Если мир есть система слов, для неграмотных воплощенная в картинках, то тогда Глеб хочет поймать камерой только те слова, которые выделены жирным шрифтом. Или каждый выделяет сам? После обеда «политика» мерещилась уже везде, даже в шеренге лежащих вповалку колесами вверх вокзальных тележек у Казанского. Их загорало там больше ста.
«Политика» понадобилась для заказанной ему обложки сборника «Как заставить свой чайник свистеть антиправительственную музыку?» Каким представляется Глебу идеальное политическое фото? Бывший монах и будущий Пол Пот играет на скрипке — ослепительно белый лицеист. Глеб купил его в парижской подворотне за один евро.
Политический мальчик, заказавший обложку, понравился манерами одаренного неврастеника.
— Был в Анталии, — отвечал он кому-то по телефону, — видел, как турецкие пролетарии строят на своем побережье новые тюрьмы отдыха для немцев.
Ему позвонили снова и спросили, видимо, то же самое.
— Анталийские невольники складывают там массовые дворцы. Побудь халифом неделю! Позолота с кранов сходит за полгода, но возвращается в два дня, — отчитался политический мальчик.
Глеб пожалел, что ему снова не позвонили и не спросили про Анталию в третий раз.
— Я тоже раньше снимал, — вспомнил мальчик, пожимая руку.
— Теперь бросили?
— Могу написать текст «Фотографии, которые я не сделал из отвращения к фотоаппарату».
— Обычно я не делаю «политику», — сразу извинился Глеб, удивленный тем, что именно ему предлагают эту «музыку» оформлять.
— Нам нравятся ваши «жеванные фото», их много висит в сети. Политика это не флаги партий, не фото с митингов. Политика этих обложек должна быть такая: ощущение прекрасной важности твоей и чужой жизни. Счастливая необходимость экспроприировать у системы самого себя. Самоэкспроприация. Мне думается, у вас получится. Не знаю, как это должно выглядеть.
В этом разговоре Глеб чувствовал столько немодного пафоса, как в песнях Высоцкого, которые «крутил» отец или как в папиных же книжках про трудную работу быть богом. Столько пафоса, что от удивления Глеб даже не смог сразу отказаться, обещал подумать и позвонить и теперь вот ходил, высматривал вокруг подходящие обложки.
— Взять хотя бы этих строителей, — объясняя Глебу про политику мальчик кивнул в окно. Там было написано голубым по желтому: «Купи у нас квартиру и получи бейсболку бесплатно!»
— По-моему остроумно.
— Да. Но что они делают?
— Строят дома.
— А зачем?
— Чтобы в них жили люди.
— Ты уверен?
Именно так, решил Глеб, переходя вдруг с «вы» на «ты», он и вербует товарищей.
— Не знаю, есть, конечно, нечестные фирмы, которые, не достроив, сваливают с деньгами вкладчиков, но не все такие, эта фирма, она как называется?
— Я не совсем об этом. Им ведь, даже самым честным, абсолютно все равно, будет ли там кто-то жить. Сколько купленных квартир в Москве пустует? Значит, они действуют ради прибыли, а не чтобы там кто-то жил.
— Да откуда мы знаем? — сопротивлялся Глеб. Такой ход мысли казался ему оскорбительно примитивным.
— Вообрази себя, входящим в их офис с классическим чемоданом долларов в руке. Миллион долларов США, который они рассчитывали поиметь с продажи квартирных метров. Предложи им чемодан просто так, а дом, если им так нравится строить, пусть выстроят бесплатно и бесплатно же подарят любым желающим. Ведь прибыль уже у них. Как ты думаешь, сколько этажей они возведут из чистой любви к людям и интереса к делу? Целью любой фирмы является прибыль, а не результат. То есть прибыль и есть результат и ему не обязательно ни с какой пользой совпадать.
Этих рекламных букв в окне Глеб никогда не замечал и не смог бы сказать, как давно они появились. Про само окно его приятель Шрайбикус сочинил такой стих:
На стене висит окно
Очень страшное оно
А вокруг него обои
Их наклеили мне гои.
Это я окно повесил
И поэтому я весел.
Стих, правда, в его жж, назывался «Всякое окно», а не именно это, а в английском переводе и вовсе «Windows», во множественном то есть числе. Шрайбикус вел журнал на двух языках.
Что известно Глебу о Шрайе? Из быстро распавшейся семьи советских филологов, евреев по национальности. В школьном возрасте начал печатать первые стихи в детской газете, оправдывая выпадание рифмы словом «рэп». Время было уже перестроечное. Потом статьи о том, как ездил в гости во Францию и что там теперь носят-кушают. Вторая статья называлась «Привет, Депеш Мод!». Во Франции мальчику повезло оказаться на их концерте. Одноклассников не любил за слабое знание английского и дурацкую фразочку: «Лучше взять у негра в рот, чем заслушать Депеш Мод!», которую они частенько царапали на столах. После закрытия детской газеты и окончания школы сочинял постмодернистские стихи и выступал с ними по клубам в паре с диджеем- наркоманом. Из того творчества чаще всего вспоминает строку «Самка Луны воет в небе, беззвучно сияя» и свою победу на конкурсе, для которой потребовалось взять из стоящих подряд на полке книг триста случайных фраз и вставить между ними слово «Поэтому». Кроме стихов делал вид, что учится на журфаке. Заболел там впервые венерической болезнью. Однажды после выступления у клуба был серьезно избит двумя неизвестными, несколько раз давшими его лицом о стальной гараж-ракушку.
За что получил, так и не понял, но, выйдя из больницы, выступать перестал. Ненадолго поверил одной яростной секте, встретив на бульваре их проповедника. Проповедник остроумно объяснил ему вчерашний сон о кроте, сожравшем дюймовочку и оживших шахматах. Секта готовилась к концу света, скупала квартиры, давала советы. Сделал втайне от родителей татуировку «всемирного ока» у себя в подмышечной впадине, чтобы в час суда свет божий отличил его от неверных и стал для него домом отца, а не огнем возмездия. Когда конец света не настал в обещанный час, а секту официально запретили, Шрайбикус решил более никому никогда не верить и заняться пиаром известных людей плюс всяким политтехноложеством. В свободное от написания заказных статей время продолжает интересоваться «учениями», хоть и говорит, что это не всерьез, а «по приколу». Журфак вроде бы закончил. Статьи, выходящие под целой семьей псевдонимов в целой семье газет помогают ему не жить с родителями, а снимать хату пополам с друзьями. «Шрай», как зовут его эти друзья, считает, что такая причина оправдывает любую, самую запредельную «джинсу» в статьях. Глеб встретил его на летнем пивном рок-фестивале. Реагируя на призыв музыкантов коснуться земли и корней, будущий приятель вырезал ключом карманы в дерне и засунул туда ладони, продолжая головой танцевать. Глеб его сфотографировал, а потом попросил снять эти руки, вросшие в землю, уже отдельно, крупно. Они стали видеться, поддерживать друг друга в своих жж, общаться по аське, слать клевые ссылки и даже мечтали «замутить» в будущем совместное незнамо что, например, поставить в открытом театре пьесу с поющими предметами — зубная щетка, избирательная урна, презерватив... Этим вещицам раздать реплики своих знакомых, которые стремно цитировать напрямую. Или просто поехать в Таиланд, где Шрай уже был и хочет еще.
Глеб знал, что он состоит в «Обществе высших приматов», скрывая от всех, что это такое. Хотя это всего лишь те, кто дополнил в прошлом году всю городскую, уличную и вагонную рекламу стикерами: «Сосу за деньги!» Сосал и возможный президент на предвыборных щитах, и счастливая абонентка подешевевшей сотовой связи, и модный актер в модных ботинках, и даже шимпанзе, умнеющая от офисной техники нового поколения. Весь город смеялся, матерился и спрашивал в ток-шоу: кто испортил этими признаниями всю наглядную рекламу? Специальные люди за деньги, естественно, отклеивали «сосу» назад, но реклама от этого некрасиво рвалась и пачкалась.
На собраниях у приматов нет имен, только черные резиновые маски страшных обезьян. «Общество анонимных мудаков», — беззлобно и не вслух именовал этот орден Глеб. Волну нешуточных репрессий они навлекли на себя, устроив ряд «корпоративных ежемесячников». Выглядело это так: надев значки и бейсболки ресторана «Макдоналдс» приматы в своих масках перегораживают движение машин на Тверской и лепят им на лобовые стекла: «Выйди и съешь свой чизбургер, прежде чем отправиться дальше!» Больше всего это испугало администрацию «Мака», несколько дней намекавшую на темные силы, заказавшие столь «агрессивную антирекламу». В следующем месяце с крыши парламента двое приматов-альпинистов вывесили великанскую растяжку: «Бентли — лучшая машина!», за что и попали под суд. Давать показания задержанные отказались, ссылаясь на нарушение своих «исконных приматных прав» — им запретили общаться с милицией не снимая игрушечных морд шимпанзе. Потом были «Выпей Пепси!» — гигантские надписи в окнах крупнейших министерств и «Самсунг — это все!» — независимая газета фанатов корпорации, полная стихов, молитв и коллажей на заданную тему. Особо осложняло работу органов то, что даже если задержанный примат и признавался во грехах, то обязательно называл себя главным в Обществе, его основателем, финансистом, автором идей всех акций и такое прочее. Недавно их тактика усложнилась. Теперь приматы устраивали сахарные взрывы, клали под ноги смеющийся или поющий пластик и запускали пердящие шары. Шраю их образ жизни нравился тем, что все время делилось между ленью и героизмом.
Политический мальчик заглянул в окно, на этот раз вниз. Внизу по улицам бежали за деньгами и от наказания охуевшие человечки. В школьном возрасте, из фантастических советских книг, мальчик узнал, что земля — это космический корабль, точнее, машина времени. Но есть сознательный экипаж и есть простые биороботы. Слава богу, граница между ними проницаема в обе стороны. Хотя пересекается она не так уж часто. Особенно биороботы не спешат переходить в состав экипажа. Обратный же переход пилота на должность вспомогательного устройства может восприниматься как пенсия или временный экзотический отдых. Экипаж наделен чувством истории — картой и смыслом путешествия-существования. Но эта карта и смысл не доступны никому из экипажа в отдельности. Эта карта и смысл хранятся в коллективном сознании пилотов, не путать с коллективным бессознательным добровольных биороботов, в котором хранятся только практические инструкции выживания-исполнения.
В экипаже я или нет? — вдруг захотелось по-детски спросить. Про всех людей, говоривших с ним, школьник спрашивал себя: в экипаже или среди биороботов? Роботов и пилотов он оценивал по совершенно разным признакам.
Сел к компьютеру и закончил свой манифест: «Приходилось ли вам испытывать удовольствие от того, что вы наконец-то выбросили нечто ненужное? Умножьте это чувство примерно на сто. Теперь вы можете себе представить, что такое радость революции». Он посидел еще, глядя в буквы и настучал название: «Что такое моральная граница, или Сколько должен весить булыжник в вашей руке?». Все его тексты назывались длинно и почти всегда с этим «или».
Вошел помощник в майке с треснувшим штрихкодом во всю грудь и модным заграничным ругательством.
— Ты знаешь, как читаются штрихкоды на товарах? — подмигнул ему политический мальчик.
— Ну да, первая цифра это код страны, потом идут...
— Очень убедительно. Но только для лохов. А теперь смотри, как читаю я...
2
Почему младенец кричит?
Какова первая проблема только что возникшего человека? Непостоянство удовольствия. Реакция на эту проблему — крик. Когда мы родились, то сразу закричали, потеряв наше жидкое удовольствие, нам стало в нем слишком тесно, но мы чувствуем, что нас выгнали неизвестно куда. Утешительным призом, последней связью с утраченным раем является молоко и ласка. Потом остается только ласка, а молоко становится символическим. Мы продолжаем кричать всю жизнь, но учимся делать это молча. Скоро появляется отец или кто-то в его роли. Отец делает порядок. Он похититель и выдава- тель удовольствия в обмен на нормативное поведение. Этот режим получения, пауз и наказаний в виде лишения удовольствия и есть порядок. Все институции и учреждения составляют этого вечного отца. Это и есть наша цивилизация. Попытка решить проблему отцовской власти — основное топливо человечьего поведения в любом возрасте.
Как молоко становится символическим? Первая реакция на невозможность всегда иметь удовольствие — внутренняя, мы вытесняем свое желание, забываем его, выражаем его иносказательно, через другие образы. Так наш крик, изменившись, образует культуру. Как молоко из поколения в поколение формирует элиту и власть? Вторая реакция на невозможность постоянного молока — внешняя, мы начинаем конкурировать с отцом и остальными «высшими силами», стремимся с ними совпасть или занять их место. Так наш крик воспроизводит иерархию. Повторим: вытеснение любви к молоку дает культуру, язык, текст, мир символов и знаков. Любой древний собор или прекрасное стихотворение — всего лишь попытка назвать удовольствие новым именем, чтобы забыть о нем, свыкнуться с его строгой дозировкой. Конкуренция с отцом дает экономику и политику, мир действий. Любое государство или валюта — всего лишь попытка заменить отца или кто там у вас был в роли дозатора? Именно умение строить два этих обходных маневра: назвать молоко иначе и занять место отца, повторив его, и отличает нас от животных. Значит ли это, что человек объяснен? Нет, объяснен его механизм, нам понятно, как он работает.
Молоко, висящее у вас в шкафу. Молоко, разлитое на тысячи страниц. Молоко гербов и брендов. Молоко на банковских счетах и в правительственных решениях. Молоко, разделяемое ударами аукционных молотков и милицейских дубинок. Везде оно ускользает, молоко только кажется, остается символическим, как во сне, когда пьешь, а жажда не проходит. Не дает ожидаемого счастья. О чем говорят религии? Они пытаются примирить вас с отсутствием молока. «Бог терпел и нам велел» у христиан. «Освободись от желаний и не будет страданий» у буддистов. «Докажи сначала, что ты достоин вечного удовольствия» в исламе. «Бог просто проверяет всех, чтобы выбрать самых достойных» в иудаизме. Что предлагает вам учение? Океан молока без всяких ограничений. Кратчайший путь к берегу белого океана. У нас вы получите карту и пароль доступа. Зачем? Чтобы, оказавшись на берегу, вы узнали, кто живет в глубине. Чтобы впервые в жизни вы перестали кричать, узнав главное: источник удовольствия, его суть — небытие. Что означает слово «молоко»?
Глеб спешил забрать Алену из сада. Воспитательница настоятельно попросила больше не приносить стукалку. «У всей группы голова болит».
— Ладно, — надула щеки Алена, — я лучше с Ульяной в шахматы играть буду.
В шахматы играла так: женила белые фигуры на черных, разделив их по парочкам. Когда сказали, что один из цветов должен выиграть, делила на те же парочки, но объясняла теперь иначе: выигравшие белые берут себе проигравших черных в рабство.
А стукалка была от индейцев. С одной кожаной стороны колибри из пустыни Наска, с другой тотемная обезьяна с закрученным хвостом и два деревянных шарика на веревочке, чтоб шуметь.
Глеб купил ее в том магазине, где желающим фотографируют ауру.
Индейцы понадобились, потому что Алена слишком впечатлялась. Не только смерть отца в «Короле льве» и наглый крокодил в «Краденом солнце», но и простое переодевание волка в деда Мороза с воровством подарков, покушением на козлятушек и заранее обещанным родителями хеппи-эндом обращались возмущенным плачем на весь день и перепуганными вскриками на всю ночь. Лопнувший шарик и съеденный мед для Иа-Иа в «Винни Пухе» превращались в лужи слез и припадочное дрыгание ногами. Глебу казалось, нет такого мультфильма, который Алена в свои пять лет может вынести.
— Девочка очень сердечная, — говорила детский психолог обволакивающим голосом, — не согласна принять проблему. Никакую.
Она выбирает мир, где вообще не возникает проблем. Но она не может себе этого представить. Даже сказка всегда оказывается слишком жестока. Хороший конец ее ни в чем не убеждает. Страдания Дюймовочки не искупаются финальной страной эльфов. В будущем, если не перерастет, это может привести к бегству от жизни. У таких детей появляются воображаемые друзья, замкнутость, они отказываются осваивать навыки. Надо надеяться, перерастет.
— Не показывать ей больше сказок?
— Да, не надо.
— Но она просится смотреть телевизор.
— Найдите ей фильмы про животных, что-нибудь про другие страны, не надо сказок, изучайте географию, но без катаклизмов и войн. И просматривайте все сами сначала, чтобы знать, что и когда перемотать.
Так началась неделя Южной Америки с культом тамошних светлячков, нефритовых побрякушек и песенок про полет кондора. Глеб предложил Алене придумать индейцам электронное письмо. Она надиктовала. А через день он уже читал ответ ей вслух:
«Здравствуй, девочка Алена. Мы прочитали твое письмо и захотели ответить тебе, а наш друг переведет этот ответ на твой русский язык. Мы знаем где Москва и Россия, но никто из нас там не был, потому что это очень далеко. Мы будем ждать, пока ты вырастешь и приедешь к нам в гости, чтобы увидеть нас, наши статуи и наши каменные фигуры — обезьяну и колибри в пустыне Наска. Нам очень нравится, что ты изучаешь Южную Америку, ведь это наша родина и родина наших предков. Детей воспитывают у нас так: учись у животных ловкости и силе, никогда не плачь и помни о боге Виракоча, который всех нас создал. Когда девочке в нашем племени исполняется пять, наш вождь Мудрый Ворон дарит ей подарок, и тебе мы тоже решили выслать такой, чтобы ты не забывала о нас и нашей земле. Он придет к тебе по почте через несколько дней, ведь его должна перенести через океан железная птица. А пока, вместе с этим письмом, мы шлем тебе свои фотографии: как мы читаем твое письмо, как едем на почту, какой у нас вождь и как выглядят наши маленькие девочки твоего возраста.