Георгий стоял с цветами. Он отчеканил всю информацию четко, по-военному: «Одинок. Дети устроены. Живу в двухкомнатной квартире рядом с остановкой. У меня серый кот Мик. Зайдемте ко мне на кофе, поговорим. Я уже всё приготовил». Предложение было откровенным. Женщина вспыхнула и хотела его послать, но все происходящее в последние дни было странным…
На столе стояло вино и оригинальный салат из мидий. «Мой фирменный», – сказал Георгий. Татьяна никогда не ела такого вкусного салата. «Я вам напишу рецепт», – улыбался Георгий.
Оказалось, он работал поваром в ресторане. Она засмеялась: «Я думала, вы – полковник, у вас осанка, как у военного». Они посмеялись и сразу почувствовали облегчение от обоюдного смущения. «Нет, я всего лишь повар. Но я хороший повар и хороший человек. И вы мне очень понравились». Ей было тепло, спокойно…
Татьяна осталась у Георгия. По утрам он готовит ей кофе. А ту толстую папку с письмами она сожгла. Зачем ей прошлое? Она счастлива в настоящем. А прошлое ушло с приходом Георгия само по себе – она даже не заметила как. Просто ушло, как будто его и не было.
Наверное, правду говорят, что посуда бьется к счастью. А ещё – когда закрывается одна дверь, открывается другая.
* * *
Зоя Гарина
Счастливчик
Я – счастливчик!
Возможно, что такое утверждение покажется вам странным. О, если бы я родился каким-нибудь персом или скиф-тай-доном, тогда бы счастливая судьба была бы делом гарантированным и вполне естественным. Но я не перс и не скиф, и моё рождение ни у кого не вызвало ни особого волнения ни элементарного интереса. Моя мать забыла обо мне спустя месяц после моего появления на свет, и исчезла, не заботясь более обо мне, полагая, что её благородная миссия полностью выполнена.
Голод – невероятная движущая сила, заставляющая любого стать супер-героем, бесстрашным воином, сражающимся за собственную жизнь – вскоре вынудил меня покинуть место, которое я считал своим домом – тёмный захламлённый подвал пятиэтажки, и прощемиться сквозь разбитое зарешеченное подвальное окно на свет божий.
Божий свет оказался неухоженным газоном с кучей мусора: пустые пластиковые бутылки, размякший от дождей грязный картон и прочая всякая непотребная всячина, которой я затрудняюсь дать название.
Я тут же стал обследовать близлежащую территорию на наличие чего-нибудь съестного. Мой чуткий нос безошибочно привёл меня к куску плесневелой колбасы.
И вот тут случилось чудо!
Только я вонзил свои молодые зубы в прекрасную съедобную твердь, как меня подхватили и подняли вверх чьи-то тёплые руки.
– Ты мой маленький! Хорошенький! Брось каку! Я тебя дома молочком напою!
Это была Она – Она, кто сделал мою судьбу счастливой сказкой. Её звали Катя. Ей было шесть лет. Серьёзный возраст, не правда ли?
Можете со мной не согласиться, но я останусь при своём мнении: Катя – лучший человек на Земле.
Хотя, в первую минуту нашего знакомства я так не считал. Я был голоден, а эта девчонка вырвала у меня изо рта колбасу! Я, было, зашипел, но тут же затих. Её руки гладили меня по голове и спине, и от этого мне становилось так невыносимо прекрасно, что даже голод казался чем-то не имеющим значения.
– Сейчас-сейчас, пушистик! – говорила Катя, прижимая меня к груди и унося туда, где впоследствии я прожил свои самые счастливые дни.
Не скажу, что меня сразу приняли, как родного. Нет! Меня тут же выдрали из рук Кати со словами:
– Опять? Сколько ты будешь всяких вшивцев в дом тягать?
– Мамочка, милая! Ну, пожалуйста! Посмотри, какой он цветной! Маленький! Его нужно пожалеть! Он несчастный! – И из глаз Кати брызнули слёзы.
Сердце матери смягчилось.
– Ладно. Иди мой руки. В конце концов, говорят, трёхцветные коты приносят в дом счастье.
Вот так я стал домашним котом. Домашний кот – это как наследный принц. Такое счастье выпадает не каждому! И имя у меня появилось достойное принца – Палитр. Ему я обязан своим необычным окрасом: рыже-бело-чёрным.
С тех пор еды у меня было предостаточно, и жизнь началась сытая, одним словом, счастливая.
Днём я бродил по своим хоромам, а вечером дремал на коленях у Кати, открывая порой глаза, и без интереса наблюдая за мельканием цветных картинок в телевизоре.
Кроме меня и Кати в доме жили Катины родственники – папа и мама, которых я терпел по необходимости. Они ко мне относились вполне прилично, и я позволял им иногда гладить меня по спине.
Дни мои текли размеренно и спокойно, и мне казалось, что так будет всегда.
О, как я ошибался!
Всё случилось так, как случаются все в мире неприятности: совершенно неожиданно.
В доме появился новый жилец. Это был ещё один родственник Кати по отцовской линии – дедушка. До этого он жил в другом городе, но теперь он, как все старики, нуждался в уходе. У него была астма и невыносимый характер.
Старик меня сразу невзлюбил, и всякий раз, проходя мимо меня, норовил ударить клюкой, на которую он опирался при ходьбе.
– Брысь! Скотина мохнатая! – ругался он скрипучим голосом.
Я старался как можно меньше попадаться на глаза злобному деду и забивался под кровать, но ведь весь день под кроватью не просидишь…
Дед объявил мне настоящую войну. Он то и дело скандалил:
– Кто вам дороже: я или этот кот? Я не могу дышать! Везде его шерсть! Давайте! Кормите его красной рыбкой! Отдайте родного отца в дом престарелых! Кота вам жалко, а человека – нет?!
И вот одним утром, а может не утром, а ночью…
Я дремал на коврике у Катиной кровати и вдруг почувствовал, что оказался в тесной сумке. Над моей головой закрылся замок-молния. Моё звериное чутьё безошибочно подсказало мне, что война с дедом проиграна. По шагам я определил, что приговор в исполнение приводит Катин отец. Он вынес сумку из дома, поставил в багажник автомобиля…
Через полчаса перед моими глазами был божий свет в виде неухоженного газона незнакомого двора…
Я не стал бежать за уезжающим автомобилем.
Если бы я мог плакать, я бы, наверное, плакал. Но коты не плачут.
Я навсегда сохраню в своем сердце любовь к самому лучшему человеку на Земле. Коты не предают.
И пусть теперь я буду жить в захламлённом повале близлежащего дома, искать себе пропитание в мусорном баке, но я всё равно буду считать себя счастливчиком. Во-первых, у меня есть имя. Помните? Меня зовут Палитр. Во-вторых, у меня есть дом. Дом всегда там, где тебя любят. А Катя меня точно любит. А, может быть даже, ждёт…
* * *
Дарья Дорошко
Однушка
У Дивана были мягкие ворсистые подлокотники и любимый красно-жёлтый плед в клеточку. А ещё он очень любил, когда к его
спинке прижималась Марина, молодая хозяйка Однушки, в которой он, Диван, занимал самое почётное место у окна. Иногда на пледе оставались светлые Маринины волосы, особенно после тягостного беспокойного сна, когда ей снилась стая взбесившихся собак, гнавшая через весь опалённый пожаром город белую, в саже, кошку, которой в этом сне была она, Марина. Обычно из таких снов она вырывалась с криком, на самой последней грани вдруг уразумев, что весь этот кошмар – ни что иное как сон, всего лишь сон и ничего более. Потом она долго пила кофе в небольшой кухне, гладя ласково мурчащую любимицу Мусю с белой в подпалинах шерстью и апельсиновыми глазами.Когда хозяйка уходила на работу, Муся приходила к Дивану и, закутываясь в плед, как это умеют только кошки, и, стараясь не поцарапать обивку, рассказывала ему о своих сновидческих проказах. Впервые услышав о вытворяемых Мусей проделках, Диван был в шоке. Ему было до пружинного стона жалко свою любимую хозяйку, и он был зол на кошку, из-за которой Марина частенько уходила на работу не выспавшаяся, в странной задумчивости. Но потом Диван понял, что во время подобных снов сам он ощущает нечто такое, что не идёт ни в какое сравнение даже с летним полуденным солнцем, жарко ласкающим его ворс лучами, заливающими выходящее на юг окно.
Ему было томно и радостно, он ощущал себя живым. Да, эгоистом, но все муки совести затмевало ощущение беззащитного тела Марины, в удушающем кошмаре мечущейся на нём, и опаляющей его ворс горячим влажным выдохом и ужасом последнего отчаянного крика уже за гранью пробуждения.
Рядом с Диваном, страстно завидуя ему, грустил старый немодный торшер оранжевого цвета, подарок Марине на день рождения от кого-то из её коллег по библиотеке, где она работала. Торшер не просто грустил – он осуждал Диван всеми гранями своего абажура и, как уже было сказано, страстно завидовал ему. Он любил хозяйку той Торшерной любовью, на которую только и мог быть способен тот, кто дарит свет. Но он не получал никакой отдачи, и в этом была его трагедия. Да, Марина частенько читала под ним старые бумажные книги, но все эмоции, генерируемые ею, доставались этой пушистой в подпалинах ведьме, которая жадно впитывала их через прикосновения нежных женских рук, то рассеянно поглаживающих подставляемый ею пузик, то ласково треплющих любимицу за ушками. Ему же, Торшеру, перепадало лишь усталое небрежное касание уже сонной руки – и наступала тьма, равносильная смерти, в которую погружалась вся Однушка.
Однушка же была счастлива, безоглядно, бессовестно счастлива тем, что наконец-то в ней поселилась мечта всей её жизни – несравненная блистательная Марина. Однушка помнила её по своей прошлой жизни, в которой она, частично, конечно, одной лишь бетонной плитой, была ещё совсем неразумным, почти не осознающим себя привокзальным Туалетом, в который забежала тогда приехавшая поступать в библиотечный техникум выпускница одной из сельских школ.
* * *
Ирина Дробот
Домой
Я жадно давлюсь разноцветными запахами, пожирая глазами каждый крошечный новый миллиметр. Живые яркие звуки поднимались в груди к горлу. Китайские фонарики с тихим перезвоном мелких колокольчиков мерно покачивались на ветру. Молоденькая китаянка случайно толкает меня плечом и, не глядя, начинает извиняться, несколько раз низко кланяясь. Иссиня-чёрные волосы спадали вперед через покатые плечи длинными блестящими прядями. Пестрота творящегося на рынке беснования с воплями и громким смехом затягивала в себя, заставляя двигаться в сумасшедшем темпе. Я на секунду застыл всем своим существом, пытаясь выхватить тонкое высокое щебетание чужого голоска. Времени было мало, пришлось непотребно хлопнуть девчонку по плечу и побежать дальше.
– Марк! Заводи!
Я почти на ходу прыгнул в просторный кузов. Ребята затянули меня за расстёгнутые полы гавайки. Несколько рук наперебой голодно стали выхватывать арбуз.
– А где грейпфруты? – Малышка Ли обиженно насупилась, плаксиво выпячивая пухлую нижнюю губку. Она широко распахнула ведьмовские ярко зелёные глаза, сводя на переносице тонкие выгоревшие брови.
Из широких карманов бермуд я достал пару фруктов и, пожонглировав, кинул ей. Ли весело заверещала. Она аккуратно разрезала грейп на четыре части и жадно вгрызлась сверкающе белыми зубами в свою часть. Бледно-розовые капли сока покатились по молочной коже рук к локтям, пачкая рукава белой рубашки. Было в каждом её жесте что-то диковатое – в её худобе и разноцветных штанах, скрывающих синяки и царапины на острых коленках, в неаккуратном пучке густых лохматых кудрей неестественно белого цвета. В её хрустальном личике читалась необъяснимая свобода природы. Такого цвета была она вся – цвета молодой природы, мешанная с горячим запахом дороги.
– Не подавись! Боже, край голодающих, мы обедали час назад! – Сид заливисто рассмеялся, хлопая огромной медвежьей ладонью Ли по тонкой спине.
За окном проносились дома, деревья, люди. За окном проносились жизни и переживания, пестрота чужих мыслей. Ветер шумел в голове дикими потоками, а из колонок доносилась труба Чета Беккера. Сид свистел в ноты мелодии, разрезая арбуз прямо на пледе, не дождавшись, пока Марта найдет в рюкзаке тарелки.
– Март, щёлкни меня! – Сид подставил «улыбку» арбуза ко рту и показал «пис». Все широкое лицо этого большого парня собралось множеством росчерков, весело смеясь. Он щурил на яркие солнечные лучи карие глаза. Блики плясали по загорелой коже весёлыми пятнами, и Сид натянул старомодные очки, вытирая липкие от арбузного сока руки о белые шаровары.
– Все-таки ты умеешь выбирать арбузы. Как ты вообще это делаешь? – Глубокий звучный голос весёлыми раскатами прошёлся по машине, пыша жаром жизни.
– Ли, возьми салфеточку! – Марта кинулась запихивать платки в рукава Малышки Ли, смешно балансируя на кочках, чтобы не упасть.
– Арбуз!
– Что?!
– Марта!
– Лови арбуз, говорю!
Я схватился одной рукой за попытавшийся вероломно сбежать перекус, а второй старался потянуть на себя завизжавшую Марту, явно собиравшуюся придавить Ли. Она ошарашенно хлопала длинными рыжими ресницами, растирая покрасневшие веснушчатые щёки. Шумно дыша, Марта уселась по-турецки, пряча пухлые розовые ступни под полами платья…
Мы колесили вторую неделю, перебегая пешеходки на скорость. Мы жадно глотали каждую новую мысль, громко смеясь. Учили чужой язык и жгли костры на диких пляжах, засыпая к четырём утра. Сид тащил уставшую Ли на спине, не давая ей уснуть, чтобы не упала. Мы, как сумасшедшие, танцевали на спор на улицах под старые песни. Марта купила укулеле и сочиняла глупые частушки. Марк облапошивал местных в карты и пел в караоке, безбожно фальшивя. Я собирал все яркие листовки, до каких только мог дотянуться, и учился оригами. Непередаваемо вкусное ощущение свободы, от которого каждый раз всё сильнее тянуло домой.
Я вспоминал тёплый запах яблочного пирога и пушистого кота,