Никитин пока не очень уверенно чувствовал себя в этом громадном кабинете. В углу на столе была сложена куча книг, вымпелов и каких-то коробок и моделей, сувениров, полученных его предшественником.
Есть такой милый обычай — дарить на официальных встречах сувениры.
Так появляются в кабинетах никелированные шахтерские лампы, специально исполненные каски строителей, пухлые цветные альбомы с видами городов и заводов. Эти ненужные вещи выливаются в большую копейку, а потом человек, получивший трехкилограммовую никелированную шестерню из дорогого металла, не знает, куда ее деть. Выкинуть жалко, подарок, тем более с гравировкой, с именем, фамилией, должностью. Так и стоят эти знаки гостеприимства за стеклами шкафов в кабинетах.
Один только сувенир всегда стоял в кабинете полковника Никитина.
Модель СУ-76, самоходно-артиллерийской установки, на которой младший лейтенант Никитин начал в сорок четвертом войну и закончил ее в сорок пятом. В Берлине после Победы сделал ему на память умелец точную копию самоходки, и увез ее домой Никитин вместе с подарком от командования — перламутровым аккордеоном.
Наумов очень удивился однажды, когда они с полковником раскрывали запутанное дело и ночевали в деревенском клубе, услышав, как его суровый шеф мастерски играет на аккордеоне. Инструмент стоял на столе в комнате, отведенной им для ночлега. Никитин взял его и заиграл мелодии, знакомые по радио и телепередачам. Но в его интерпретации они звучали душевнее и мягче.
— Товарищ полковник, майор Наумов…
— Вижу, — сказал Никитин, — вижу, что майор, и знаю, что Наумов. Садись. Строевой смотр в октябре, побереги силы для него. Докладывай.
Олег положил на стол рапорт. Никитин взял бумагу, начал читать. Он не пользовался очками. Гордился этим, считая признаком молодости. Он читал долго и внимательно. Некоторые места просматривал заново и подчеркивал красным карандашом. Потом он положил рапорт, достал сигарету, закурил.
— Уверен? — спросил полковник.
— Да.
— Тогда пошли к руководству.
Никитин поднял трубку одного из телефонов. Подождал ответа и по-военному четко доложил:
— Товарищ генерал, по вновь открывшимся обстоятельствам в деле убийства Бурмина прошу принять меня и майора Наумова… Есть… Идем.
Начальник Главного управления в генеральской рубашке, отутюженных брюках, в начищенных до зеркального блеска ботинках встретил их у входа в кабинет. Генерал умел носить форму и требовал от подчиненных такой же аккуратности.
— Когда вы в штатском, никто не знает, где вы работаете. Но неопрятность в форменной одежде позорит всю милицию сразу, — любил говорить он.
Поэтому начальник придирчиво оглядел Никитина и Наумова и остался, видимо, доволен.
— Чем порадуете? — спросил он.
— Товарищ генерал, я прошу вас ознакомиться с рапортом по делу.
Начальник взял рапорт, достал из кармана рубашки очки, начал читать.
Олег в памяти восстанавливал рапорт, стараясь найти слабо аргументированные места, но не мог. Видимо, это было авторское чувство.
— Вы, Наумов, — начальник снял очки, — никогда не пробовали писать?
— Никак нет, товарищ генерал.
— А жаль, у вас слог хороший, да и написано с некоторой долей публицистичности. Но тем не менее все ясно и аргументированно. Со дня убийства Бурмина прошло, кажется, пять дней?
— Так точно.
— Поработали вы неплохо. Значит, на версии своей настаиваете?
— Да, товарищ генерал.
— Хорошо. Летите в Гродно.
— Прошу разрешения взять с собой капитана Прохорова.
— Если считаете необходимым, берите.
Начальник нажал кнопку селектора.
— Сергеев, немедленно, слышите, немедленно оформить командировочное предписание и проездные документы майору Наумову и капитану Прохорову. Что?… Да, я недоволен. Некоторые наши сопутствующие службы долго раскачиваются. Запомните, товарищ полковник, не уголовный розыск для хозу, а хозу для уголовного розыска. У меня все.
— Летите, Наумов. Не простое дело вы подняли. Слушайте, как интересно обозначена квартира в Гродно! Город небольшой, найдете. И помните, что приезд такого человека, как писатель Бурмин, не остался незамеченным. Он там наверняка и в обкоме партии был, и с ветеранами встречался, и с коллегами. Заразил меня, Наумов, этим делом. Прямо сейчас позвоню начальнику Гродненского УВД, благо знаю его лично. Все свободны. А вы, товарищ полковник, останьтесь.
Наумов вышел из кабинета, несколько минут постоял в приемной, потом достал платок, вытер лицо. Секретарь начальника сочувственно посмотрела на него. Она искренне жалела всех, особенно молодых, кого генерал вызывал для не совсем приятной беседы.
В коридоре Наумова окликнул начальник политотдела.
— Майор Наумов!
— Слушаю, товарищ полковник.
Олег очень уважал этого невысокого, подвижного человека. Все управление ценило его за энергию, удивительное умение помочь в трудную минуту, за оперативные знания. Прежде чем стать политработником, полковник Шишканов много лет работал следователем в районе.
— Мне тут из Союза писателей звонили по делу Бурмина. Тебе не нужна помощь?
— Товарищ полковник, пока все идет по плану.
— Хорошо, если что, заходи, не стесняйся.
А Наумов и не постеснялся бы зайти. Для него начальник политотдела был не просто полковником, а старшим товарищем.
Они попрощались, и Олег понял, что дело теперь взято на особый контроль.
Прохоров ждал его в комнате. Он тоже был в форме, на стуле лежал кейс.
— Тут, знаешь, просто парад, — сказал он, — финансисты прямо сюда все документы принесли. Пошли деньги получать.
И началось то, что именуется обычно предотъездной суматохой. За час, сделав все дела, выяснили, что прямой самолет на Гродно ходит через день.
Сегодня рейса не было. Решили лететь с пересадкой через Минск. Но тут вошел Леня Сытин и со свойственным молодости рационализмом подсчитал, что лучше ехать поездом, все равно приедешь раньше.
Предложение было принято с восторгом. Позвонили на Белорусский вокзал коллегам, те твердо обещали помочь. Только сели, закурили, как позвонил дежурный по управлению и потребовал Наумова к телефону. Олег взял трубку.
Прислушался к далекому шороху.
— Наумов.
— Олег Сергеевич, это подполковник Масельский из Гродно. Мне поручили оказать вам помощь.
— Спасибо.
— У меня к вам вот какой вопрос: пока придет сообщение, не могли бы вы мне продиктовать приметы квартиры?
Олег по памяти пересказал абзац из повести Бурмина.
— Я думаю, к вашему приезду мы все уточним. Наши ребята отрабатывают контакты Бурмина. Жду, буду встречать. Вы, наверно, поездом?
— Да.
— Вот и хорошо. Встречу с новостями.
Вот что значит звонок начальника ГУВД. В Гродно сразу поняли — дело непростое, если генерал позвонил. А дело-то действительно непростое.
***Леша подвез их к вокзалу, вынул из портфеля большой промасленный сверток.
— Это вам.
Судя по запаху, в бумагу было завернуто что-то очень вкусное.
— Берите, жена вам в дорогу пирожков напекла. Небось не догадались харч-то взять?
Прохоров и Олег честно признались, что даже не подумали об этом.
— Я же говорю, жениться надо. За собаку свою, Олег Сергеевич, не беспокойтесь. Я к вечеру заеду покормлю, погуляю с ней. Потом утром.
— Ты мой добрый гений, — сказал Олег, — спасибо, дружище.
На перроне их ждал Олег Сальников, заместитель начальника отделения уголовного розыска.
— Ребята, — он протянул билеты, — купейных не было. Пришлось брать СВ, гоните по девять рублей, зато поедете с комфортом.
А они даже обрадовались этому. Действительно, СВ очень удобно, и никто мешать не будет.
И тронулся поезд. Удивительное это ощущение, когда мимо окон начинает плыть перрон. В дороге совсем новая жизнь, совершенно непохожая на ту, которую ты вел до отъезда. Некое отдохновение от дел и забот. До завтрашнего утра им некуда было спешить, не звенел телефон, и была полная гарантия, что никто из знакомых не потревожит тебя. Хорошо ездить поездом.
Самолет стремителен. Ты выпиваешь чашку кофе в буфете аэропорта Внуково, а следующую — через час с небольшим в Таллине. В поезде же ты обрастаешь привычками и бытом.
Они пили чай с пирожками — спасибо Лешиной жене. И говорили о вещах приятных и необязательных.
Ах ты, дорога, дорога. Тряска колесная. Плывут мимо окон одевающиеся темнотой деревья, дома одинокие проскакивают. Стемнело, и уютная лампа зажглась в купе.
И тут Олега словно прорвало: он рассказал Прохорову о той ночи в Таллине, о Лене, о своей тоске по ней, об ожидании встречи.
Борис слушал, не перебивая. Слушал и поражался искренности друга и радовался за него. Радовался и завидовал немного. Он был женат уже давно.
Отношения в семье установились стабильные. Он любил свою жену, но, слушая Олега, вспоминал первые дни их знакомства, пытался пробудить в себе то всеобъемлющее и радостное чувство, которое владело сегодня Наумовым.
— Чайку еще не желаете? — кокетливо спросила молодая проводница.
— Давайте, — сказал Борис, — только покрепче.
Проводница принесла два стакана.
— Хорошо, когда милиция едет, не страшно.
— А кого вам бояться? — удивился Олег. — Только поклонников.
— Скажете тоже! До Указа, знаете, что творилось? Напьются и шастают по вагонам. Хулиганят, ругаются.
— Значит, помог Указ?
— Еще как!
— А помнишь, — Олег отхлебнул чай, — как у нас спорили по поводу Указа?
— Помню.
— По-моему, ты не верил?
— Ну, предположим, ошибался, но не в полную меру. Да, на улицах, в ресторанах и кафе стало меньше пьяных. Но пьянство ушло в квартиры. Нужен целый комплекс мер.
— Будет и комплекс. Люди станут больше читать, если будут такие писатели, как Горелов и Бурмин, в кино чаще станут ходить, в театр. А телевидение? Вспомни «Семнадцать мгновений весны» или «Рожденная революцией».
— Да, улицы вымирали.
— Вот это и есть ответ на твои сомнения. Все будет, Боря, только перестраиваться трудно. Инерция сильна.
— Слушай, Олег, скажи честно, ты думал, что убийца пришел за архивами Бурмина?
— Конечно.
— Я не правильно сформулировал вопрос.
— Ты имеешь в виду его последнюю работу?
— Да.
— Даже в мыслях этого не было.
— Когда же ты понял?
— Я уже говорил.
— Эстонский стрелок?
— Да.
— Знаешь, тебе надо самому писать начинать, уж очень у тебя ассоциативное мышление развито.
— Ты второй человек, который мне об этом говорит, — засмеялся Наумов.
— Вот видишь.
— Нет, Боря, я со всякой сволочью драться буду. А другие пусть пишут. Как хорошо-то, что мы поездом поехали.
Олег повернулся, припал к темному окну.
Потом они уснули. Сразу же. Крепко, без сновидений. А поезд уносил их к далекому утру.
Они попрощались с проводницей, пообещав отныне ездить только в Гродно и только с ней, и спрыгнули на перрон. Жарковато было в Гродно. Особенно когда на голове фуражка, да и китель тяжеловат для такой погоды. Их встречали. Подполковник Масельский оказался их ровесником и попросил его называть просто Толя. Второй сотрудник был совсем молодым младшим лейтенантом, полным значительности порученного ему дела. Звали его Бронислав.
— Давайте, мужики, поедем позавтракаем, — сказал Толя, — а то я эти дороги знаю. Наголодались небось.
— Нет, — Наумов улыбнулся, вспомнив Лешин сверток, — у нас с собой было.
— Все равно позавтракать надо.
Они подъехали к новому зданию гостиницы в самом центре. Она была весьма удачно встроена в окружавшие ее старые, почти закрытые зеленью дома. Прошли через вестибюль, сели за стол в огромном пустом зале ресторана.
Стол был сервирован для стандартного завтрака.
— Толя, — Олег намазал хлеб маслом, — не тяни, ради бога.
Видимо, Масельский понял, что творится в душе у гостя, и, улыбнувшись, сказал:
— Нашли.
Олег положил хлеб и на секунду закрыл глаза.
— Ты чего? Чего? — забеспокоился Масельский, — плохо тебе?
— Да нет, хорошо. Едем.
— Поешь сначала, а я расскажу о деле. После нашего разговора я в краеведческий музей позвонил, описал комнату. Мне сказали, что таких в городе три осталось. В детском саду номер четыре, в филиале краеведческого музея, а в третьей Стахурский живет, Казимир Францевич, наш местный историк-любитель. А Бронек, — подполковник кивнул в сторону молодого коллеги, — пошел прямо к нашему писателю Олесю Журбе. Оказывается, Бурмин у него был, он его тоже к Стахурскому водил. Вот и все.
— Стахурский в городе? — спросил Наумов тревожно.
— Ждет. Доедай, поедем.
***И вот они в этой комнате. Круглой, словно фонарный отсек на башне маяка. Стен не было. Только стекло и, конечно, дома и деревья, которые шагнули прямо в комнату.
Наверное, здесь очень радостно жить, особенно в солнечный день. Мысли должны в этом стеклянном фонарике приходить добрые и веселые.
Ввиду того, что углов здесь не было, письменный стол стоял прямо посередине комнаты. Стол, диван да три кресла, старые, кожаные, уютные.
И хозяин был под стать комнате. Высокий, сухой, с кирасирскими усами.
Он внимательно посмотрел на офицеров милиции, поздоровался, пригласил сесть.
— Я к вашей форме с послевоенных лет настороженно отношусь.
— Почему? — удивился Масельский.
— Вы человек молодой, не помните разгул бандитизма сразу после освобождения. Тогда ваша форма поневоле становилась символом беды. Милиция приходила, когда случалось нечто непоправимое.
— Нет, Казимир Францевич, — возразил Наумов, — мы не символ беды. Мы просто идем за ней. Вот и сейчас случилось несчастье, и мы пришли.
— Несчастье, — задумался Стахурский. — Несчастье, — повторил он и начал разгребать на столе кучу бумаг, достал газету, согнул ее и протянул Наумову.
Олег посмотрел и увидел некролог Бурмина.
Мудрый был старик Казимир Стахурский, мудрый.
— Вы поэтому пришли?
— Вообще, да.
— А что значит трагически погиб? Формулировка-то весьма обтекаемая.
— Погиб, Казимир Францевич, это значит ушел из жизни. Вот мы по мере сил и пытаемся восстановить его последние дни.
— Понимаю. — Старик провел ладонью по усам. — Что мне вам сказать? Я врач. При немцах был в городе. Лечил людей, прятал в больнице раненых партизан, отправлял в отряд медикаменты. Горжусь, что Родина оценила мой малый вклад в войну. Наградили меня медалью «Партизану Великой Отечественной войны» I степени. Уйдя на покой, я начал писать летопись города. Я родился здесь, прожил всю жизнь. На моих глазах сменились три политические формации. Не подумайте, я пишу все это для себя. Игорь Александрович приходил ко мне узнать реалии времен оккупации.
— Что его интересовало? — Наумов начал нервничать. Пока в рассказе Стахурского не было ничего конкретного.
— Быт его интересовал. Как город жил, как работали магазины, больницы, что шло в кинотеатрах. Ну и, конечно, люди. Особенно те, кто к немцам пошел служить.
Молодец старик. Молодец! Это уже горячее.
— А он рассказал о конкретной цели своего визита?
— Конечно. Его интересовала трагедия на Буковой улице.
— Вы что-нибудь знали о ней?
— Очень мало. Практически то же, что и остальные старожилы. Но я рассказал Игорю Александровичу о странной встрече, которая произошла за день до его приезда.
— Вы не могли бы повторить этот рассказ?
Стахурский оглядел комнату. Четыре офицера милиции расположились в ней. Видимо, не зря они пришли к нему. И ему очень захотелось помочь.
Только он пока не знал, как. Ту встречу он не принял всерьез. Просто не обратил внимания на пьяный бред человека, в сердце которого, кроме злобы, не было никаких других чувств. Эту злобу, вернее злую зависть, не сгладило время. Оно оказалось бессильным, не стало лекарем.
Он не вызывал в Стахурском даже профессионального, врачебного сочувствия. Этот человек полной мерой заплатил за трусость, за способность подлаживаться к любым обстоятельствам. Пустой это был человек, с подлинкой.