Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.
— Шаль тебе привез… пуховую. А тебе, тять, — сапоги. А это — Верке. А это — Степке. Все тут живы-здоровы?..
Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщившись, с интересом наблюдали за движениями сына — он все доставал и доставал из чемодана.
— Все здоровы. Мать вон только… — Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром. — Ничего товар… Степка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
— Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. — Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. — Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
— Соскучился, так раньше бы приехал.
— Дела, тятя.
— «Дела»… — Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. — Какие уж там дела-то!
— Ладно тебе, отец, — сказала мать. — Приехал — и то слава Богу.
— Ты говоришь — какие там дела! — заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. — Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, — крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого — черт его знает!.. — Игнат встал, прошелся по комнате. — Откуда что берется! В плечах — сажень, грудь как у жеребца породистого — силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревнованиях — Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела — никакого представления. Физкультуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.
С последними словами Игнат обратился к жене.
Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
— …Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.
— Ладно, — согласился отец. Он слушал невнимательно. — Мать, где там у нас?.. В лавку пойду…
— Погоди, — остановил его Игнат. — Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что — сразу в лавку. — Но отец так глянул на него, что он сразу отступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажник, шлепнул на стол. — На деньги.
Отец обиженно приподнял косматые брови.
— Ты брось тут, Игнаха… Приехал в гости, — значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?
Игнат засмеялся.
— Ты все такой же, отец.
— Какой?
— Ну… такой же.
— Да ладно вам — сцепились. Что вас лад-то не берет? — вмешалась мать. — Иди в лавку-то. Пошел — дак иди.
Ермолай ушел.
— Сынок… не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то?
— Максим?.. Честно говорить?
— Господи, ну дак а как же?
— Плохо.
Мать вздохнула.
— А что шибко-то плохо?
— Плохо, потому что дурак… И не слушается. Причем… колосс — сильный, конечно, парень… Приходит как-то с девушкой — ничего, хорошая девушка… — Игнат повернулся к жене. — А? Нинка-то.
— Да.
— Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре — это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты, — говорю, — опять не сваляй дурака». А девка — без ума от него. Ну и что? Через неделю — конец: горшок об горшок — и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы, — говорит, — скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему — хлопнет дверью и поминай как звали.
Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
— Осподи, осподи, — опять вздохнула она. — Помог бы уж там ему как-нибудь.
— Да не хочет! — искренне воскликнул Игнат. — Ну скажи ей: не стараюсь, что ли!
— Это верно… мамаша: он не хочет никого слушать.
— Отцу-то уж не говорите про него.
В сенях загремело ведро. Шаги…
— Верка идет, — сказала мать.
— Она где работает-то?
— Дояркой.
Вошла немая… Всплеснула руками, увидела брата, кинулась к нему. Расцеловала.
— От она… От мы как. От как, — приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. — От мы как брата любим… Ну та… Ну, хватит… Познакомься вот с женой моей.
Вера поглядела на Тамару. «Спросила»: «Вот это твоя жена?»
— Ну. А что?.. — Игнат показал: «Хорошая?»
Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.
— Пойдемте, я вам платье привезла, — сказала она. Вера не поняла.
— Верка, иди в горницу — платье мерить.
Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
Все были довольны.
— Да хватит скакать-то! — притворно рассердилась мать. — Прям уж обрадуется, так удержу нету.
Тамара с немой ушли в горницу.
— Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство привез — змеиный яд-то, ты просила.
— Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе… Может, подымусь теперь. Радикулит — измучилась вся. А сказали тут…
Пришел Ермолай.
— А Степан все плотничет? — продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей в избе.
Отвечал теперь отец:
— Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!
— Не закладывает?
— Бывает маленько… Так ведь оно что — дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.
— Жениться-то собирается?
— А мы знаем? Помалкивает. Да женится… куда девается… Садись, пока суд да дело — пропустим маленько.
— Подождали бы Степку-то.
— Мы по маленькой… Садись.
Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торжественная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой… сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. Потом побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить — какая она добрая, хорошая, умная.
Тамаре неловко стало.
Игнат был доволен.
Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
…Выпили маленько.
Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдельной грустью:
— Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее… А жалко.
— Почему такое пессимистическое настроение?
Отец посмотрел на сына.
— А ты, Игнат, другой стал, — сказал он. — Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
— Ты вот давеча вытащил мне сапоги… Спасибо, сынок! Хорошие сапоги…
— Не то говоришь, отец, — сказал Игнат. — При чем тут сапоги?
— Не обессудь, если не так сказал, — я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой… Он плотничает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там…
Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная веселость-снисходительность.
— Посмотрим, посмотрим, тятя.
— Давай еще по маленькой, — предложил отец.
— Нет, — твердо сказал Игнат.
— Вот сын какой у тебя! — не без гордости заметил старик, обращаясь к жене. — Наша порода — Воеводины. Сказал «нет» — значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.
— Ты, отец, разговорился что-то, — урезонила жена старика. — Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.
Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то «рассказывать» матери. Мать часто повторяла «Ну, ну… Батюшки мои! Фу ты Господи!»
— Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, — повернулся он к Тамаре. — Он сын мне. Только другой он стал.
— Перестал бы, отец, — попросила мать.
— Ты лежи, мать, — беззлобно огрызнулся старик. — Лежи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перебиваешь.
Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнат тоже встал… Завели патефон. Поставили «Грушицу».
Все замолчали. Слушали.
Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводиных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом — не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня — думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой… В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
— Сейчас Степка придет, — сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.
Молодые ушли в горницу; унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.
— Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно вообще-то.
— Давай, сынок, это ничего. Это полезно, — миролюбиво сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику. А праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно, гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игната сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
— Сейчас Степка придет, — сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут.
Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный…
— Игнаша наш приехал, — встретил его отец.
— Я уж слышал, — сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:
— Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то неудобно даже.
— Ну, давай, — согласился отец. — А то верно — он нарядный весь, как это… как артист.
И тут из горницы вышел Игнат с женой.
— Брательник! — заревел Игнат, растопырив руки. — Степка! — И пошел на него.
Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, — видно, застеснялся Тамары.
Игнатий облапил его.
— Замараю, слушай, — Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.
— Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились светлые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался.
— Он тебе подарки привез, Степка, — громко и хвастливо сказал он, направляясь к чемоданам.
— Брось, тятя, какие подарки! Ну, давай, что ты должен делать-то? Делай скорей! Выпьем сейчас с тобой! Вот! Видела Воеводиных? — Игнат легонько подтолкнул жену к брату. — Знакомьтесь.
Степка даже покраснел — не знал: подавать яркой женщине грязную руку или нет. Тамара сама взяла его руку и крепко пожала.
— Он у нас стеснительный перед городскими, — пояснил отец. — А мне — хоть бы хны!
Степка осторожно кашлянул в кулак, негромко, коротко засмеялся: готов был провалиться сквозь землю от таких объяснений отца.
— Тятя… скажет тоже.
— Иди умывайся, — подсказал отец.
— Да, пойду маленько… того… — обрадовался Степан. И пошел в сени. Игнат двинулся за ним.
— Пойдем, полью тебе по старой памяти.
Отец тоже вышел на улицу.
Умываться решили идти на Катунь — она протекала под боком, за огородами.
— Искупаемся, — предложил Игнат и похлопал себя ладонями по могучей груди.
Шли огородами по извилистой, едва приметной тропке в буйной картофельной ботве. Отец — сзади сыновей.
— Ну, как живете-то? — басил Игнат, шагая вразвалку между отцом и братом. Он все-таки изрядно хватил там, с друзьями.
Степка улыбался. Он был рад брату.
— Ничего.
— Хорошо живем! — воскликнул отец. — Не хуже городских.
— Ну и слава Богу! — с чувством сказал Игнат. — Степан, ты, говорят, нагулял тут силенку?
— Какая силенка!.. Скажешь тоже. Как ты-то живешь?
— Я хорошо, братцы! Я совсем хорошо. Как жена моя вам? Тять?
— Ничего. Я в них не шибко понимаю, сынок. Вроде ничего.
— Хорошая баба, — подхватил Игнат. — Человек хороший.
— Шибко нарядная только. Зачем так?
Игнат оглушительно захохотал.
— Обыкновенно одета! По-городскому, конечно. Поотставали вы в этом смысле.
— Чего-то ты много хохочешь, Игнат, — заметил старик, — как дурак какой.
— Рад, поэтому смеюсь.
— Рад… Мы тоже рады, да не ржем, как ты. Степка вон не рад, что ли? А он улыбается — и все.
— Ты когда жениться-то будешь, Степка? — спросил Игнат.
— Не уйдет, куда торопиться.
Пришли к реке.
Игнат первый скинул одежду; обнажив свое красивое тренированное тело, попробовал ногой воду, тихонько охнул.
— Мать честная! Вот это водичка!
— Что? — Степан тоже разделся. — Холодная?
— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался Игнат. Подошел к брату и стал его похлопывать и осматривать со всех сторон, как жеребца. Степка терпеливо стоял, смотрел в сторону, беспрерывно поправляя трусы, улыбался.
— Есть, — закончил Игнат. — Есть, братишка. Давай попробуем?
— Да ну! — Степка недовольно тряхнул волосами.
— А чего, Степка? Поборись! — Отец с укором смотрел на младшего. — Не под бабой лежать…
— Бросьте вы, на самом деле, — упрямо и серьезно сказал Степка. — Чего ради сгребемся? На смех людям?
— Тьфу! — рассердился отец. — Ты втолкуй ему, Игнат, ради Христа! Он какой-то телок у нас — всего стесняется.
— А чего тут стесняться-то! Если б мы какие-нибудь дохлые были, тогда действительно стыдно.
— Объясни вот ему!
Степка нахмурился и пошел к воде. Сразу окунулся и поплыл, сильно загребая огромными руками; вода вскипала под ним.
— Силен! — с восхищением сказал Игнат.
— Я же тебе говорю! Он бы тебя уложил.
— Не знаю, — не сразу ответил Игнат. — Силы у него больше, это ясно.
Отец сердито высморкался на песок. Игнат постоял еще немного и тоже полез в воду А отец пошел вниз по реке, куда выплывал Степка. Когда тот вышел на берег, они о чем-то негромко и горячо разговаривали. Отец доказывал свое, даже прижимал к груди руки. Игнат подплыл к ним, они замолчали.
Игнат вылез из воды и задумчиво стал смотреть на далекие синие горы, на многочисленные острова.
— Катунь-матушка, — негромко сказал он.
Степка и отец тоже посмотрели на реку.
На той стороне на берегу сидела на корточках баба с высоко задранной юбкой, колотила вальком по белью; ослепительно белели ее тупые круглые коленки.
— Юбку-то опусти маленько, ай! — крикнул старик.
Баба подняла голову, посмотрела на Воеводиных и продолжала молотить вальком белье.
— Вот халда! — с возмущением негромко сказал старик. — Хоть бы хны ей!
Братья стали одеваться.
Хмель у Игната прошел. Ему что-то грустно стало.
— Чего ты такой? — спросил Степка, у которого, наоборот, было очень хорошее настроение.
— Не знаю. Так просто.
— Не допил, поэтому, — пояснил старик. — Ни два ни полтора получилось.
— Черт его знает. Не обращайте внимания. Давайте посидим, покурим…
Сели на теплые камни… Долго молчали, глядя на волны. Солнце село на той стороне, за островами. Трое смотрели на родную реку, думали каждый свое… Игнат присмирел.
— Что, Степа? — негромко сказал он.
— Ничего, — Степка бросил камешек в воду.
— Все строгаешь?
— Строгаем.
Игнат тоже бросил в воду камень. Помолчали.
— Жена у тебя хорошая, — сказал Степан. — Красивая.
— Да? — Игнат оживился, с любопытством, весело посмотрел на брата. Сказал неопределенно: — Ничего. Тяте вон не нравится.
— Я не сказал, что не нравится, чего ты зря? — Старик неодобрительно посмотрел на Игната. — Хорошая женщина. Только, я считаю, шибко фартовая.
Игнат захохотал.
— Ты у нас приблатненный, тять! Ты знаешь, что такое фартовая-то?
Отец отвернулся к реке, долго молчал — обиделся. Потом повернулся к Степке и сказал сердито:
— Зря ты не поборолся с ним. Ну хоть в ухо стукнитесь?
— Вот привязался! — удивился Степка. — Ты что?
— Заело что-то тятю, — сказал Игнат. — Что-то не нравится ему.
— Что «не нравится»? — повернулся к нему отец.
— Не знаю. На душе у тебя что-то не так, я же вижу.
— Ты шибко грамотный стал, прямо спасу никакого нет. Все ты видишь, все понимаешь!
— Будет вам! — сказал Степка. — Чего взялись? Нашли время…
— Да ну его! — Отец высморкался и полез за кисетом. — Приехал, расхвастался тут… Подарков навез, подумаешь!
Игнат даже растерялся.