Когда губы испанца снова накрыли рот жены, Эмелия, отбросив последние жалкие остатки стыда, потянула вниз резинку его трусов. Напряженное мужское орудие скользнуло ей в руку, и она задохнулась, ощутив его полную боевую готовность. Она чувствовала горячую пульсацию, и ее собственная кровь быстрее бежала по венам при мысли, каково ощущать этот переполненный желанием жезл внутри себя.
— Ты точно не забыла, как заставить меня потерять голову от возбуждения, — заметил Хавьер, на миг оторвавшись от ее жадных губ. — Что будем делать, querida? Закончим здесь или продолжим позже?
Возвращение Эмелии к реальности было похоже на удар по лицу, отвешенный чьей-то холодной рукой. О чем она думала, позволяя Хавьеру такие вольности, да еще на улице, где любой мог увидеть их? Что за помрачение рассудка заставило ее трогать этого мужчину так, словно она хотела, чтобы он завершил начатое? Что с ней не так, с каких пор она стала покорной рабыней плоти? Эмелия не понимала легкомысленного отношения к сексу, которое сформировалось у ее сверстников, случайные связи казались ей проявлением почти преступной безответственности.
— А почему ты решил, что я согласна, здесь или где-то еще? — Она вздернула подбородок, демонстрируя максимум достоинства, доступного голой женщине.
— Потому что я знаю тебя, Эмелия. — Улыбка испанца балансировала на грани насмешки. — Я знаю как твое тело отвечает на мои ласки. Еще пара минут, и ты умоляла бы меня заняться с тобой сексом.
Эмелия ответила хлесткой пощечиной. Голова испанца дернулась, ноздри гневно раздулись, губы сжались.
— Не нужно было этого делать.
— Ты оскорбил меня. Ты практически назвал меня женщиной легкого поведения.
Он задумчиво потер красную отметину на щеке:
— Стало быть, если тебе кажется, что кто-то оскорбил тебя, позволительно прибегать к насилию?
Внезапно Эмелии стало стыдно за свою реакцию, но извиняться она не собиралась. Молодая женщина вылетела из бассейна, завернулась в полотенце и сердито зашагала в сторону дома.
Эмелия увидела черный кожаный чемодан рядом с кроватью, как только вышла из ванной, вдоволь нанежившись под горячим душем. Она едва успела плотнее запахнуть халат, как из гардеробной показалась Алдана с вешалками.
— Что вы делаете? — спросила Эмелия.
— Сеньор Мелендес приказал мне повесить его одежду, — отозвалась домоправительница, почти не разжимая губ.
— Что? 3-здесь?
— Я не обсуждаю его приказы, я их выполняю. Он распорядился вернуть его вещи на их законное место.
И Алдана удалилась, не дав хозяйке времени ответить. Через несколько минут в спальню вошел Хавьер.
— Какого дьявола здесь происходит? — выпалила Эмелия по-испански, испепеляя мужа взглядом.
После небольшой удивленной паузы Хавьер ответил ей на том же языке:
— Хотелось бы спросить тебя о том же. Когда ты собиралась сказать мне, что вспомнила испанский?
— Я… я обнаружила, что могу говорить и понимать с самого начала. Не знаю почему. Просто могу.
— Как удобно.
Эмелия, порозовевшая от смущения за раскрытый обман, вцепилась пальцами в ворот халата, словно боялась, что он вот-вот начнет ее душить.
— Я знаю, что ты думаешь. Но больше я ничего не помню, клянусь.
— Я тут встретил Педро, конюха, — улыбка испанца была циничной, но совсем не веселой, — и он долго с энтузиазмом рассказывал мне, как ты назвала имя своей лошади без всякой подсказки с его стороны.
— Я забыла, что я вспомнила… — Осознав, как глупо это звучит, Эмелия запнулась.
— Он также сказал, что ты наконец-то села на Каллиду.
— Я не понимаю, почему не хотела ездить на Каллиде раньше. Наверное, ты страшно злился на меня за это после того, как потратил столько денег на такое чудесное животное.
— Она была не первым моим подарком, который ты отвергла. В последние несколько недель я ничем не мог тебе угодить.
Про себя Эмелия предположила, что ее истинные потребности простирались в область, где денежные расчеты неуместны. Это объяснение соответствовало ее характеру, каким она его помнила.
Ей всю жизнь дарили дорогие подарки, но они не добавляли ей ни уверенности в себе, ни ощущения что ее любят.
— Я хочу, чтобы ты немедленно рассказывала мне обо всем, что вспоминаешь, вне зависимости от того, где я и какое на дворе время суток.
— Ты не заставишь меня вспомнить тебя, Хавьер. Я читала об этом. Иногда к амнезии приводит не физическая, а душевная, эмоциональная травма.
Испанец поиграл желваками, растягивая момент тишины как старую резинку.
— Ты намекаешь, что не хочешь вспоминать нашу совместную жизнь?
— Я не уверена. Может быть, перед аварией произошло что-то неприятное, что меня обидело или расстроило?
— Меня не было на вилле в день, когда ты уехала в Лондон, — тяжело выговорил Хавьер, помолчав. — Накануне я вернулся из Москвы, мы поссорились, и я снова улетел в Россию.
— Поссорились из-за чего?
— Газеты написали какую-то ерунду о том, что я встречаюсь с певичкой из московского ночного клуба.
— Это была правда?
— Нет, конечно. — Хавьер раздраженно посмотрел на молодую женщину. — Про меня такое пишут все время, иногда — просто так, иногда — по заказу конкурентов. Я предупредил тебя об этом, когда мы познакомились, и думал, что вопрос закрыт. Мы с тобой даже смеялись вместе над чепухой, которую публиковали газеты.
Он помолчал, прошелся рукой по волосам.
— Но в тот раз ты вбила себе в голову, что я действительно тебе изменяю. Я не смог тебя переубедить.
— И мы поссорились…
— Да. Боюсь, сцена вышла некрасивая.
— Насколько некрасивая?
— Мы кричали и оскорбляли друг друга. — Он вздохнул. — Наверное, я должен был прекратить препирательства, но ты разозлила меня. Ты как будто требовала, чтобы наш брак стал чем-то, о чем мы не договаривались.
Эмелия бросила на него взгляд, в котором читалось: «А теперь мы посмотрим, хватит ли у тебя совести это отрицать».
— Видимо, я была не очень счастлива узнать, что ты женился на мне из-за денег своего отца.
— Это было одним из предметов спора. Пока я ездил по делам, вдова отца позвонила тебе и рассказала об этом, чтобы поквитаться со мной. Но на самом деле условия завещания не были главной причиной взять тебя замуж.
— Я тебя умоляю, Хавьер. — Эмелия закатила глаза. — Послушай себя, ты говоришь о нашем браке как о сделке, полной всяких правил, условий и ограничений. Какого черта жениться, если делать это не по любви?
— Любовь не была частью сделки, — сказал он холодно. — Мне требовалась жена. Многие мои деловые партнеры — люди старой школы, очень консервативные, помешанные на традиционных ценностях. Они охотнее шли на контакт, если знали, что я тоже женатый, семейный человек. Я понимаю, что это звучит несколько… бессердечно, но тебя более чем устраивала роль корпоративной жены. Физически мы с тобой идеально подходим друг другу, а больше ничего нам не было нужно.
Эмелия смотрела на мужа, утопая в вихре эмоций. Как она могла согласиться на такой брак? Как приняла отношения, построенные только на сексе? Неужели она все-таки превратилась в одну из бессмысленных, помешанных на роскоши живых кукол, которыми кишело окружение ее отца, стала птичкой в золотой клетке, закормленной до полного паралича мозга?
— По здравом размышлении, я поступил неправильно, когда уехал, оставив столько вопросов неразрешенными. Не удивлюсь, если это и толкнуло тебя на побег.
Эмелия тщетно попыталась обнаружить в памяти хотя бы смутный след того скандала.
— Разве я сама не объяснила, почему сбежала? Не оставила записки?
— Оставила.
— Я могу прочитать? — с надеждой спросила она.
— Я ее порвал. — Болезненное воспоминание заставило Хавьера сжать побелевшие губы. — Я вернулся из Москвы через два дня после твоего отъезда. Наверное, должен был лететь в Лондон сразу, как узнал, что ты там, но… потерял слишком много времени. Я паковал чемодан, когда мне сообщили об аварии.
— Что я написала?
— Что больше не хочешь быть моей женой.
Эмелия потерла лоб, как будто это могло помочь ей привести мысли в порядок. О'кей, значит, она бросила мужа. Видимо, у нее не осталось сил выносить пустой, бездушный брак, как и предполагала Изабелла. Эмелия знала себя достаточно хорошо, чтобы понимать: только отчаяние могло толкнуть ее на такой поступок.
— Несколько дней назад ты сказал, что в прессе ходили слухи о моих отношениях с Питером. Ты доверял мне так же, как я должна была доверять тебе в вопросе с певичкой из ночного клуба?
Хавьер заметно подобрался, мышцы напряглись.
— Признаюсь, я ревновал тебя к нему. — Испанец выталкивал каждое слово сквозь частокол стиснутых зубов. — Каждый раз, когда я видел вас вместе, он из кожи вон лез, чтобы показать, как вы близки. Все время приобнимал тебя за плечи или за талию, трогал за руки.
— Питер был тактильным человеком, он не умел общаться иначе. — Эмелия поморщилась от того, сколько злобы услышала в словах мужа. — Я тебя наверняка предупреждала.
— Да, но от этого его поведение не перестало меня раздражать.
Хавьер ревновал ее и сейчас. Ему не хотелось признаваться, но он просто вибрировал от ревности. Она видела, как муж сжимал и разжимал кулаки, словно хотел ударить кого-то.
— Если я был не прав относительно тебя и Маршалла, я прошу прощения. Все указывало на то, что вы — любовники. Но я начинаю думать, что существуют и другие объяснения, почему ты оказалась с ним в машине.
— Я не поняла, ты верил или не верил в мою измену? — спросила Эмелия.
— Давай оставим это. Я не люблю, когда мне напоминают о моих ошибках. У нас достаточно проблем здесь и сейчас. Я хочу, чтобы ты скорее выздоровела. Я виноват в том, что ты чуть не погибла, я не должен был никуда тебя отпускать в таком взбаламученном состоянии. Я должен был настоять, чтобы мы сели и спокойно все обсудили, как взрослые люди. Вместо этого я поставил бизнес на первое место, надеясь, что в мое отсутствие страсти улягутся сами.
Эмелия молча смотрела на мужа, странно тронутая его неохотным признанием вины. Хавьер Мелендес не производил впечатления человека, который легко просит прощение.
Волнующий, мужественный запах его тела снова коснулся ее ноздрей. С момента их расставания у бассейна он переоделся в обычные брюки и футболку. Волосы все еще оставались влажными после душа и немного завивались на концах, где их неплохо было бы подстричь. Ей захотелось пропустить их между пальцами, так, как она делала это раньше… Эмелия вздрогнула.
— Эмелия? Что ты вспомнила? — Хавьер схватил ее за плечи.
— Твои волосы… Я столько раз к ним прикасалась… Но сейчас они стали длиннее.
— Я был слишком занят, не успел подстричься. Помнишь что-то еще?
— Не знаю. Все пролетает в голове так быстро, что я не успеваю ухватить.
— Не напрягай свою память слишком сильно. Все вернется, это лишь вопрос времени. Мы будем терпеливыми. — Он грустно вздохнул. — Я буду терпеливым.
Хавьер погладил жену по щеке, каждым прикосновением стирая еще одну причину уворачиваться от его объятий. Наоборот, она шагнула вперед, прижалась к нему плотнее, подпитывая жаром его тела пламя, которое разгоралось в ней с момента, как она взглянула с больничной койки в его непроницаемые, гипнотические глаза.
— Эмелия.
То, как он произнес ее имя, смело последний стоявший между ними барьер. В голосе испанца чувствовалась та же жгучая потребность в близости, которая звенела в самой Эмелии, словно слишком сильно зажатая струна.
Она подняла голову навстречу его поцелую, всем существом понимая, что наконец-то вернулась домой.
Глава 7
Эмелия сладко вздохнула, отдаваясь на волю его губ и языка. В самых чувствительных точках ее тела зажигались сигнальные огни, кровь бурлящим потоком бежала по венам, нервные окончания звенели. Грудь, распластанная по его груди, потяжелела и напряглась, во рту стало так же горячо, влажно и скользко, как в самом секретном уголке ее тела.
Руки Хавьера опустились на ягодицы жены, прижимая ее крепче. Эмелия почувствовала тугой контур его восставшей плоти и понеслась по волнам желания на первобытный зов. Руки молодой женщины заново открывали для нее тело мужа: жесткие мышцы плеч и спины, рельеф живота, стройность бедер и, наконец, мощь горячего ствола, гордо и требовательно вздымавшегося между ног. Добравшись туда, она услышала полустон-полупросьбу Хавьера — что-то неразборчивое, смесь английского, испанского и универсального языка вожделения. Одной рукой он сдирал с себя одежду, нетерпеливо переступал ногами, избавляясь от ботинок и брюк. Прикосновение к его обнаженной коже было как удар током, и Эмелия подумала: «Неужели так было с самого начала — это безумное физическое влечение, не облагороженное ничем, кроме неудержимой животной страсти?»
Избавившись от рубашки, Хавьер начал раздевать жену, медленно лаская губами каждый сантиметр ее кожи, который открывала ткань. Эмелия больше не могла ни о чем думать, она просто стояла, дрожа как в лихорадке, пока из одежды на ней не остались лишь кружевные трусики. Только тогда она вышла из транса, распластала пальцы по его широкой груди, наслаждаясь твердостью мышц и тем, как его сердце стучалось в центр ее ладони. Она прижалась губами к его горлу и двинулась вниз сквозь поросль жестких черных волос, широкую на груди и клином сужавшуюся к лобку. Опустилась перед ним на колени, любуясь открытым ее взгляду во всех деталях мужским орудием, набухшим от переполнявшей его силы. Хавьер почувствовал ее дыхание там, внизу, его сильное тело подобралось в ожидании самой интимной из всех возможных ласк. Эмелия сделала экспериментальное движение кончиком языка, пробуя мужа на вкус, и едва не вскрикнула, когда удовольствие судорогой свело пальцы испанца на ее плечах. Она водила языком по всей шелковистой длине ствола, с удовольствием ощущала каждый сбой в дыхании Хавьера, каждое сокращение мышц, каждое нажатие пальцев, мявших нежную кожу ее плеч.
Но прежде чем она смогла завершить для него эту сладкую пытку, испанец поднял ее на ноги.
— Пока хватит, — пробормотал он. — Я не хочу кончить слишком быстро.
Эмелия, которая успела почувствовать силу желания мужа, не возражала. Больше всего ей хотелось, чтобы Хавьер наконец-то наполнил ее собой, не оставив им обоим пути назад.
Не отнимая голодных, жадных губ от ее рта, испанец уложил жену на постель и избавил от трусиков. Эмелия вскрикнула, когда раскаленное дыхание испанца пощекотало внутреннюю сторону ее бедер, пальцы деликатно раскрыли перед ним ее женскую сущность, язык скользнул в жаркую пещерку между ногами, осторожно дегустируя ее любовные соки как экзотический эликсир. Молодая женщина застонала, забилась на простынях, предчувствуя близость оглушительного крещендо. Она сминала в руках постельное белье, оглушенная стуком сердца, пока оральные ласки Хавьера не вознесли ее на вершину блаженства.
Эмелия не знала, с чем сравнить этот взрыв эмоций, похожий на природный катаклизм: с извержением вулкана или, может быть, с цунами? Каждый нерв в ней все еще вибрировал, грудь вздымалась и опадала, но вместе с тем Эмелия чувствовала себя бестелесной, плыла куда-то в облаках, лениво удивляясь, как она после всех ночей с Хавьером могла забыть что-то настолько невероятное? Но это было еще не все.
Хавьер навис над ней, мягким нажатием бедер заставил раздвинуть ноги. Его возбужденная плоть коснулась припухших потаенных складок жены. Сосредоточенное лицо испанца выражало намерение контролировать себя до последнего, чтобы случайно не причинить Эмелии боль. Она приободрила его — погладила напряженную спину, побуждая закончить их слияние, приподняла бедра, готовясь принять его в себя.
Испанец со стоном скользнул в распахнутое лоно Эмелии, слишком осторожно, на ее вкус. Она вцепилась ему в спину, подалась навстречу, радуясь импульсам удовольствия, которые разбегались по телу от каждого его мощного толчка. Хавьер задышал чаще, задвигался увереннее и понес Эмелию за собой в очередной водоворот наслаждения на гребне сумасшедшей волны. Она вдыхала запах его пота, жесткие волоски на его груди щекотали ее грудь, и все расплавленное его жаром существо молодой женщины желало только одного — последнего движения, которое унесет их обоих в рай.