— Кстати, о нем, — сказал Батов. — Пора ему дать кликуху! Как же назвать… Может, «Гном»?
Все согласились, «Гном» подходит…
За дверью раздался топот. Незнакомые солдаты, полностью залепленные снегом, входили с лыжами в руках. Высокий офицер командовал, лыжи сюда, оружие вот сюда, марш в коридор отряхнуть снег, ложиться прямо на пол, отдыхать, подъем в шесть. Через несколько минут странное подразделение улеглось в углу казармы, не раздеваясь. Только один, часовой, в куртке и с Калашниковым без приклада, остался сидеть на табуретке.
— Десантники! — догадались все.
Старший лейтенант, командир десантников, укладывался на свободную кровать, не спеша рассказывал. Утром рота получила приказ сделать марш-бросок, на лыжах. Начальство узнало, что в Белогорье пурга, и обрадовалось, приказали идти на лыжах до Центра, переночевать и завтра к десяти вернуться. Вот они и шли десять часов на лыжах, сорок километров.
— Сорок километров! — ахнули слушатели. — По такой погоде?! Да о чем они думают?!
— А о чем они могут думать, им-то не идти! — улыбнулся десантник. — Солдатам полезно, такое они вряд ли когда увидят… Да и я никому не пожелаю… Завтра рано вставать… Как мы не заблудились, непонятно, пропали бы к черту…
Лейтенанты уважительно молчали.
Минометчики ждали, когда заснет часовой на табуретке. Он заснул через час. Смельчаки начали прокрадываться между кроватями, осторожно отвинчивали с гимнастерок десантников красивые военные значки — спортивные, парашютные, классности, «Отличник боевой и политической подготовки»…
Измученные солдаты спали, не ворочаясь, громко сопя, открыв рты…
Так вечер за вечером, не спеша, незаметно, дни складывались в недели, третья уже заканчивалась, вот-вот отстреляемся и по домам, хватит нам мороза, прикидывали, сколько осталось, офицеры.
Да и больно раздражала неуемная склонность Оверьянова к вечерним построениям. Добро бы, куражился перед солдатами, так нет, требовал, чтоб все выслушивали его пьяную чушь. Пил он каждодневно, забыли уж, который день подряд, а после ужина желал общения. Конечно, почему не пить, если есть возможность. Не имеющие такой возможности лейтенанты ворчали и злились.
Стоя на правом фланге своих батарей, они со злобой смотрели на майора.
Обычная тема — скоро стрельбы, батареи небоеспособны, солдаты распустились, офицеры манкируют свои обязанности. Майор говорил, повторялся, ворчливо грозил, но матом не ругался. Это удивляло и усиливало неприязнь.
Остановившись перед третьей батареей, майор неожиданно схватил за руку солдата и выдернул его из строя.
— Я запомнил вас, ефрейтор! — закричал Оверьянов. — Я еще вчера приказал вам снять этот свитер! Почему вы носите свитер под гимнастеркой? Почему вы нарушаете форму одежды, ефрейтор? Это прямое неповиновение! Снимай это, мерзавец, сейчас же, перед строем, пусть тебе стыдно будет! Холодно? А мне не холодно? Почему мне не холодно, а я тебе уже в отцы гожусь!
Оверьянов схватил свитер, наступил на него ногой, сильно дернул, оторвал рукав, бросил его на пол. Тяжело дыша, прошелся перед строем, резко повернулся и крикнул:
— Это ваша вина, лейтенант Казаков! Батарея не готова к выполнению боевой задачи! Вы саботируете приказ Министра обороны! Вы мне батарею не разлагайте!
Опешивший Казаков пришел в себя.
— У нас есть командир батареи капитан Алексеев, К нему и предъявляйте претензии! — громко и грубо сказал он. Стоящий рядом пьяненький Алексеев испуганно дернулся. — Но предварительно пойдите прочхнитесь, не делайте из себя посмешища перед строем!
— Когда человек выпил, он должен спать! — тоже грубо и отчетливо сказал Гранин, стоящий в конце шеренги. — Вам надо идти спать, товарищ майор!
Оверьянов с искаженным лицом круто повернулся и быстро вышел.
— Батареи, разойдись! — крикнул Коровин.
Солдаты мгновенно рассыпались по койкам.
Капитан Синюк сказал Гранину:
— Ты-то чего полез, кто тебя трогал? Теперь расхлебывай кашу…
Кашу расхлебывать не пришлось.
Через десять минут в комнату лейтенантов вошел Оверьянов.
— Ну, ребята, погорячились и хватит! Секите мою седую голову, признаю, заслужил! Старый дурак, нервы совсем расшатались… Я понимаю, не легко вам к порядкам армейским привыкать… Вот что я вам предложу — давайте прильем мировую! Я угощаю! Казаков, ты не будешь возражать, возьми машину, съезди в столовую в Белогорье. Купи десяток «Перцовой». Вот деньги…
Офицеры тесно сидели вокруг стола, пили слабенькую, тридцатиградусную перцовку. Выпив, Оверьянов бесконечно извинялся, пришлось вежливо его остановить. Радуясь примирению, шумел капитан Алексеев. В уголке скучал непьющий Синюк. Петя Кушник невпопад отвечал на шутки.
У всех отлегло от души.
Майор Оверьянов встал, оперся руками о стол.
— Вот что, ребята… Я слышал ваши разговоры, денег, говорите, нет. А в понедельник стрельбы… Черт с вами, разрешаю вам отдохнуть! Идите погуляйте в Белогорье, на субботу и воскресенье. В понедельник выезжаем в десять… У меня есть в кассе деньги, кто хочет, я могу дать… Под расписку… Пойдемте со мной, а то мне пора спать, как советовал лейтенант Гранин…
Лейтенанты были возбуждены.
— Чувствует Гном, что рыльце в пушку, вот и егозит, — сказал Казаков.
— А заодно постарался, чтоб и у нас оно было не чистое, — сказал Панкин.
— Да плевать мне на чистоту ваших рыл! — весело откликнулся Петров. — Завтра погудим!
Погудим, погудим, приятно размечтались лейтенанты, засыпая…
Падшая личность
Женщина в длинной цигейковой шубе звенела ключами.
Батов подтолкнул Гранина.
— Давай быстрее, сколько у тебя осталось?
Батов схватил деньги и крикнул:
— Девушка, не закрывайте! Пожалуйста, нам выпить надо, еще девяти нет! А вы закрываете! Две бутылки перцовки и все!
— Да вы уже и так выпивши! — женщина повернулась, свет упал на ее лицо. Морщинистое, с подкрашенными губами. Она улыбнулась, зубы у нее, все до единого были золотые. — Хорошо, я добрая… Почему не помочь людям?
Вернулась с бутылками. Им повезло, она заведующая столовой, а то где сейчас достанешь спиртное.
— А пить где думаете? Прямо на улице? — удивилась она. — Пойдемте, я стаканы дам.
Комната чистая, много мебели, стол покрыт желтой скатертью. Женщина достала фужеры.
— Пойду картошку разогрею, если хотите, — и вышла.
Гранин зашептал:
— Что делать будем? Все вроде хорошо, и хата приличная, и водка есть. Но ей-то, завстоловой, лет сто пятьдесят, не меньше…
— Ну да, лет сорок, это точно! Фигура хорошая… Давай, я думаю, выпьем, пожрем, а там посмотрим… Уйти всегда успеем.
Гостеприимная хозяйка внесла еще бутылку, поставила кислую капусту, открыла консервы.
Гранин шутливо обнимал ее за талию, рассказывал побасенки. Батов подмигивал ему, тоже веселился. Дружно поднимали фужеры, дружно выпивали. Включили радиолу, сделали музыку погромче.
— Ты мне нравишься, — шептала женщина Гранину. — А он — нет! Пусть там спит, а ты здесь…
В темноте поскрипывали пружины кровати. Женщина обнимала, искала его губы…
Гранин молча встал, подошел к лежащему напротив Батову, слегка толкнул, иди теперь ты, я здесь буду спать. Батов наощупь наткнулся в темноте на теплую руку. Женщина притянула его к себе…
Утром увидели на столе непочатую бутылку перцовки. Рядом записка: «Приду в перерыв». Дверь заперта на ключ.
Что делать, беспокоился Гранин, где у нее уборная, сейчас в штаны наложу. Батов нашел выход, развернул на полу в углу комнаты газету, присел над ней… Гранин последовал его примеру. Свернули в комок, выбросили в форточку, подальше, в сугроб. Выпили перцовки…
Ключ звякнул в дверях. Женщина, держа в охапку три бутылки, улыбалась с порога золотыми зубами.
— Вас много в Белогорье, оказывается! — весело сказала она. — Встретила соседку, у нее тоже ваши пристроились…
Очень стесняющийся Теличко нес завернутые бутылки, Коровин поглядывал с победоносным видом. Это он первым подошел к этой краснощекой, смешливой женщине. Не знаете, мол, где можно снять комнату на пару суток для двух в меру пьющих лейтенантов? Сейчас женщина со смехом рассказывала — живет недалеко, квартира большая, две комнаты и кухня, одну из комнат сдает квартирантке, они с ней могут лечь на одну кровать, а лейтенанты разместятся на другой, в тесноте, да не в обиде.
Теличко еще больше засмущался, когда увидел эту квартирантку, маленького росточка, тоненькую девочку с бледным личиком, Надю.
— Не робейте, Толя, — смеялась хозяйка. — Она маленькая, да удаленькая, работает уже два года!
— Мне восемнадцать с половиной лет, — серьезно сказала Надя.
— О, возраст любви! — неудачно сострил Коровин. Теличко поморщился. — Прежде чем отдыхать, перекусим, что ли, выпьем по граммульке?
Ешьте, ешьте, подвигала тарелки хозяйка, для мужчин главное, хорошо поесть, потом можно хоть бочку выпить. Здесь мужчины редкость, требуют заботы, язвила она. Чуть что, убегают, что им тут делать, ни заводов, ни фабрик, вот и уезжают, кто на Север, кто в Сибирь. Уедет сто, а возвращается двадцать. А куда деваться женщинам, их везде много…
— У нас тоже уезжают, — серьезно объясняла Надя. — В нашем районе было шесть сел, небольшие, но все люди работали. Кто в лесу, кто в поле… А потом сказали сделать одно большое село. Культурные услуги будут лучше, работать, говорят, удобнее, когда много людей живут вместе… Люди деньги за старые дома получили и кто куда, не хотят жить в куче, не привыкли… А у нас говорят, большие села удобнее оборонять от китайцев. Вот людей и сгоняют с места…
Коровин с хозяйкой ушли в другую комнату.
Теличко маялся в нерешительности, поглядывая на Надю. Господи, это же дите еще, что делать…
— Хотите, я свой альбом покажу? — спросила она.
Надя положила перед ним толстый альбом в оранжевом плюшевом переплете, подсела поближе.
На первой странице была приклеена фотография в рамке из неумело нарисованных цветов. Паренек в кепке сидел, положив руки на колени, на фоне надписи: «Розы срываю, сирень берегу, всех забываю, тебя не могу!» Далее шли вырезанные из газет и журналов картинки — цветы, многоэтажные дома, пляж на Черном море, толстощекие малыши… Под каждой вырезкой аккуратно написано от руки, что изображено. Тщательно обведенные рамкой афоризмы о верной дружбе, о богатстве, которое ничто по сравнению с любовью…
Надя сидела, прижавшись к Теличко, тихим голосом давая пояснения.
Теличко решился.
— Что-то мне плохо… Наверное, выпил лишнего… Пойду прогуляюсь, — сказал он, неестественно улыбнулся и взял полушубок.
— Вы вернетесь? — тревожно спросила Надя.
Он кивнул и быстро вышел. Почти бежал по тропинке через сопки, к казарме…
Напрямик, через редколесье, взмокший Казаков карабкался по склону сопки.
Должен успеть, поглядывал он на часы, полтора часа еще. Выскочил на дальний край поляны возле Центра и в ужасе остановился. Батареи стояли строем перед машинами, в стороне прохаживались Оверьянов и высокий офицер в папахе, поглядывали на приближавшегося Казакова.
— Вот, пожалуйста, еще один! — огорченно сказал Оверьянов.
Командующий артиллерией дивизии полковник Исакович, с крупным носом и твердым подбородком, нахмурившись, смотрел на лейтенанта.
— Я вам уже говорил, товарищ полковник, — тихо сказал Оверьянов. — Пользуются молодые лейтенанты моей мягкотелостью. Человеческого обращения они не понимают. Хуже солдат! Пропьянствовали два дня… Не все, конечно. Это Казаков, один из главных пьяниц, заводила.
— Вы где отсутствовали двое суток, лейтенант? — загремел полковник. — У вас сегодня боевые стрельбы! Где вы пропадали, какое преступление совершили?! Откуда я знаю, может, вы людей убивали! Сколько человек вы убили, лейтенант? Отвечайте!
— Не кричите! — прошипел Казаков, косясь на строй. — Я убил восьмерых!
Полковник смотрел налитыми кровью глазами.
— Вы падшая личность, лейтенант! — на лице его было презрение. — Идите в строй!
Исакович повернулся к Оверьянову.
— Примерно накажите его! Кто еще отсутствует?
— Гранина и Батова нет, товарищ полковник…
— Гном на три часа раньше тревогу объявил, — прошептал Коровин Казакову. — И что у них всех за мания, комедию перед строем ломать! Онанисты какие-то…
Капитан Алексеев незаметно подтолкнул его плечом, молчи уже, допрыгались…
— Сегодня обслуживает стрельбы батарея Алексеева! — громко объявил Оверьянов. — В первый день должны отстреляться комбаты, завтра командиры взводов! По машинам!
Через поляну тяжело бежали Гранин и Батов…
Батарея развернулась безукоризненно. Полковник, майор и командиры батарей стояли в стороне, возле машин взвода управления, наблюдали. Даже издали было видно, как доволен Алексеев — потирал руки, суетился больше обычного.
Быстро расчистили снег вокруг минометов, сделали брустверы. В сторону наблюдательного пункта удалялись фигурки связистов — тянули телефонную связь.
Исакович с офицерами уехали на наблюдательный пункт.
Коровин с Курко, окруженные солдатами, с проклятиями пытались отвинтить с мины предохранительный колпачок. Казаков беспокойно топтался возле телефона.
— Что вы там мудохаетесь! — кричал он.
— Да пошел ты… — нервничал Коровин, красный от напряжения, на коленях стоя в снегу.
Колпачок не откручивался.
Из подъехавшей машины выпрыгнул Кушник, смущенно улыбаясь и делая руками успокоительные знаки.
— Вот, Оверьянов прислал… Не волнуйтесь, я мешать не буду, твою мать со смыком, посижу в сторонке…
Чего волноваться, понятно, Оверьянов отправил тебя с НП, чтоб глаза не мозолил. Боится, оскандалишься со стрельбой перед Исаковичем, вот и разыграл беспокойство, поезжай, мол, посмотри, как бы молодые лейтенанты там не наделали чего…
Курко радостно заорал и поднял над головой отвинченный колпачок.
— Не могли раньше сказать, кретины! — орал он, — Колпачок с правой резьбой, а мы думали, что он, как у людей, с левой!
И почти сразу же закричал телефонист.
«Прицел…! Ориентир…! Заряд третий! Первый миномет, одна мина! Огонь!»
Казаков поспешно схватил шнур.
— Первый выстрел я сделаю! Разрешите, ребята!
Мина мягко скользнула в ствол. Наводчик последний раз посмотрел в прицел.
— Рты откройте! Огонь!
Корректировал стрельбу Алексеев и, судя по быстроте команд, стрелял удачно. Когда же телефонист передал: «Батарея, шесть мин, беглый огонь!», поняли, капитан накрыл цель. Шесть минут, молодец! Телефонист крикнул:
— Капитан благодарит батарею!
Солдаты обрадованно запрыгали. Лейтенанты заулыбались.
Потом стрелял Оверьянов, хорошо стрелял, ничего удивительного, стрелять он умеет. Синюк израсходовал много выстрелов, но все же, видно, выкрутился. «Батарея, отбой!» — передал по телефону майор…
Не выходя из машины, полковник Исакович подозвал лейтенантов.
— Поздравляю вас с первой боевой стрельбой! Справились хорошо! Завтра продолжим! — Полковник посмотрел на Казакова. — Я снимаю взыскание, лейтенант!
В столовой Оверьянова позвали к телефону. Возвратился он быстрым шагом.
— Тревога всем батареям! — озабоченно сказал майор. — Быстро, выезжаем через полчаса! Китайцы начали военные действия на Уссури! Ничего пока не известно… В полку боевая готовность номер один. Командир приказал немедленно возвращаться…
Тревожное время
Вторую неделю офицеры жили в казармах. Спали в каптерках, на впритык поставленных солдатских кроватях. В столовой повара накрывали роскошные, по армейским понятиям, столы. Полные миски мяса, селедка с луком, на больших противнях жарили картошку, правда, мерзлую, даже винегрет приготовили. Кисель был сладчайший. Вот ведь, могут же кормить нормально, когда не воруют…
Решительно отодвинув от себя кисель, капитан Синюк поучал:
— Кто хочет остаться мужчиной, поменьше хлебайте эту мерзость! В него медик бром добавляет, чтоб у солдат не слишком шишки дышали! Кто не верит, может попробовать…
Лейтенанты недоверчиво смотрели, не разыгрывает ли Синюк, отодвигали стаканы, капитан Бабошин хохотал, выпивая их порции, мне это не грозит, я уже свое отгулял…
Тревога первых дней прошла.
Занятия продолжались, только проверяющих стало больше, начальники маялись от безделья.
Ходили в караулы, по вечерам Белоус устраивал бесконечные совещания, выступал всегда долго, ругал по очереди каждую роту, читал последние приказы.