Николай Федорович Григорьев. Избранное
ПОВЕСТИ
РАССКАЗЫ
Ленинград
Детская литература
1986
Рисунки и оформление
Н. ЛЯМИНА
ИЛЬЯ НИКОЛАЕВИЧ
Повесть
Окончивший Казанский университет Ульянов Илья Николаевич не был
допущен к преподаванию физики в средних учебных заведениях. Кандидат
физико-математических наук - и вдруг такой пассаж... Ошеломленный
молодой человек - ему не исполнилось еще и 24-х - не сразу понял, что
экзамен на учителя не выдержан и что ему предлагают выйти.
Спохватившись, он покраснел мучительно, словно огонь опалил лицо, и на
цыпочках, стыдясь самого себя, поспешил из паркетного зала, где за
зеленым сукном заседал испытательный при университете комитет.
Каждый, кто, окончив университет, изъявлял намерение посвятить
себя педагогической деятельности, приглашается в этот комитет, где был
обязан перед лицом профессоров, но как бы в классе школьникам,
преподать так называемый пробный урок по избранной специальности. В
результате комитет устанавливал, способен ли искатель быть учителем (с
точки зрения правительственных указаний, разумеется).
Провалился!.. В жизни не случалось с ним такого!.. Будто дикий
зазубренный камень, процарапав мозг, скатилось на язык это
отвратительное слово: "Провалился".
- Физика... - твердил, едва сдерживая слезы, молодой человек. -
Физика, предмет любимый, какой же я свинья перед тобой!..
Но пора было и к выходу. И тут новый приступ возмущения - только
уже не собой, а комитетом - охватил его.
- Это же двуличие - так поступать! - кипел он, обращаясь к
холодным сводам. - Ведь я тот же, и комитет тот же, а по математике
допускают, по физике - нет?..
Медленно, в тягостном раздумье спускался Ульянов по чугунным
ступеням, и последняя из них от его шага прогудела, послышалось ему,
особенно угрюмо.
Потом он сидел на скамейке в садике. Скамья была в снегу, но он
лишь машинально, кое-как очистил место и сел в снег. Лениво забрезжила
мысль: "А не удовольствоваться ли преподаванием математики?.. Спокойно
поеду в Пензу, где открылась вакансия в Дворянском институте. Стоит ли
из-за физики с протестом ломиться в комитет?.. Это значит опять
проедаться здесь, в Казани, - когда-то протест уважат! А может ведь
случиться - не уважат вовсе..."
И заколебался Илья Николаевич - усталость от напряженных занятий
и нервной встряски брала свое. Подумалось: "А в Пензе, сказывают,
тишина да благодать..." Мысленно он пытался уже распрощаться с
физикой, но не смог: "Любимица моя, да что же это я делаю... Предать
тебя? Нет!" - И как обрубил малодушные соображения: "Нет и нет!"
Решил оставаться в Казани, добиваться своего. Он не мыслил себя
учителем иначе, как прочно стоящим на обеих ногах: математика плюс
физика.
Жизнь впроголодь уже не страшила его - была бы цель достигнута!
Он вновь и вновь подвергал полному анализу свой пробный урок по
физике и приходил к выводу: "Поступили несправедливо. Больше того -
жестоко!.." Вспомнилось, чего и не хотелось вспоминать... Некий
вельможа экзамен по физике превратил в балаган.
А было так. Ульянов уже заканчивал отвечать пробный урок и был в
том приподнятом настроении удовлетворения собой, когда чувствуешь -
дело сладилось: двухмесячный напряженный труд подготовки как бы сам
сказал все за себя строгим экзаменаторам. И профессора из-за зеленого
сукна уже одобрительно кивали ему, поглядывая на чернильницы, чтобы
обмакнуть перья. В высокой оценке пробного своего урока Ульянов не
сомневался...
И вдруг будто холодным сквозняком пахнуло в зале. Лица
экзаменаторов вытянулись, кое-кто из них поморщился, и Ульянов
обнаружил, что никто на него уже не смотрит. Взгляды всех устремились
поверх его головы, туда, где вход в зал. Затем профессора один за
другим - кто ловко и быстро, кто медленно, как бы нехотя - поднялись
со своих мест. Ульянов стоял, не смея обернуться: было ясно -
появилось какое-то значительное лицо. Делами университета, он слышал,
занимается ревизор из Петербурга, сенатор.
Ульянов терпеливо ждал, что его наконец отпустят. Тем временем
мимо прошагал пожилой господин в мундире. Вся грудь расшита золотом.
Штаны белые, но и на них золотые дорожки. Илья Николаевич с
любопытством глянул на невиданное по блеску одеяние. Он уже догадался,
что это тот самый сенатор, о котором столько тревожных разговоров:
однако ничего похожего на страх перед ревизором не испытал. Напротив,
ему понравилась благовоспитанность вельможи: поздоровался он с
профессорами, сделал уважительный поклон и пригласил всех сесть. Рядом
с председателем комитета образовалось свободное место, на которое был
приглашен и сам сенатор.
Тот пошептался с председателем, видно интересуясь, что происходит
в зале, потом кивнул и посмотрел на Ульянова. Илья Николаевич стоял
выпрямившись, а под взглядом ревизора вытянулся еще больше, вскинул
голову и чуть-чуть улыбнулся, показывая этим, что он ждет вопроса и
рад будет отвечать. И не о себе сейчас он подумал: он жаждал в меру
своих скромных сил защитить репутацию родного университета, которую,
как видно, столичный ревизор взял под сомнение. Ульянов почувствовал,
что в нем возгорается душевный подъем, вдохновение, что ответ его на
любой вопрос экзаменационной программы будет блестящим, и только
одного опасался: как бы сенатор не раздумал его спрашивать.
И вопросы последовали. Ульянов отвечал легко и свободно, однако
ревизор не проявил одобрения. Напротив, с желчной гримасой приставил
ладонь к уху и выкрикнул:
- Не слышу! Ведь вы в классе. Зычно надо говорить перед
учениками, зычно!
У Ульянова был приятный голос, еще в Астрахани он пел в
гимназическом хоре, случалось, с одобрения регента, и мелодию вел, но
зычностью, какая ценна для капрала, не обладал. Все же попытался
напрячь голос - и закашлялся.
Сенатор развел руками, выпил воды из графина, вместо того чтобы
протянуть стакан покрасневшему от кашля молодому человеку, и приказал:
- Отойдите от стола.
Ульянов попятился.
- Еще, еще... Есть у вас глазомер, чтобы представить помещение
класса?
Ульянов сделал еще несколько шагов назад.
- Хорошо, - язвительно заметил сенатор, - скуповато отмеряли, но
допустим, что это гимназический класс. Вы на учительской кафедре.
Объясняете ученикам предмет физики... А здесь, где мы сидим, допустим,
последняя парта... Попрошу!
Ульянов крепился, стараясь выдержать издевательства вельможи, но
голос, и без того слабый из-за неразвитой груди, окончательно перестал
звучать. И сделалась особенно заметной картавость: Илья Николаевич не
выговаривал "р", этот звук пропадал.
Новая придирка со стороны сенатора: мол, дефект речи учителя
может передаваться и ученикам. Сказал он это уже не претенденту, а
решавшему его судьбу комитету.
- Между прочим, перед комитетом следовало бы явиться не в... -
Сенатор, господин благовоспитанный, не сказал прямо: "не в
студенческих обносках", а ограничился осуждающим взглядом. И добавил:
- Учитель без сюртука - не учитель!
Стыд, негодование и омерзительное состояние беспомощности перед
грозным сановником вновь переживал Ульянов. На этот раз бродя по
улицам.
И тут же догадался, откуда это противоречие в решении комитета: с
одной стороны, кандидат Ульянов удостаивается за пробный урок по
физике оценок "удовлетворительно" и "достаточно": с другой стороны, он
же к преподаванию физики не допускается... "Все ясно, туман рассеян, -
заключил молодой человек. - Своим грубым давлением сенатор расстроил
намерение профессоров, вот и родилось постановление - ублюдок!" Между
тем за зеленым сукном сидели ученые, которым он, Ульянов, обязан своим
университетским образованием... Да что говорить о нем, скромном
кандидате, - в комитете видные деятели российской науки, и что же:
склоняют головы перед ревизором... Да это же раззолоченный истукан,
господа. Где же ваше достоинство, воспитатели молодежи и творители
наук!
Ульянов решился на шаг смелый и вызывающий: вновь предстать перед
испытательным комитетом, добиться переэкзаменовки по физике. И он
подал в округ прошение.
К попечителю учебного округа не обратился бы: мракобес, самодур.
Но у попечителя есть помощник, облеченный почти столь же высокими
правами; к тому же, по отзывам, человек доступный и справедливый. Да и
не только по отзывам: четыре года назад попечитель Молоствов в
издевательских выражениях пробрал директора Астраханской гимназии
Аристова за его ходатайство о стипендии для мещанина Ульянова, -
помощник попечителя наперекор своему начальнику принял участие в
молодом студенте: сделал что мог - освободил от платы за слушание
лекций.
Речь о Николае Ивановиче Лобачевском. Ему и подал прошение
Ульянов. Добрым предзнаменованием был случай, известный в
университете. Ровно одиннадцать лет назад, с разрешения Лобачевского,
держал экзамен в комитете и провалился студент Лев Николаевич Толстой.
Был он тогда всего лишь худеньким, малоприметным юношей из именитой,
но провинциальной помещичьей семьи.
Провалился, но не струсил: подал новое прошение, и Лобачевский,
обнаружив у просителя серьезный интерес к наукам, наложил резолюцию:
"Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.".
К повторному экзамену по физике (прошение было удовлетворено)
Илья Николаевич готовился особенно тщательно, и 21 апреля 1855 года
кандидат Ульянов вновь на испытании. В присутствии комитета (цитируем
протокол) читал пробную лекцию: "О теориях гальванического тока"
...затем написал рассуждение на заданную от комитета тему о скрытом и
удельном теплороде..." В обоих случаях Ульянов получил твердое
"хорошо". Восторжествовала справедливость: то ли на комитет произвело
впечатление, что проситель явился в сюртуке (взял напрокат) и имел уже
вид учителя; то ли профессора почувствовали неловкость за прошлый раз,
когда в угоду столичному самодуру лишили молодого человека преподавать
физику; то ли, наконец, замолвил об Ульянове слово Николай Иванович
Лобачевский, чуткий к трудолюбивым и талантливым юношам...
Так или иначе, но на этот раз Ульянову выказали особое внимание.
Его пригласили сесть за стол комитета. Застеленный зеленым сукном, с
расположенными на нем массивными, напоминающими серию бастионов,
которые надо штурмовать, чернильницами, - этот стол одним своим видом
порождал мурашки у экзаменующихся. И вдруг - садись среди профессоров!
Еще не успел Ульянов, взволнованный, устроиться в кресле, как
заговорил профессор физики и метеоролог Александр Степанович Савельев.
Ульянов, будучи студентом, помогал профессору на метеорологической
станции университета и сейчас приготовился выслушать от Александра
Степановича, на прощание, благодарность за свой бескорыстный труд. Но
профессор заговорил о другом.
- Перед нами, господа, - сказал Савельев, указывая коллегам на
Ульянова, - молодой, но весьма меня заинтересовавший ученый. Позволю
себе вспомнить о научной работе Ульянова, представленной им на
соискание степени кандидата. Это труд исследователя, зрелый вклад в
астрономическую науку... - Здесь Савельев повернулся к одному из
членов комитета, профессору математики и ученику Лобачевского, Попову:
- Александр Федорович, я не преувеличиваю?
- Ничуть, - отозвался тот. - Мы с вами, Александр Степанович,
помнится, были единодушны в оценке достоинств этого сочинения, как,
впрочем, и остальные господа профессора, коим было поручено дать о
диссертации заключение. Я имею в виду профессоров господ Ковальского,
Вагнера, самого декана Котельникова, Гесса...
- Да, - подтвердил Савельев, - редкое в науке совпадение мнений.
- А в чем дело? - заинтересовались члены комитета. - Вы нас
интригуете! Нельзя ли, Александр Степанович, хотя бы в нескольких
словах о содержании диссертации? - И все повернулись к Ульянову,
который краснел и бледнел от столь исключительного к себе внимания.
Профессор Савельев подумал и сказал:
- Чтобы не растекаться мыслию по древу, как выразился летописец,
прочту заключение Мариана Альбертовича Ковальского...
Выдающийся астроном М. А. Ковальский не только украшал кафедру
Казанского университета - он был известен в ученом мире России, и
мнение его значило немало. Члены комитета в знак уважения к этому
мнению склонили головы, и Савельев прочитал:
- "Сочинение студента 4-го курса господина Ульянова представляет
полное изложение способа Ольберса для вычисления параболической орбиты
кометы Klinkerfues'a 1853 года с дополнениями Энке и Гаусса.
Применение этого способа к вычислению элементов кометы, виденной
простым глазом в прошлом году, и согласие результатов господина
Ульянова с результатами, опубликованными в Astronomischer Nachrichten,
показывает, что господин Ульянов постиг сущность астрономических
вычислений, которые, как известно, весьма часто требуют особых
соображений и приемов. Это сочинение я считаю вполне соответствующим
степени кандидата математических наук.
Профессор астрономии М. Ковальский.
Казань, 14 мая 1854 года".
Члены комитета снова благосклонно обернулись к Ульянову,
похлопали в ладоши, а профессор Попов, присоединивший свою подпись к
отзыву Ковальского, особо обратил внимание на высокий класс
астрономических вычислений вчерашнего студента:
- Наш воспитанник, с одной стороны, и европейские астрономы, с
другой - сошлись в расчетах орбиты небесного тела. Это, господа,
делает честь не только господину Ульянову, но, осмеливаюсь сказать, и
нашей кафедре!
Хлопки повторились, и все заговорили о комете, которая, прочертив
и обагрив небо, вызвала немало тревожных и самых фантастических толков
в народе. Ученые развеселились, делясь курьезами, которые в Казани
всколыхнули застойную общественную жизнь.
Профессор Савельев снова попросил внимания и сказал, что он
намерен предложить Илье Николаевичу Ульянову пересмотреть свое
намерение пойти в учителя.
- Вам, дорогой Илья Николаевич, место в университете для
усовершенствования в научной работе!
- Я... я... - забормотал Ульянов и вскочил с места, как
застигнутый врасплох ученик. - Я... извините, не понял...
- Не волнуйтесь, - дружески улыбнулся Савельев, - у вас есть
время подумать об открывающейся для вас будущности профессора. Я
сейчас, господа члены комитета, обращаюсь к вам в надежде, что вы
соблаговолите поддержать ходатайство, которое я на сей предмет намерен
возбудить в надлежащих инстанциях.
Расходясь после заседания комитета, каждый из профессоров пожал
руку Ульянову, уже как будущему коллеге по работе в университете.