжить, чтобы назвать виновника всего этого, как вдруг тишину разорвал оглушительный хохот Макмерфи и он сказал: ну, конечно же, прямо сейчас и не забудьте напомнить в Главном корпусе, чтобы они прихватили с собой зеркальца, когда займутся расследованием. Так что в следующий раз она решила действовать в отсутствие Макмерфи.
Ему должны были звонить по междугородному из Портленда, и он в сопровождении одного из черных отправился вниз к телефону, где сидел и ждал звонка. Около часа дня, когда мы начали перетаскивать мебель, подготавливая дневную комнату, черный коротышка спросил у нее, нужно ли позвать Макмерфи и Вашингтона на собрание, но она сказала, что нет, пусть звонит дальше, более того, кое-кто из пациентов, возможно, обрадуется, получив возможность обсудить нашего мистера Рэндла Патрика Макмерфи, когда его сильная личность ни над кем не тяготеет.
Они начали собрание смешными рассказами о нем и его выходках, какое-то время говорили и пришли к выводу: все-таки он отличный парень; она молчала и ждала, когда они выговорятся. Но вот начали всплывать вопросы: что с Макмерфи? Почему он себя так ведет и все это вытворяет? Кто-то предположил, что, может, его история о том, как он симулировал драки в исправительной колонии, чтобы попасть сюда, вовсе не выдумка и он действительно сумасшедший. Услышав это, Большая Сестра улыбнулась и подняла руку.
— Сумасшедший, как лиса, — заметила она. — Мне кажется, именно так вы хотите охарактеризовать Макмерфи?
— Что вы имеете в виду? — спросил Билли. Макмерфи был его близким другом и героем, и ему не совсем понравилось, что она связывает этот комплимент с чем-то не очень чистым. — Что з-з-значит «как лиса»?
— Это лишь наблюдение, Билли, — любезно ответила сестра. — Давайте посмотрим, может, кто-нибудь попытается объяснить, что это значит. Пожалуйста, мистер Скэнлон.
— Она имеет в виду, Билли, что Мак себе на уме.
— Никто и не во-во-возражает! — Билли ударил кулаком по ручке кресла, чтобы выдавить из себя последнее слово. — Однако мисс Вредчет подразумевала…
— Нет, Билли, ничего я не подразумевала. Я просто отметила, что мистер Макмерфи не из тех, кто рискует без выгоды. Разве вы с этим не согласны? Разве вы все с этим не согласны?
Все молчали.
— Тем не менее, — продолжала она, — он совершает поступки, будто совсем не думает о себе, ну прямо мученик или святой. Но отважится ли кто-нибудь назвать мистера Макмерфи святым?
Она знала, что теперь может спокойно смотреть на всех с улыбкой в ожидании ответа.
— Нет, не святой и не мученик. Давайте рассмотрим филантропию этого человека в разрезе. — Она достала из корзинки листок желтой бумаги. — Взгляните на некоторые его дары, как их, возможно, называют его преданные почитатели. Первый — ванная комната. Но его ли это дар? Разве комната принадлежала ему, чтобы он мог ее дарить? И потерял ли он что-нибудь, превратив ее в казино? С другой стороны, сколько, по-вашему, он заработал за то короткое время, когда выполнял функции крупье этого маленького Монте-Карло в отделении? Сколько, Брюс, проиграли вы? А вы, мистер Сефелт? Вы, мистер Скэнлон? Мне кажется, вы догадываетесь, какие убытки понесли вы, но имеете ли вы представление о том, какова общая сумма его выигрышей? Исходя из данных нашей сберегательной кассы — это почти триста долларов.
Скэнлон тихо присвистнул, остальные молчали.
— Если вас интересует, у меня записаны все его пари, в том числе связанные с преднамеренной попыткой внести беспорядок в действия персонала. Причем все эти азартные игры находятся в полном противоречии с существующим в отделении порядком, и каждый из вас знал об этом.
Она снова взглянула на бумагу, потом положила ее в корзину.
— А недавняя поездка на рыбалку? Как вы думаете, какова прибыль мистера Макмерфи от этого мероприятия? Машину ему предоставил доктор, даже деньги на бензин и, как мне сообщили, целый ряд других льгот — сам же он не заплатил ни цента. Выходит, точно как лиса.
Она подняла руку, чтобы Билли не перебил ее.
— Прошу вас, Билли, поймите: я не против подобной деятельности, просто я считаю, будет полезней, если мы перестанем заблуждаться в отношении мотивов, которые движут этим человеком. Но, по-видимому, все-таки неблагородно выдвигать такие обвинения в отсутствие мистера Макмерфи. Давайте вернемся к вопросу, который мы обсуждали вчера… о чем мы тогда говорили? — Она начала перебирать бумаги в корзинке. — Доктор Спайви, вы не помните, о чем мы тогда говорили?
Доктор вскинул голову.
— Нет… подождите… по-моему…
Она достала лист из папки.
— Вот оно. Мистер Скэнлон и его мысли о взрывчатых веществах. Отлично. Мы обсудим эту тему сейчас, а в следующий раз, когда мистер Макмерфи будет с нами, вернемся к его вопросу. Однако, как мне кажется, вам следует подумать над тем, о чем мы сегодня говорили. Итак, мистер Скэнлон…
В тот же день, чуть позже, когда мы ввосьмером или вдесятером столпились у двери буфета и ждали, пока наконец черный украдет масло для волос, кто-то вновь завел разговор об этом. Да, они не хотели соглашаться с тем, что говорила Большая Сестра, но, ей-Богу, кое в чем старушка была права. И все-таки, черт возьми, Мак — хороший парень… в самом деле.
В конце концов Хардинг начал разговор начистоту.
— Друзья мои, вы слишком протестуете, чтобы можно было вам верить. Ведь в глубине своих жалких душонок вы согласны с тем, что наш ангел милосердия, наша мисс Вредчет позволила себе заметить относительно поведения Макмерфи. Вы знаете, что она права, и я это знаю. Так зачем все отрицать? Будем честными и отдадим должное этому человеку вместо того, чтобы тайком критиковать его капиталистический талант. Пусть он делает на чем-то деньги. Тем более, общипывая нас, он всегда давал нам то, что мы хотели получить, разве не так? Он парень не промах и ищет, на чем заработать. Но разве он скрывает мотивы своих поступков? Так почему мы должны вести себя иначе? У него нормальное, честное отношение к своим махинациям, и здесь, друзья мои, я целиком за него, как и за милую капиталистическую систему свободного частного предпринимательства, за него и за его откровенно упрямую наглость, за американский флаг, благослови его, Господи, за линкольновский мемориал и за все прочее. Помните «Мэн», Ф. Т. Барнума и Четвертое июля[9]. Я обязан выступить в защиту чести моего друга, этого старого, доброго звездно-полосатого стопроцентного американского мошенника. Хороший парень? Черта с два! Макмерфи бы расстроился буквально до слез, если бы узнал о тех якобы подлинных причинах, которые, как мы думаем, лежат в основе его сделок. Он бы расценил это как прямое оскорбление своего ремесла.
Хардинг полез в карман за сигаретами, ничего не нашел и одолжил одну у Фредриксона, театральным жестом закурил и продолжал:
— Признаюсь, поначалу меня сбили с толку его действия. Когда он разбил стекло, я подумал: Боже, вот человек, который, кажется, действительно решил остаться в этой больнице, связать свою судьбу с приятелями и все такое прочее, но потом до меня дошло: Макмерфи поступал так, потому что ему это было выгодно. Каждый час, который он проводит здесь, идет ему на пользу. И пусть его деревенские манеры не вводят вас в заблуждение; он хитрый делец и очень расчетливый. Приглядитесь: что бы ни делал Макмерфи, он делает с определенной целью.
Билли не собирался так легко сдаваться.
— Ладно. А зачем он учит меня т-т-танцевать? — Пальцы опущенных рук Билли сжал в кулаки, и я заметил, что ожоги от сигарет уже зажили, а на их месте появились татуировки, сделанные химическим карандашом. — Что ты на это скажешь, Хардинг? Какая выгода в том, что он учит меня танцевать?
— Не расстраивайся, Уильям. И не спеши. Давай лучше подождем и посмотрим, как он станет поворачивать это дело.
Похоже, из тех, кто верил Макмерфи, остались только Билли и я. Но в тот же вечер Билли тоже изменил свое мнение и переметнулся на сторону Хардинга. Случилось это, когда Макмерфи, возвратясь после очередного телефонного разговора, сообщил Билли, что свидание с Кэнди состоится точно, и добавил, записывая для него адрес, что было бы неплохо послать ей немного зелененьких на дорогу.
— Зелененьких? Д-денег? С-с-сколько? — Билли метнул взгляд в сторону Хардинга, который с ухмылкой смотрел на него.
— Ну… ты же сам должен понимать… может, десятку ей и десятку…
— Двадцать долларов! Столько автобусный билет не с-с-стоит!
Макмерфи глянул на него из-под козырка, медленно улыбнулся, почесал рукой горло и облизнул сухие губы.
— О-хо-хо, меня просто измучила жажда. А к концу недели, в субботу, она будет еще сильнее. Билли, друг, неужели тебе жалко, если она привезет мне чуток промочить горло?
И так невинно посмотрел на Билли, что тот рассмеялся, покачал головой, мол, не жалко, и направился в угол, где начал возбужденно обсуждать свои планы на предстоящие выходные с пациентом, которого, кажется, считал сутенером.
Я все еще держался своей точки зрения, что Макмерфи — великан, пришедший с неба, чтобы спасти нас от Комбината, который опутывает землю медным проводом и стеклом, и он слишком велик, чтобы думать о такой мелочи, как деньги, но затем и я стал наполовину думать, как и другие. Случилось это так.
Перед началом собрания он помогал переносить столы в ванную и увидел, что я стою у пульта управления.
— Ей-Богу, Вождь, — обратился он ко мне, — мне кажется, после рыбалки ты вырос на десять дюймов. Боже мой, да ты только посмотри, какая у тебя большая нога, ну точно платформа!
Я глянул вниз — нога, действительно, стала такой огромной, как будто прямо от слов Макмерфи выросла в пару раз больше.
— А рука! Таких я еще не видывал, да это же рука индейца-футболиста! Знаешь, что я думаю? Не пора ли тебе попробовать, сколько весит этот пульт, просто, чтобы узнать, как у тебя идут дела?
Я покачал головой и ответил нет, но он сказал, что мы заключили сделку и я обязан попытаться, чтобы проверить, насколько эффективна его система роста. Я не видел выхода и подошел к пульту — пусть убедится сам, что не смогу. Я нагнулся и взял пульт за рычаги.
— Молодец, Вождь. Теперь выпрямись. Ноги поставь на уровне зада, так… ну, ну. Теперь потихоньку… только выпрямляйся. Ого! Сейчас осторожно опускай на палубу.
Я думал, он будет разочарован, но, когда отступил назад, он уже улыбался во все зубы и показывал пальцем вниз: там было видно, что пульт на полфута ушел от опор.
— Поставь ее, приятель, туда, на место, чтоб никто не знал. Пока им не надо знать.
Потом, после собрания, бродя от одной кучки картежников к другой, он завел разговор о силе, характере и о пульте управления в ванной. Я думал, он собирается рассказать им о том, как помог мне снова стать большим, — это их убедило бы, что не все он делает ради денег.
Но он не упомянул обо мне. Он говорил до тех пор, пока Хардинг не спросил, готов ли он попробовать поднять эту штуку еще раз, на что Макферфи ответил: нет, но, если он не может, это еще не значит, что никто не может. Скэнлон заявил, что с помощью крана, конечно, но ни один человек самостоятельно эту штуку не поднимет. Макмерфи сказал, что может быть и так, но всякое бывает.
Я наблюдал, как он вел с ними игру, как подводил их к тому, чтобы они подошли к нему и сказали: да нет же, черт побери, ни один человек в мире не способен это поднять, и наконец сами предложили заключить пари. Вижу, как неохотно он соглашается на пари. Ставки растут, а он все затягивает их глубже и глубже, пока все они не ставят пять к одному за это абсолютно верное дело, причем некоторые до двадцати долларов. И он ни словом не обмолвился о том, что я уже поднял этот пульт.
Всю ночь я надеялся: вдруг он не будет доводить дело до конца. На следующий день во время собрания сестра объявила, что все рыбаки обязаны принять специальный душ, мол, есть опасение насчет паразитов. И в течение всего собрания я продолжал надеяться, что она помешает, сделает так, чтобы нас сразу отвели в душевую или еще что-нибудь, — лишь бы не поднимать пульт.