– Нормально. В среднем четверка вроде бы получается.
– А по истории?
– Тройка была. С плюсом. Я съезды плохо запоминаю. Путаю, какой семнадцатый, какой восемнадцатый.
– Надо разобраться. У тебя ведь выпускной в этом году. Ты в каком у нас классе?
– В 10 «а».
– Ну, вот видишь. Собираешься поступать?
– Наверное.
– Значит, аттестат тебе нужен хороший.
Ее голос меняется. Я поднимаю взгляд от своего стакана. Она смотрит на меня с каким-то странным выражением на лице.
– Хороший, ты понимаешь? Иначе тебе не поступить. С плохим аттестатом ты никуда не поступишь.
Смотрит на меня, как Горгона Медуза. Ждет, когда я превращусь в камень.
– Ты понимаешь меня?
Я медленно киваю головой. Мне кажется, я ее понимаю. Когда на тебя так смотрят, трудно уже не понять. Не дурнее же паровоза.
– Вот и хорошо. Но тебе надо постараться, чтобы получить хороший аттестат. Это не так легко. Можешь мне поверить.
Она все еще смотрит на меня, как на гнома.
– Я понимаю.
– Молодец. Я вижу, мы поняли друг друга.
Она вздыхает и наконец отводит от меня взгляд. Елена делает вид, что вся поглощена работой.
– А чем это от тебя пахнет? Ты что, курил?
– Нет, просто в кладовке... Там было...
Дверь в учительскую открывается, и на пороге возникает Эдуард Андреевич. Капитанобык. Местная достопримечательность.
– А я думал – все уже ушли.
Он видит Елену Николаевну, и голос у него становится тонким, как у оперного певца на сцене.
– Елена Николаевна, как насчет проводить?
– Я пока не иду домой, Эдуард Андреевич. У меня еще есть работа.
– А я подожду.
– Не стоит меня ждать. За мной все равно приедут.
В ее голосе звучит раздражение.
– А кто, если не секрет?
– Можно мне идти? – спрашиваю я у Екатерины Михайловны.
– Конечно. Если ты все понял.
– Я понял.
– Ну, тогда иди.
Я натягиваю куртку и топчусь на одном месте. Легкоатлет в секторе для прыжков в длину.
– Чего ты ждешь? Я же сказала – можешь идти.
– Там темно. Я еще плохо ориентируюсь в этой школе. Выхода не найду.
– Ну вот, Эдуард Андреевич, – Екатерина смотрит на капитана. – Теперь вам есть кого провожать. Покажите молодому человеку, где выход. Вы же хотели сделать доброе дело?
Капитан переводит взгляд на меня, и выражение на его лице меняется.
Я вообще-то рассчитывал, что меня проводит Елена.
* * *На следующий день в параллельном не было урока истории.
– Везет придуркам, – сказала Дина Макарова.
Она была очень прямолинейная девочка, поэтому ее выбрали в комсорги. Прямолинейная и толстая.
– Нам так не везет. Екатерина вообще никогда не болеет, корова железная.
Очень образное мышление. Но толстая. От этого все проблемы.
Впрочем, параллельному повезло лишь наполовину. Никто домой их не отпустил. После истории у них была еще химия. Высокая надменная Антонина Михайловна. Ногти, как клыки у вампира. Сантиметров по пять. Наша теплая кровь стекала по ним в журнал, не успевая свернуться. Любимая фраза: «Пять вопросов – пять двоек». Она всегда знала, что будут двойки. Стоило только слово шепнуть. Поднимала с места и вбивала эти вопросы, как пули в лоб. Полминуты жалкого бормотания – и оценка за четверть у тебя уже есть. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Шаг влево, шаг вправо – считается побег.
Люблю решительных женщин.
Говорили, что стиркой дома занимается муж. И кухней. А куда с такими ногтями?
– Везет придуркам, – повторила Дина со вздохом. – Целый урок будут балду пинать.
Через десять минут они собрались под нашими окнами. Корчили рожи, показывали языки. Когда учишься в выпускном классе, кажется, что счастье будет длиться целую вечность.
В понедельник нас с ними объединили. Они пытались тихо исчезнуть, но Екатерина прокричала на весь коридор, что лично разберется с теми, кто хочет удрать. Громким голосом. Первоклассник, стоявший рядом с ее кабинетом, вздрогнул и уронил на пол деревянный пенал. Дина Макарова показала всем большой палец.
После истории у нас ничего больше не было, и мы пошли на улицу, за гаражи. Дома курить удавалось не всем. У некоторых родители работали в смену.
На крыльце стояла Елена Николаевна. Она внимательно всматривалась во всех, кто выходил из школы. Увидев меня, она сделала шаг в нашу сторону, и пацаны быстро спрятали сигареты.
– Можно с тобой поговорить? – сказала она, обращаясь ко мне. – Ты ведь новенький из 10 «а»?
Я с тоской посмотрел в спину удаляющимся одноклассникам. Ждать меня они, разумеется, не стали.
– А что я такого сделал?
– Мне просто надо поговорить с тобой. Пойдем вон туда, к футбольным воротам.
– Надолго?
– Нет, минут на пять.
Я сунул руки в карманы и, сгорбившись, пошел за ней.
– Три дня назад это ведь тебя Екатерина Михайловна приводила вечером в учительскую?
– Ну.
– А зачем она тебя приводила?
– Я-то откуда знаю? Приводила и приводила. Может, хотела познакомиться.
– Ты мне не хами.
– Я не хамлю.
– Тогда отвечай нормально.
– Я нормально отвечаю. Не знаю, зачем приводила. Спросите ее.
Она задумалась на минуту. Наморщила лоб. Глаза очень синие.
– Понимаешь, произошло что-то очень серьезное, но я пока не знаю – что.
– Да? А я тут при чем? Я вообще в этой школе новенький.
– Но курить ты уже знаешь, с кем надо ходить.
– Мы не курить шли.
– Рассказывай мне сказки. Знаю я отлично, куда вы шли.
– Я не курю.
– Да перестань. Это сейчас неважно. Ты Лидию Тимофеевну видел в тот вечер?
Я понял, что разговор становится неприятным.
– Нет. Я ее не видел.
Даже врать не пришлось. Она ведь не спросила, слышал ли я ее.
– А почему Екатерина Михайловна с тобой потом так странно разговаривала? И чаем тебя поила?
– Да я-то откуда знаю? Может, она всех новеньких любит чаем поить.
– Перестань паясничать. Я же тебе говорю, – случилось что-то серьезное.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
– Ты что-то знаешь? Скажи мне честно. Знаешь ведь, да?
– Да ничего я не знаю. С чего вы взяли вообще?
– С чего я взяла?
Видно было, что она разозлилась.
– С чего я взяла, говоришь?
Глаза у нее сузились.
– А с того, что Лидия Тимофеевна в тот вечер прибежала в учительскую вся в слезах и сказала, что Екатерина Михайловна теперь ее просто убьет. И убежала, ничего мне не объяснила. А еще через два часа эта Екатерина Михайловна привела тебя, и вы с ней очень странно беседовали. Что она хотела от тебя?
Я постарался не смотреть ей в глаза.
– Не знаю я, чего она хотела. Она вообще какая-то...
– Послушай, я понимаю, что тебе не хочется говорить. Екатерина тебя напугала. Но ситуация очень серьезная. Лидия Тимофеевна не ходит в школу вот уже несколько дней. В учительской мне никто ничего объяснять не хочет. Ее просто заменяют, как будто знают, где она и почему не выходит на работу. Все делают дурацкий вид.
– Сходите к ней домой.
– Я там была!
Она почти закричала.
– Я была там уже двести раз. Никто дверь не открывает. Она у кого-то снимает эту квартиру, но где ее хозяева живут – я не знаю. Она говорила как-то, но я уже не помню. Где-то недалеко. Две остановки на автобусе.
– Может, в домоуправлении спросить?
– Ты что, издеваешься?
Она молча уставилась на меня.
– Я же тебе говорю – она не открывает дверь. Она там внутри. Я ее слышу. Каждый раз, как прихожу – слышу. Но она не открывает мне дверь. Ты понимаешь? Мне! Случилось что-то очень серьезное.
Она запнулась и минуту сосредоточенно смотрела вниз. Прямо под ноги. Как будто что-то искала там на земле.
– Она в институте себе вены вскрывала. На третьем курсе. С тех пор носит платья с длинным рукавом.
Елена Николаевна снова посмотрела мне прямо в глаза.
– Слушай, я понимаю: ты еще очень маленький и все это тебе кажется диким. Но это такая взрослая жизнь. Помоги мне. Я прошу тебя. Помоги мне.
В этот момент на школьном крыльце появился капитан Эдуард Андреевич. Он посмотрел в нашу сторону и тут же направился к нам.
– Блин, как он меня достал, – со стоном проговорила Елена Николаевна. – Идем!
Она схватила меня за руку и потащила к автобусной остановке.
* * *В автобусе я ей все рассказал. Без уточнения некоторых деталей, но, в принципе, все.
А что можно сделать, когда на тебя смотрят такими глазами? К тому же Екатерине с ее намеками я с самого начала хотел сказать, чтобы она пошла в зад. Просто постеснялся. Ее аттестатом в Советской армии даже подтереться было нельзя. Корочка слишком твердая. Поступишь или не поступишь – все равно загребут.
Елена Николаевна восприняла новость вполне достойно. Чуть-чуть расширились глаза от удивления – и все. Может, она и не такого от своей подруги ждала. Кто их знает, этих учителей, чем они в своих пединститутах занимаются. Макаренко, наверное, проходят. Или Сухомлинского. «Сердце отдаю детям». Полный вперед.
Во всяком случае, мне она не посочувствовала. Насчет того, что я как дурак просидел в этой кладовке часа два.
– А что говорит Антон?
– Откуда я знаю, что он говорит?
– Ты что, с ним не разговаривал?
– Нет. А чего мне с ним разговаривать?
– Ладно, на этой остановке выходим. Пойдешь со мной. Ты еще будешь нужен.
Лучше бы я спросил – зачем.
– Лида! Ты меня слышишь? – закричала она, как только мы поднялись к двери Лидии Тимофеевны. – Это я – Лена.
– А может, лучше позвонить? – сказал я. – Или постучать хотя бы?
– Я звонила уже тысячу раз. Тихо!
Я затаил дыхание и прислушался. В квартире действительно кто-то был.
– А вдруг это воры?
– Перестань. Они что там, по-твоему, уже целых два дня сидят?
– А может, Лидия Тимофеевна уехала на выходные, а в квартиру пустила кого-нибудь?
– Лида! Это я – Лена! Открой!
За дверью полная тишина.
– Лида, открой. Я теперь все знаю.
В ответ ни звука.
– Ты слышишь меня? Я знаю все. Я знаю, почему ты не открываешь дверь.
– А может... – начал я.
– Тихо!
Она чуть не треснула меня по затылку.
– Я знаю, почему ты плакала в учительской три дня назад.
– Откуда ты знаешь?
Голос раздался буквально в десяти сантиметрах от нас. Глухой и совсем непохожий на голос Лидии Тимофеевны. Как будто она говорила откуда-то из-под земли. Я даже вздрогнул от неожиданности. Все это время она стояла прямо напротив нас.
– Открой, Лида, я тебе все расскажу.
– Откуда ты знаешь?
– Со мной здесь друг Антона.
Секунд пять из-за двери не доносилось ни звука.
– Какой друг?
Елена Николаевна быстро посмотрела на меня.
– Тебя как зовут? – еле слышно, одними губами спросила она.
– Саша.
Я ответил точно так же тихо.
– Это Саша, Лида. Его зовут Саша.
– Какой Саша?
Голос Лидии Тимофеевны звучал ровно, без всякого интереса.
– Это новенький из 10 «а». Антон просил его кое-что тебе передать.
Вот этого я от нее не ожидал. Чего угодно ожидал, но не этого. Выпучился на нее и стою как дурак.
– Ты слышишь, Лида?
А на меня она даже и не смотрит. Как будто все так и надо. Как будто я должен тут просто запеть от радости.
В этот момент щелкнул замок и дверь чуть приоткрылась.
– Что он просил передать?
На нас смотрело лицо Лидии Тимофеевны. Но это было только ее лицо. Самой ее как будто здесь не было. Тень отца Гамлета – женский вариант.
Или полгода в Освенциме.
– Лида...
Такого Елена Николаевна, видимо, все-таки не ожидала. Старый вопрос – верите ли вы в загробную жизнь?
– Боже мой, Лида...
– Что он просил передать?
– У тебя такое лицо...
Лидия Тимофеевна молча развернулась и исчезла в глубине квартиры. Дверь осталась открытой. Ей, кажется, было плевать на дверь.
Елена Николаевна осторожно переступила порог и потянула меня за собой. Внутри было темно. В единственной комнате и на кухне окна были закрыты шторами. Как в склепе. Свет почти не просачивался. Наверное, хозяева увлекались фотографией. На кухне шипел невыключенный телевизор.
После нормального освещения в подъезде я лично ничего не видел. Стоял посреди комнаты как истукан и просто не знал, что мне делать. Елена Николаевна ориентировалась лучше меня. Она сразу двинулась к окну и хотела отодвинуть штору.
– Не надо!
Голос Лидии Тимофеевны прозвучал откуда-то из угла. Приглядевшись, я различил там большое пятно. Может быть, кресло, а может, она там просто стояла. В углу. И смотрела на нас.
– Что он просил передать?
– Я не знаю, – сказала Елена Николаевна. – Пусть Саша тебе расскажет.
И дернула меня за рукав.
Видимо, думала, что если дернуть меня за рукав, то все получится круто.
Типа, рукав – это такой выключатель. Дернул за него – и понеслось.
А ни фига.
Стою как долбонавт. Исследователь неведомого пространства.
– Что он просил передать, Саша?
– Он просил передать...
Тут, к счастью, снова вмешалась Елена Николаевна.
– Ты что, с того вечера еще не переодевалась?
Она наконец привыкла к темноте и, видимо, что-то там разглядела.
– Отвяжись.
– Ты ложилась спать или нет?
– Отвяжись.
– Ты что, три дня не спала?!!
– Отвяжись, говорю. Что он просил передать?
– Я вызываю «Скорую»!
– Ты сейчас вылетишь отсюда, если не заткнешься. Что он просил передать? Саша, ты меня слышишь? Отвечай.
Я понял, что мой час настал. Момент истины. Некуда отступать.
– Он... просил узнать у вас... насчет домашнего задания. Для параллельного класса.
* * *С девочкой Мариной тоже все оказалось непросто.
Блондин Гоша, который умел играть на гитаре. Вечные проблемы с блондинами.
Одноклассники обращались к нему «Гоня». Всеобщая любовь и симпатия. Ласковый мальчик с ласковым именем. Папа летал на больших самолетах в разные страны и города. Первый в школе японский магнитофон, фирменные джинсы и жевательная резинка «Лелики-Болики». Мои деньги оказались с дырками. Какая тут конкуренция? Хорошо, если разрешат где-нибудь рядом потусоваться. Но любовь – зла. Приходилось страдать.
Ранний период творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. Байронизм и разочарование в жизни.
«О, девятнадцатый век! Тоска по Востоку.
Поза изгнанника на скале».
Другой поэт, но все равно очень верно. «Леликов-Боликов» никогда на всех не хватает. Хоть в нашем веке, хоть в девятнадцатом. Отсюда и байронизм.
«Над седой равниной моря гордо реет кто-то гордый».
Бесконечный интерес к смертным грехам. Под каким номером идет гордыня?
Но неожиданно помогла история с Лидией Тимофеевной. Пока Елена Николаевна нервничала и шушукалась в школьных коридорах со мной и с Антоном насчет того, чтобы убрать из темной квартиры весь уксус, бритвы, таблетки и тому подобное, в школе кое-кто обратил на это дело внимание.
Не слепые же.
Девочки в шестнадцать лет крайне любознательны. Особенно насчет уксуса и таблеток. Вернее, насчет обстоятельств. Примеряют на себя ситуацию. Всегда.
Проблема – как устоять? И надо ли?
Но в этот раз они ничего не знали. Просто почувствовали. От этого чувства родился интерес. В том числе и ко мне.
Она сама первая подошла. Видимо, наше трио показалось ей любопытнее жевательной резинки. Не в каждой школе молодая учительница то и дело уединяется с двумя выпускниками.
– А что она все время вам говорит?
– Ну... ты знаешь... я не могу тебе все рассказать...
В общем, она попалась. Гоня со своей гитарой пролетел, как его папа пролетал над Парижем. Плавно кружась. Снижаясь концентрическими кругами.
Начался период любовной лирики Пушкина.
До потери сознания.
* * *Екатерина Михайловна, в отличие от меня, строго выполняла свои обязательства по заключенному пакту о ненападении. Если я разболтал об этой истории по крайней мере уже двум человекам, то она методично работала над моим аттестатом. Старый, наивный человек.