Властелин Мира направил Жезл Силы на Хьянь Ю. Сфера Исполнения сомкнулась вокруг стройной фигуры повара. Молекулы его тела мгновенно распались на атомы, которые, перестроившись, слились в единый кристалл атомарной соли – твердый, как сталь, и прозрачный, как живородящее стекло.
– Теперь ты соответствуешь. – Властелин удовлетворенно отпустил Жезл Силы.
Хьянь Ю поставили в центре Главной Праздничной Кухни в назидание поварам.
Восходящее и заходящее солнце сверкало на его солёном лбу холодным светом, словно нож для нарезания Окорока Небесного Борова.
КОГДА ААБЕР, DANNO И ЕАНЬ УЗНАЛИ
О СУДЬБЕ ИХ ЧЕТВЕРТОГО S-РЕБЕНКА,
ОНИ СРАЗУ ЖЕ ВПАЛИ В ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЙ
Валера Соплеух перечитал дважды обрывок последней фразы, перевернул бумагу. На обороте текста не было.
– Козлы сипатые, бля… – пробормотал Соплеух, скомкал лист, кинул в угол и негромко выпустил газы.
Свиная голова шипела, две струйки дыма тянулись из глазниц. По чердаку полз запах жженого мяса.
Соплеух допил водку, срезал ножом кусок полуспекшейся свиной щеки, обмакнул в банку с томатным соусом и отправил в рот.
Лошадиный Суп
Анне и Марии
Как началось? Просто, как и все неизбежное:
Тысяча девятьсот восьмидесятый год, июль, поезд Симферополь – Москва, 14.35, переполненный вагон-ресторан, пятна томатного соуса на перекрахмаленной скатерти, забытые кем-то спички «Львiв», сигаретный пепел, позвякивание бутылки «Нарзана» в металлическом кольце у окна, колеблющаяся занавеска, гиперболоиды густых солнечных лучей, Олино предплечье со следами облезающего загара, полинявший Володин батник, Виткино джинсовое платье с двумя вышитыми маковыми головками.
– Только, пожалуйста, ребятки, не рассиживайтесь, – зашелестел замусоленной книжкой официант, – у меня очередища до самой Москвы.
– А что у вас… – начал Володя, но лягушачьи губы официанта опередили:
– Салатов уже нет, солянки нет, есть харчо, судачок с пюре и бифштекс с яичком.
– А пива нет?
– Есть! – тряхнул взмокшей челкой официант. – Два, три?
– Четыре, – расслабился Володя. – И всем по бифштексу.
– Мороженое есть? – надела черные очки Витка.
– Нет… – Официант чиркнул карандашом в книжке и вывернулся жирным тюленьим телом к сдерживающей очередь буфетчице. – Любань, еще одного!
– Может, не на-а-до? Ведь нам так ую-ю-тно! – пропела Оля, закуривая последнюю сигарету, но по проходу уже шел шоколадный от загара мужчина в белых брюках и голубой рубашке.
– Здравствуйте, – улыбнулся он всем троим сразу, садясь и быстро заглядывая в глаза.
Он был никакой, без возраста, с плешивой головой.
«Ветеринар», – обозначил его Володя, забирая сигарету у Оли.
«Дынин», – вспомнила Оля персонажа фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».
«Холостяцкий притырок на пути с курорта», – скривила красивые губы Витка.
Официант, бормоча что-то, вспомнил про него, повернулся, но плешивый протянул ему трёшку:
– Мне ничего, пожалуйста.
Официант взял деньги, непонимающе нахмурился:
– Ну, а…
– Ничего, ничего… – тряхнул незнакомец пальцами с обгрызенными ногтями. – Я просто посижу… немного.
– Ну, а… Попить? Пивка? «Псоу»? Коньячок «Арарат»…
– Ничего, ничего.
Официант молча уплыл на кухню.
«Ветеринар, но с припиздью, – покосился на незнакомца Володя. – Наверно, сибирский валенок. Зиму тихо горбатился, летом поехал на юга мошной трясти».
«От жены из купе сбежал. – Оля забрала сигарету у Володи, затянулась. – Дал бы лучше нам три рубля. Володька последнюю пятерку щас просадит, приедем, в доме шаром покати, предки в санатории, неделю жить еще, ужас…»
«Окрезел чувачок на юге, вот и мучается дурью. – Витка посмотрела в окно. – И почему у таких козлов всегда много денег?»
Поезд полз по знойной Украине.
– Что-то как-то в этом году совсем уж лето жаркое, – заговорил плешивый, норовя заглянуть троим в глаза. – Неужели и в столице нашей родины такая температурная катастрофа?
– Понятия не имеем, – ответила за всех Витка, брезгливо глянув на его ноги.
– Вы где отдыхали? – улыбался мелкими нечистыми зубами плешивый.
«В пизде!» – ответил про себя Володя, а вслух произнес:
– Знаете, мы перегрелись и спать хотим. А когда мы хотим спать, то мы всегда хотим есть и совсем не хотим разговаривать.
– Сиеста, значит? – заискивающе прищурился плешивый.
– Сиеста. – Володя погасил окурок, вспомнив так и не дочитанный им роман с аналогичным названием.
– А у меня наоборот, – пригнулся к столу незнакомец, словно обреченный к плахе. – Как только перегреюсь – сразу такая бодрость появляется, такая сила в теле, что вот, представьте себе, если бы сейчас вот здесь в полу вот этого самого вагона было вделано такое вот большое стальное кольцо, которое…
Вдруг он осекся на полуслове и оцепенел, словно укушенный змеей. Официант поставил на стол три тарелки с пережаренными кусками мяса, обрамленными заскорузлыми палочками картофеля «фри», перьями укропа, вялым зеленым горошком и тремя жареными яйцами. Яйца, правда, не были пережарены, не растеклись и выглядели довольно аппетитно. Из двух карманов нечистого белого халата официант выудил четыре бутылки холодного симферопольского пива, громко поставил, открыл и уплыл дальше.
«Слава труду! – Володя облегченно взялся за не успевшую вспотеть бутылку. – Сейчас бы он нам проел плешь с этим кольцом в полу…»
Пиво потекло, зашипело в стаканах. Трое взяли стаканы и отпили: Володя – жадно, залпом, до ломоты в зубах, Витка – не торопясь, с удовольствием, Оля – как всегда, хладнокровно, так как заставить внутренне затрепетать ее могло только полусладкое шампанское.
Забыв про замолчавшего соседа, трое набросились на еду. Не ели ничего они с самого утра, а вчера после отправления поезда и до глубокой ночи выпили в купе пять бутылок «Мукузани» и залакировали одинокой четвертинкой «Русской» местного разлива, что сегодня сказывалось на настроении.
Ели, как и пили, по-разному.
Володя, густо посолив и поперчив яйцо, подцепил его на вилку, отправил в рот целиком, и, проглатывая, запил пивом; затем, нанизав на вилку три палочки картошки, воткнул ее в жесткое мясо, отрезал приличный кусок, положил на него ножом пять горошин, отправил всю конструкцию в рот, запихнул вслед кусочек белого хлеба и стал жевать, глядя на ползущие за окном провода и думая о том, что бы было, если б Брайен Ферри и Брайен Ино вдруг взяли да и объединились в группу.
«Назвали бы ее как-нибудь странно, – с удовольствием пережевывал он до слез в глазах. – Например: „BB“. Или – „Rose of Blue“. Или просто: „Miracle №7“».
Витка положила яйцо на мясо, нервно раздавила его вилкой, проткнула картошку, обмакнула в яйцо, отправила в рот, отрезала кусочек мяса, обмакнула в яйцо, отправила в рот, запила, отломила черного хлеба, обмакнула в яйцо, отправила в рот и, жуя, стала быстро протыкать непослушные горошины и совать в пожелтевшие от яйца губы. Она смотрела на серебряный перстень на безымянном пальце левой руки у плешивого.
«С намеком чувачок: вроде холост-разведен, а бывшее обручальное мне на фиг не нужно. Интересно, подклеил он кого-нибудь в Крыму? Какую-нибудь тетю Клаву из санаторной столовки. Или, нет, может, мать-одиночку, еврейскую толстожопую мамашу. Он ей за черешней стоял, а она ему на диком пляже втихаря давала».
Оля ела спокойно, отрезая мясо, запивая каждый кусочек пивом, отщипывая белого хлеба и совсем игнорируя гарнир. Взгляд ее рассеянно плавал в тарелке.
«Интересно, пройдет после пива голова? Зарекалась пить водку эту противную, а Вовик готов пить все подряд. Надо Наташке сразу позвонить, интересно, отксерила она ноты? Если – нет, я ей Бартока принципиально не верну. Ее просить – безнадежное дело. А если ей что понадобится – вынь да положь, как тогда с ансамблем… Господи, почему он так смотрит?»
Оля перестала жевать.
Плешивый смотрел на нее безумными водянистыми зеленовато-голубыми глазами. Лицо его было не то что смертельно бледным, а совсем чудовищным, словно перед ним происходило что-то страшное, противное естеству этого человека.
«Опрокинутое лицо», – вспомнила Оля, кладя нож и вилку на край тарелки.
– Почему вы… так смотрите?
Витка и Володя тоже перестали есть и уставились на плешивого. По его лицу прошла судорога, он вздрогнул всем телом и заморгал, взявшись за виски.
– Извините… я… это…
Поезд въехал на мост, с грохотом замелькали стальные опоры, пахнуло гарью.
Незнакомец энергично потер свои бледные щеки, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал бумажку и молча протянул Володе. Это была справка об освобождении из исправительно-трудовой колонии, выданная Бурмистрову Борису Ильичу. Оля и Витка заглянули в бумажку.
– Семь лет, ребята. Семь лет. И всего-то за какой-то мешок лимонной кислоты, – произнес плешивый и забрал справку. – Вы извините, я ничего не хочу нарушать… вмешиваться… и так далее. Просто у меня есть одна огромная просьба. Очень большая.
– Деньги нужны? – спросил Володя, сообразив, что трешка официанту – всего лишь трюк, рассчитанный на внешний эффект.
– Ну что вы! – усмехнулся Бурмистров, доставая из брюк толстенный кожаный бумажник и бросая его на стол. – Денег у меня куры не клюют.
Молодые люди молча посмотрели на портмоне с торчащими торцами многочисленных купюр.
– Деньги вообще это… так… – незнакомец нервно махнул рукой, – роли не играет. А просьба. Ну… не знаю. Давайте, я вам по порядку расскажу.
«Не даст поесть», – тоскливо посмотрел на половину бифштекса Володя.
«Странный чувак», – пригубила пиво Витка.
«Уголовник. Надо же!» – недоверчиво смотрела Оля.
Бурмистров убрал бумажник, потер маленький подбородок.
– Ну, обстоятельства дела, это опустим, не очень интересно. Одно скажу: я по профессии конструктор, а по призванию – коммерсант. Но времена мутные, какой уж тут бизнес. Да. И вот семь лет припаяли. Два месяца, как освободился. Зона наша Богом забытая, в Казахстане. Не наша, простите! – мелко засмеялся он. – Ихняя, ихняя. Вот. Ну и я, человек с двумя высшими образованиями, работал на кирпичном заводе. Не только, правда, но в основном – лепил кирпичи. Вот. И уже потом, ближе к освобождению попал на блатное место, на кухню. А в этой зоне, будь она неладна, одно плохо – слишком маленькая. Всего двести два человека. Ну и она нужна-то особо никому. Сидят там за экономические преступления средней тяжести, так сказать. Срока большие. Люди серьезные, спокойные. Не беспредельничают, не чифирят, в побеги не уходят. И снабжение – отвратительное. Ну и, в общем, за эти семь лет каждый день я ел одно и то же – похлебку из конины. Лошадиный суп, как мы называли. Там рядом большой конный завод, ну и выбракованных лошадей – к нам в котел.
Он усмехнулся и посмотрел в окно.
– А что… в этом супе еще было? – спросила Витка.
– Пшено, рис или мука, – улыбаясь, заговорил Бурмистров. – Когда что. Но – конина, главный, так сказать, субпродукт, была всегда. Ежедневно. Каждый день наш лагерек съедал целую лошадь.
– Где же они столько лошадей взяли? – спросил Володя.
– Чего-чего, а лошадей в Казахстане полным-полно. Больше, чем в Москве! – засмеялся Бурмистров, и Витка с Олей улыбнулись.
– А это не вредно – каждый день конину? – спросил Володя.
– Нет. Конское мясо – самое здоровое. Полезнее свинины и говядины.
– И вы все эти семь лет ели одно и то же? – Оля разглядывала его беспокойный лоб с тонущими в загаре веснушками.
– Трудно поверить? – заглянул он ей в глаза.
– Трудно, – серьезно произнесла она.
– Мне тоже – трудно. Но вот… – он развел руками, – семь лет как не бывало, два конных полка съедены, а я живой!
– Но это ж жутко муторно – каждый день одно и то же! – покачала головой Витка. – Если бы мне вот этот бифштекс каждый день пихали – я бы с ума съехала.
– Ну, у меня за эти годы разные состояния были, разные… – покачал головой Бурмистров. – Поначалу ел все, потом не мог мясо есть, выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот – стал мясо всухую есть, с хлебом. Потом вообще как-то плюнул и молотил все подряд, а под конец… это трудно объяснить.
Он задумался.
«Если он не врет – это в умат», – налил себе пива Володя.
«Он теперь должен жутко жрать хотеть все подряд. – Витка разглядывала Бурмистрова как диковинную рептилию. – Хотя он ведь ничего не заказал! Наверно, в Крыму обожрался, бедный».
«Какой-то он… непонятный… – думала Оля, – словно не про себя говорит…»
– Знаете, когда меня на кухню перевели, – начал Бурмистров, глядя в окно, – я видел весь процесс приготовления пищи. Каждый день. Это начиналось рано утром. На тележке из морозильни привозили лошадиную тушу, клали на три сбитые колоды. И повар сразу звал Васю Два Топора Пара. Это был один зэк, он раньше работал мясником в Алма-Ате, но потом сел по-крупному. Здоровенный мужик с двумя топорами. Он приходил и начинал рубить мерзлую тушу, как капусту. И это было самым большим его удовольствием. Рубил художественно, от души. Потом он уходил, мы загружали мясо в котлы, варили, сыпали крупу. Варили долго, пока мясо от костей не отстанет. А потом… потом… простите, как вас зовут?
Он смотрел на Олю.
– Ольга, – спокойно ответила она.
– Ольга, я могу вас попросить об одном одолжении? Только вас.
– Смотря о каком.
Бурмистров вцепился руками в стол, словно готовясь опрокинуть его.
– Вы можете поесть для меня? Здесь. Сейчас.
– Как это – для вас?
– Ну, чтобы я посмотрел. Просто посмотрел.
Ольга переглянулась с Володей.
«Начался дурдом», – подумал Володя и решительно вздохнул.
– Знаете, мы вообще-то пришли сюда с конкретной…
– Я понимаю, понимаю, понимаю! – сморщился Бурмистров. – Я совсем не хочу вам мешать, но мне больше ничего не нужно, кроме как посмотреть, мне вообще больше ничего не нужно! У меня нет ни семьи, ни близких, а сейчас и друзей даже не осталось, нет ни кола, ни двора, но вот это, – он как-то по-собачьи показал губами на тарелку, – только это и осталось.
– Что – еда? – спросила Витка.
– Да нет, нет, нет! – затряс он головой. – Не еда! А чтобы видеть, как ест хороший человек. Видеть, как ест Ольга. Да. И вот, сразу, чтобы не было никаких вопросов… – Он достал портмоне, вытащил двадцатипятирублевку и положил на стол.
«Приехали! – Витка прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. – Мама дорогая, ведь будем в Москве рассказывать – никто не поверит…»
«Он точно болен», – смотрела на синюю купюру Оля.
«Чушь какая», – усмехнулся Володя.
– Я пойду в купе, – встала Оля.
Бурмистров передернулся, как от электрического разряда.
– Ольга, умоляю, прошу вас, только не уходите!
– Спасибо, я уже сыта. – Ольга стала протискиваться между столом и Володей.
– Умоляю! Умоляю! – громко выкрикнул Бурмистров.
С соседних столов обернулись.
– Погоди. – Володя взял ее за руку. – Это интересно.
– Очень! – фыркнула она.
– Поверьте, Ольга, мне этой минуты хватит на целый год! – забормотал Бурмистров, совсем приникая к столу и снизу заглядывая ей в глаза. – Вы… вы удивительно едите… просто божественно… это так, это так… вот здесь у меня… – он прижал руки к впалой груди, – здесь это… просто как волна, такая сильная, что… что и не вижу ничего…
Голос его задрожал.
«Жалкий. Но сумасшедший», – покосилась Оля.
Помолчали под перестук колес.
– Ну, а что? – заговорил Володя. – Что такого, что человек хочет посмотреть, как ты ешь?
– Я не люблю, когда в рот заглядывают. И вообще… – она посмотрела в окно, – не люблю помешанных.
– Ольга, я не псих, поверьте! – затряс руками Бурмистров. – Я совершенно нормальный советский человек.
– Оно и видно! – усмехнулась она.
– А может, я для вас поем? – Витка глянула на колеблющуюся от сквозняка двадцатирублевку.