Ну так вот о Белянке. Когда Михайловых раскулачили, у семьи забрали все – сундуки, горшки, лавки, все до последнего половика и рушника. Даже чугун со щами недоваренными унесли из печи и реквизировали в пользу «беднейшего крестьянства». Про корову с лошадью и говорить нечего. Когда их уводили со двора, няня и жена хозяина рыдали в крик, а председатель комбеда куражился:
– Жалко? А ты подойди, погладь скотинку-то! Погладь на прощанье!
А рука у него так и плясала на открытой кобуре, подвешенной к поясу.
Женщины остереглись – не пошли и Лельку не пустили, а вот на соседнем подворье хозяйка не выдержала и кинулась к своей Пеструшке. Председатель комбеда увидел это, выхватил пистолет и ногу прострелил… Уж неведомо, что он задел в той ноге, только всю ночь бедняжка криком кричала, а к утру умерла – сердце боли не выдержало.
Михайловскую корову увели из села – вроде бы на мясо скотину кулацкую сдавали, так говорили. А Белянку поставили в колхозную конюшню. Да какая там конюшня, название одно: сарай с зияющими проемами окон. Лошади слонялись день-деньской непоеные, некормленые, необихоженные, по колено в навозе, зачервивели все. Потом они сапом заболели, их заперли в конюшне да и сожгли живьем – всех, кто остался еще. Но Белянки среди них уже не было, она накануне сдохла. За день до того Лелька словно почуяла что-то – всегда за версту конюшню обходила, как няня наказывала («Не то пристрелят, ироды, как вон Федосьюшку пристрелили!»), а тут не выдержала, подбежала… и тотчас из проломанного окна высунулась запаршивевшая, облысевшая голова Белянки. Повернула голову, поглядела на Лельку – и из глаз ее медленно потекли слезы… настоящие слезы. Лелька как стояла, так и упала с криком.
Неизвестно, что было бы, когда б ее увидал уполномоченный, или председатель колхоза, или предкомбеда. На счастье, какой-то добрый человек мимо шел, подобрал девчонку, отнес домой. Она неделю в горячке билась, а потом ночью пришел за своими дядя Гриша и увел в Энск.
Ну вот… Про Белянку Гошка тоже напомнил сестре, когда рассказал, как она должна жить и как умереть. И после уже Лелька с братом не спорила. Ну что ж, кому Бог дает жизнь на радость, кому на мучение. Так вот всей их семье суждено было сгинуть мученической смертью. Гошка считал, что они не вправе жить счастливо, зная, какую смерть приняли их родители. Что их долг – такие же муки. Только тогда они смогут воссоединиться с отцом и матерью после смерти. Лелька сперва рыдала от несправедливости судьбы, а потом смирилась. Ну, коли суждено, так суждено! Теперь ей хотелось только одного – чтобы все кончилось поскорей.
– Может, давай его просто подстрелим где-нибудь, а? – предлагала она брату.
Но Гошкин план был непростой, серьезный был план.
– Я ведь не только ему отомстить должен, – говорил он сестре, мрачно блестя черными глазами. – Я их всех должен к ногтю… Понимаешь? А для этого мне время нужно. Время и силы.
Но вот теперь время пришло! И если Лелька повела себя так, как надо, Гошка скоро получит то, что хотел.
А она… Она получит право на покой где-нибудь вон там, среди дальних-дальних звезд. Родители небось давно заждались, все смотрят, смотрят с вышины, гадают: ну когда ж их деточки к ним придут? Когда?
Скоро, милые, скоро мы снова будем вместе, как раньше! И отец возьмет Лельку на колени и споет, дыша ей в теплые волосы:
Ну да, там, среди звезд, она уже не будет проституткой Лелькой, а снова сделается Лизой, Лизонькой, маленькой девочкой, какой она была когда-то, во времена незапамятные… Была, да. Бы-ла! И этого изменить нельзя, этого никто у нее не отнимет.
Лелька еще раз погладила белесую пролысинку на лошадиной голове и пошла прочь от Дома культуры имени Свердлова. Отсюда, с улицы Октябрьской (бывшей Дворянской), не слышно было вальса «На сопках Маньчжурии», но Лелька не переставала тихонько напевать:
Подходя к дому, Лелька посмотрела вниз, на свое окно, едва поднимающееся над землей, – и сердце екнуло, когда она увидела промельк света за стеклом. Значит, Гошка пришел…
Брат встретил ее в дверях:
– Ну как?
– Сказал, завтра.
Обрадованный Гошка схватил ее в объятия:
– Лелечка, умница моя! Правда? Дай я тебя расцелую!
– С ума сошел, – проворчала она и заслонилась локтем. – Жить надоело? Нет уж, держись от меня подальше!
Брат послушно отошел, а Лелька допела наконец песню:
Ну да, начиналось все мило, интригующе, многообещающе.
Однажды, около полудня, когда клиент совершенно не шел и Лидия просиживала свое подержанное кресло в полной праздности – дошла даже до того, что сама себе начала гадать, а это уж самое последнее дело, ибо начинаешь видеть в картах не то, что они говорят на самом деле, а то, что хочешь увидеть, – тренькнул звонок. Лидия радостно вскинулась, глянула в «глазок» и довольно улыбнулась, увидав элегантную даму своих лет. Исключая молодых людей с похотливо горящим взором и некоторым взбугрением под ширинкой, она больше всего любила именно таких посетительниц. Свои, можно сказать, сестры по несчастью. Их беды, радости и невзгоды читались так же легко, как «Le calendrier pour dames», «Дамский календарь», пустенький журнальчик, содержащий кулинарные и косметические рецепты, а также шутки, которые отличались просто-таки первозданной простотой и были рассчитаны на особ, совсем недавно произошедших от обезьяны либо только сотворенных из Адамова ребра – кому как больше нравится. Своими точнейшими прозрениями и оптимистичными предсказаниями Лидия повергала таких дам в священный трепет, а потом в счастливые слезы.
Даме, вошедшей в салон, было за сорок… Хм, понятие растяжимое. Она выглядела определенно помладше Лидии, может быть, лет на десять. Несколько пухловатая фигура, но все еще стройна, одета с безупречной простотой, причем это не la confection, готовое платье, которое благодаря магазинам Поля Пуаре неудержимо входило в моду даже среди самых достаточных людей, и отнюдь не изделие кого-то из русских couturiers (их стиль, несущий на себе отчетливый оттенок того московского провинциализма, который так коробил еще Пушкина, Лидия за сто шагов могла узнать!). Пепельно-серый костюмчик явно был из maison французской модной звезды Шанель. Туфли на каблуке, качество – выше всех похвал. Жемчужного оттенка шляпка («поганкой», с мягкими полями, самый последний крик!) являлась прелестным обрамлением бело-румяному лицу с влажными черными глазами, которые так и хотелось сравнить с глазами лани – и именно испуганной. Вообще дама очень напоминала ту особу, которая изображена на картине Крамского «Неизвестная», только она была поста… пардон, повзрослевшей лет на пятнадцать-двадцать и одетой в соответствии с модой нового времени. В ее лице было нечто от красивой еврейки, и Лидия насторожилась: эти в обращении очень милы, конечно, однако жмутся над каждым франком и даже сантимом, на чай не оставляют, а порой вообще норовят уйти, «забыв» заплатить… Впрочем, наученная горьким опытом, Лидия никому не начинала гадать, не получив сперва гонорар за визит.
Ну, уселась клиентка, Лидия вынула ей для начала из колоды Таро три карты… и попала, что называется, в самое яблочко. Выпала посетительнице перевернутая десятка кубков (разлады, раздоры, гнев, ярость) между прямой дамой кубков (милая, мягкая, женственная особа) и перевернутым королем мечей (злой человек, эгоист, холодный, жестокий и расчетливый).
Потом Лидия разложила цыганское гадание с джокером. Растолковывать карты даже не понадобилось: «дама кубков», она же дама черва, разрыдалась и сама все рассказала о своей злосчастной жизни. Впрочем, не такой уж и злосчастной. Эмигрантка, конечно, она нашла себе богатого русского, который еще до войны четырнадцатого года сотрудничал с французами и имел в Париже небольшую, но вполне преуспевающую фирму по ремонту телефонных аппаратов – модной новинки, которая давно перестала быть данью моде и новизне, а стала жизненной необходимостью. Мсье Гаврилов холост, любим женщинами и, конечно, ужасно важничает, понимая свою ценность как объекта женского внимания. Нине Яковлевне – так звали посетительницу – он не раз признавался в пылких чувствах, она уже ждала предложения руки и сердца, однако в последнее время огонь в сердце Данилы Ильича, к несчастью, несколько поугас. И он прочно замолчал о том, что так мечтала услышать Нина Яковлевна. Она пришла к гадалке, надеясь услышать слова надежды и утешения, однако карты показали нечто совсем иное…
– Не надо отчаиваться, – сказала Лидия, глядя на Нину Яковлевну со всем возможным сочувствием. – Мы с вами сейчас раскинем карты снова и спросим у них о том, что делать и как быть в этой ситуации…
– Да не надо ничего спрашивать! – с внезапной решительностью воскликнула любительница серых оттенков. – Я сама знаю, что делать и как быть! Но вы должны мне помочь, вот что!
– Всей душой! – кивнула Лидия, почуяв, что затевается нечто интересненькое. – Сделаю все, что в моих силах!
И Нина Яковлевна открыла ей, чего она хочет. Оказывается, предмет ее сердечных трепетаний – человек очень суеверный. Свято верит всевозможным гадалкам и предсказательницам, это отлично известно всем его знакомым, и они снабжают его адресами салонов, которые только открываются в Париже. Недавно ему дали адрес мадам Лидии, и нынче вечером мсье Гаврилов собирается ее навестить, дабы спросить совета о том, как жить… Нина Яковлевна, зная о его намерении, нарочно его опередила и прибежала к мадам Лидии. Она просит, нет, умоляет гадалку: не просто так раскинуть перед Данилой Ильичом карты, а раскинуть со смыслом. Так, чтобы мсье понял: сама судьба пророчит ему не проявлять нерешительность, не мучить свою милую подругу, Нину Яковлевну, а немедля схватить ее за руку и тащить под венец. А если упустит такую драгоценную даму кубков или черва, то весь свой век несчастен будет!
Разумеется, Нина Яковлевна готова заплатить мадам Лидии столько, сколько та запросит…
Разумеется, мадам Лидия назвала самую высокую цену, которая только пришла ей на ум.
И Нина Яковлевна выложила деньги, не последовав примеру своих соплеменников. А потом ушла, чуть не припрыгивая от радости, словно маленькая девочка.
Лидия смотрела ей вслед не без сочувствия: ну и глупа же ты, господи! Ну как можно прожить столько лет и остаться такой дурочкой?
Дураки и дуры – любимые клиенты гадалок и магов всех мастей.
Лидия Николаевна на радостях сбегала в соседнее бистро и заказала обожаемый жюльен – нет, три порции жюльена! А еще рюмку кюра на аперитив, чашечку кофе, козий фромаж и слоеный яблочный пирог на десерт. Деньги… Ах, как хорошо, когда есть деньги, когда их много и они не иссякают! Вернулась в салон, причесалась поинтересней, выпустила челку на лоб, надела несколько серебряных перстней, купленных все на том же маленьком пюсе на углу авеню Трюдан и рю де Марти и очень красиво смотревшихся на ее длинных, худых пальцах, села в кресло поудобнее, задрала ноги на спинку стула, чтобы не отекали, и задумалась о том, что она будет делать нынче вечером, когда к ней заглянет этот ремонтер телефонов, завидный жених.
Вот именно – завидный жених!
Ну что ж, Лидия раскинет перед ним карты, конечно. И можно заранее предсказать, что ее карты покажут: чтобы король мечей держался подальше от истеричной дамы кубков! Чтобы немедля прервал с ней всякие отношения! А искал бы счастья в объятиях дамы пентаклей: чувственной, практичной, высокодуховной – идеальной подруги для любого мужчины! Такие дамы приносят счастье, с ними раскрываются лучшие мужские качества. К несчастью, дамы пентаклей чрезмерно разборчивы, они предъявляют мужчинам слишком высокие требования, оттого часто остаются одни. «Да вот вам живой пример, – скажет вслед за тем Лидия. – Я – дама пентаклей, и я одна в жизни…»
Разумеется, мсье Гаврилов немедля бросит на нее заинтересованный взгляд. Ну а дальше… Нет, Лидия остерегалась загадывать, однако твердо решила сделать все, чтобы одним взглядом дело не ограничилось. Она придирчиво осмотрела покрывало на кушетке. Вполне чистое, и если вдруг, то… сойдет! Постельного белья здесь нет, да и слишком уж это по-мещански было бы – стелить постель. Лучше так, как бы налегке, как бы непритязательно… Однако надо сделать все, чтобы визит к гадалке запал Гаврилову в душу!
Лидия вдруг почуяла, что жизнь дает ей очень хороший шанс устроить свою судьбу как надо. Сколько можно жить одной, рассчитывая только на себя? Ей нужен мужчина! Приличный, надежный мужчина, желательно муж, ну а если нет, то хотя бы состоятельный ami. Зачем отдавать мсье Гаврилова, который подходит на эту роль по всем меркам, какой-то Нине Яковлевне, если можно забрать его себе?
Гаврилов суеверен? Прекрасно! Если, чтобы убедить его в необходимости связать свою жизнь с мадам Лидией, придется вызвать с того света дух Клеопатры, мадам Лидия таки сделает!
Да, похоже, Нина Яковлевна окажется первой еврейкой, которую обвела вокруг пальца русская…
«А если Гаврилов мне не понравится?» – мелькнула вдруг опасливая мысль, однако Лидия немедля изгнала ее прочь. Судя по отзывам Нины Яковлевны, Гаврилов совсем не урод и вдобавок не жаден. А что еще требуется от мужчины? Лидия уже не в том возрасте, когда следует смотреть в зубы дареному коню… Ничего, стерпится – слюбится!
Спустя два часа раздался долгожданный звонок – вкрадчивый такой, некоторым образом даже интимный… Лидия, ощущая в душе давно забытый трепет, открыла дверь и поняла, что опасалась напрасно: перед ней стоял весьма, весьма привлекательный господин. Довольно высокий, правда, изрядных «плепорций», как любил выражаться давний знакомец Савва Морозов, муж незабвенной подружки Зинули, впоследствии Рейнбот, но полнота его не безобразила, а лишь добавляла солидности. Пухлые, тщательно выбритые щеки сообщали лицу добродушное выражение. Близко посаженные серые глаза были прикрыты стеклами очков в дорогой золотой оправе. Прекрасный костюм, располагающие манеры… Давно Лидия не видела столь хорошо одетых и столь вальяжных русских! На миг показалось, что вернулись давние, полузабытые времена, и не какая-то полунищая (давайте будем смотреть правде в глаза, от себя-то зачем таиться?) гадалка, которая заискивающе принимает богатого клиента в своем обшарпанном салоне, а госпожа Шатилова, супруга управляющего сормовскими заводами, облаченная в элегантное творение знаменитой мадам Ламановой, устраивает прием для выфрантившихся энских толстосумов, которые с изумлением пялятся на модный стол а-ля фуршет… Остро вспомнилось вдруг, как на одном таком приеме она, донельзя разволнованная расспросами начальника сыскной полиции, обворожительного и зловещего красавца Смольникова (ах, царство ему небесное, бедняжке, какая ужасная кончина его постигла, безвременная, бесчеловечная!), отправилась отдохнуть в свой будуар – и застала там свой кошмар тех дней, Бориску, который явился убить опасную свидетельницу, но кончил тем, что…
Вот именно – кончил тем, что!
Ах, господин Гаврилов вряд ли будет радовать в постели такими изысками, на какие горазд был незабвенный Бориска, но…
«Да ты сперва замани его в постель, голубушка!» – сурово одернула себя Лидия. И вообще, Гаврилов помладше Лидии лет на пять, никак не меньше. Ерунда, конечно, однако мужчин именно в этом возрасте страстно влечет к юным дурочкам, а вовсе не к зрелым женщинам… Впрочем, если его тянуло к Нине Яковлевне, то почему не потянет к Лидии? Надо просто-напросто более тонко вести игру, и добыча никуда не денется!