Но как же он красив!
Девчоночьи журналы часто печатают фотографии симпатичных мальчишек. Давно уже мы с подругами просматривали и женские журналы, тоннами доставляемые из книжных магазинов нашим матерям – по сути то же самое. Ухоженные модели с гладкими телами и призывно приоткрытыми губами, чья грубая линия обведена карандашом, дабы подчеркнуть силу его улыбки.
Посмотрели бы они, как должны выглядеть губы уверенного в себе человека, привыкшего к непростым и не всегда мирным решениям. Его лицо было худым, но каким-то твердым – и подбородок, и скулы, и серые глаза. Густые брови и довольно широкие губы. Отросшие до мочек ушей коричневые волосы, убранные назад и слегка вьющие на кончиках. Покрытая естественным загаром, обветренная кожа.
Интересно, почему фотографии таких, как Томирис не печатают в журналах? Хотя о чем тут думать? Ответ проще простого - я не могу представить, что он окажется перед камерой и начнет позировать. Улыбаться и строить глазки. Изгибаться, чтобы ягодицы выглядели более выпукло, а бицепсы более выигрышно. Мазать свою кожу блестящим маслом. Позволять косметологу подправлять недостатки кожи.
Это невозможно.
- Вы так выросли.
- Наверно, - я резко отвела глаза. Надо же, а в пятнадцать смело смотрела ему в лицо и говорила гадости. А сейчас бы уже не смогла. Хотя, что тут странного – я же выросла. В пятнадцать лет я верила, что не такая, как все и не стану убогим продолжением своих родителей, что я вырвусь из системы хладнокровных на настоящую свободу.
А теперь – не верила.
- Мне хотелось поздравить вас еще раз. Сегодня праздник, который вы, наверняка, давно ждали. Сегодня вы стали совсем взрослой, - говорил Томирис. Банальные слова, банальные поздравления. В течении целого мгновенья мне хотелось сообщить ему все, что я думаю о приеме и обо всех окружающих гостях, включая его самого, но вот несчастье - мне уже не пятнадцать.
Я хорошо помню, что они опытней и сильней, точнее, изощренней, следовательно, найдут способ наказать за ослушание.
Поэтому я просто отвернулась.
По залу кружили пары, я разглядела маму с Фостером Глумом и Зорму с кузеном – не тем, кому я признавалась в любви, а другим – уже несколько лет как женатом на толстушке, которая всегда одевалась в фиолетовое.
- Инжу, посмотрите на меня.
Уже снова командует! Но я посмотрела, мне не жалко. Да и смысл сейчас идти на конфликт?
- Вам не нравится вечер?
- Ну что вы, очень нравится.
Он помолчал.
- Я чувствую, что вы обманываете.
Он что чувствует? Я уже безо всяких просьб посмотрела на него внимательней. Говорили, он ворует на улицах девушек, которые ему нравятся, и увозит к себе. Вряд ли правда. Зачем ему так делать, ведь за ним наверняка и так пойдут, и заставлять никого не придется. Небось, пока я тут годами в этом поясе мучаюсь, как проклятая, он времени даром не терял! Наверняка в его постели перебывал не один десяток любительниц острых ощущений! Кстати, о чем там речь?
Щеки вспыхнули от злости и я привычно посмотрела в сторону. Ненадолго – Томирис притягивал мой взгляд почти против воли.
- Инжу, почему ты еще здесь? – за спиной послышался недовольный папин голос. – Хайде, мы же обо всем договорились, почему сегодня вы с ней?
- Прошу прощения, - Томирис, кажется, кивнул. А может, нет, уж слишком он рассеян. Вокруг глаз – тени, подбородок тщательно выбрит, но у скулы, возле самой шеи - крошечный пропущенный участок небритой кожи. Интересно, а какой…
Я резко отвернулась.
- Я готова, папа.
- Тогда потанцуем. Все остальное – завтра.
Завтра – так завтра. Нужно просто переждать этот жуткий вечер, как пережидают визит к стоматологу – ты можешь сколько угодно бояться неизвестности, но в общих чертах твое будущее тебе известно.
Так и мне не избежать судьбы всех высокородных невест класса хладнокровных – семья, наследники, полная свобода и не менее полное одиночество.
***
Вечер длился почти до утра и вымотал меня совершенно. Я была вынуждена танцевать со всеми, кого приводил отец и, честно, к концу я даже радовалась, что мне не составили списка женихов – стоит представить, что пришлось бы еще танцевать хотя бы по разу еще и с ними, как внутри холодеет.
Падая на кровать, я заснула, кажется, уже на лету.
Мне снился высокий силуэт, который прячется в каждой нише огромной гостиной, украшенной гирляндами приторно пахнущих цветов, и из каждой ниши смотрит на меня своими неподвижными, ничего не выражающими глазами, смотрит пристально, не выпуская из своего поля зрения ни на миг.
И я не могу понять, чего он хочет.
Разбудила меня горничная. Не сразу удалось вникнуть в суть вопроса, по какому поводу такая ранняя побудка. Несмотря на то, что слуги нам вроде как служат, большинство из них считает, что они делают нам одолжение. Вероятно, это последствия появления целых династий, состоящих из нескольких поколений слуг, которые рождаются и умирают наравне со своими хозяевами. Кроме того, они всегда в курсе всего происходящего и наблюдают за жизнью хозяев, как за сериалом – с огромным интересом. И любят поучаствовать. Вот и сейчас, горничная поведала не только о том, что мне необходимо немедленно подниматься и приводить себя в порядок, потому что так желает мой отец. Еще она по секрету прибавила, что знает, по какой причине понадобилось мое немедленное появление. Оказывает, призналась она шепотом под огромным секретом, получив с десяток клятвенных заверений, что я никому-никому никогда и ни за что не расскажу о ее болтовне – оказывается, ко мне явился жених.
Я нахмурилась. Почему мне не выдали никакого списка? Неужели потому что решили выдать за кого-то определенного? Неужели даже не предоставят нескольких кандидатов, ведь это возможность выбрать хотя бы такого, чтоб при встрече на него не выворачивало. Неужели и этого выбора лишат? И все за то мое детское поведение, которое никак не хотят простить?
- Отчего хозяйка хмурится? – удивлялась горничная, робко улыбалась в качестве поддержки. – Ведь это хорошо! Это значит, что вы выйдете замуж! У вас будет свой дом! Свои драгоценности! Свой экипаж!
Глупая горничная. Думает только о деньгах, понятное дело, ведь даже вкалывая поколениями, слуги не могут позволить себе такой дом, как у нас. Зато их практически никогда не принуждают к браку с кем попало из чисто практических соображений.
- Я даже не знаю, кто он.
- Какая разница! – она тут же бросилась помогать мне надевать платье. – Сейчас я все застегну и расправлю. Сейчас я вас расчешу и заколю волосы так, чтобы открыть шею! Вы будете самой прекрасной невестой, и ваш жених, как только вас увидит, сидеть не сможет от желания. Он вас полюбит!
- Мне хотелось бы любить самой, - негромко призналась я, пока горничная дергала мои волосы расческой. – А если ничего не случиться? Если он меня не полюбит?
- Найдете другого, кто вас полюбит, - легко ответила она, ловко закручивая волосы в жгут. – Вы будете богаты, так что сможете найти себе кавалера на любой вкус. Просто его купить!
- Я так не хочу. Я хочу настоящую семью и любовь.
Она пожала плечами:
- Так не бывает. Всегда приходится выбирать, моя милая, или деньги, или любовь. Уж вам-то ли не знать.
Последняя заколка с голубым камнем угнездилась в локонах простой прически. Я обернулась к ней.
- Ты бы поменялась со мной местами? Если бы могла?
- Да еще как! – вскрикнула она, взмахнув расческой.
- И я бы поменялась с тобой!
Горничная тут же поскучнела.
- Не говорите ерунды. Вставайте, платье поправлю. Вот так, все хорошо.
Я, наконец, вырвалась из ее услужливых рук и скомкано поблагодарив, направилась к двери. Отец с предполагаемым женихом (если слуги ничего не перепутали) ждали в голубой гостиной.
- Подождите! – крикнула горничная мне вслед. – Ваша матушка просила не уходить без нее, а обязательно дождаться её в комнате!
Я сделала вид, что не слышу. Мне не подготовили списка. Ни разу за последнее время не намекнули, почему даже Валисса его получила, хотя ей почти год до совершеннолетия, а меня его лишили. Что они задумали?
Каблуки гулко стучали по полу. Мимо проносились двери, картины, украшающие стены большого коридора, слуги, начинающие утреннюю уборку. В окна светило желтое послеобеденное солнце.
Возле голубой гостиной никого не было. Тяжелая дверная ручка на ощупь совсем холодная и какая-то скользкая. Почему ее так тяжело тянуть на себя? Зачем тут на моем пути возникла эта массивная дверь?
Наверное, стоило постучать.
Боже, какие мелочи лезут в голову, когда между мною и тем, что мне приготовили родители, всего кусок дерева, пусть и покрытого изящной выпуклой резьбой.
Вот так… Дверь поддалась и поползла в сторону. Через секунду я зашла в комнату.
Отец стоял у бара, наливая в бокал для виски что-то золотистое и по одежде было видно, что он тоже собирался впопыхах, как если бы гость явился неожиданно и пришлось вскакивать с кровати.
А вот в центре комнаты, в круге кресел… мне кажется?
Он стремительно поднялся, но как-то аккуратно, будто старался не делать резких движений. Каким-то неосознанным движением поправил лацкан сюртука, плотно прилегающего к телу и подчеркивающего каждое его движение. Опустил руку вниз.
И он молчал.
- Что это значит? – спросила я.
Отец довел жидкость в бокале до трети объема и поставил графин на место.
- Что именно? – сухо поинтересовался он и опрокинул содержимое бокала себе в горло. Спокойно отставил пустой бокал в сторону.
- Я хочу поговорить с ней наедине, - Томирис снова потянулся к лацкану, но посмотрел вниз и отдернул руку. Потом спрятал ее за спину движением, к которому я успела привыкнуть, несмотря на наш короткий срок знакомства.
- Расскажешь Инжу о её матери? – спросил отец.
- Конечно.
Меня начало слегка трясти. Кстати, неплохая идея – убирать руки за спину. По крайней мере, так никто не увидит, что они у тебя дрожат.
Отец кивнул, пряча от меня глаза и пошел к двери. Нет, руки за спину я убирать не буду, получится слишком похоже на стоящего напротив человека, но еще их можно спрятать в пышную юбку платья и прижать к ткани, которая тоже скроет все лишнее.
Почему он так смотрит? Так тяжело отвернуться…
- Доброе утро, Инжу, присядь, пожалуйста.
Итак, теперь он мне снова тыкает. Как мило. А вчера соловьем заливался, все вы, да вы.
Идея сесть, кстати, мне очень нравится. По крайней мере, ноги не подкосятся от новостей. Что за намеки такие про мою маму?
Томирис осторожно сел напротив, а потом снова вскочил и отошел за спинку кушетки, словно поставил между нами преграду.
- Я вас слушаю, - сообщила я, радуясь, что голос не сорвался.
- Инжу… Сейчас тебе предстоит многое узнать и я хочу попросить только об одном – не делай поспешных выводов. Не руби сгоряча, пусть это не просто, но исполни мою просьбу – подумай хотя бы до вечера, прежде чем ответить. Ты обещаешь?
- Да.
Сейчас я готова обещать, что угодно, лишь бы услышать то, что мне собираются рассказать.
- Эта история началась еще до твоего рождения. Когда твои родители решили сыграть свадьбу, все было как обычно… Кроме одного из подарков. Дело в том, что в день свадебного приема к ним на торжество явилась Таука и преподнесла свой собственный дар, подвластный ей одной – предсказание. Последнее для нее предсказание.
- Таука-провидица? – уточнила я, хотя о других людях с таким именем я не слышала.
- Да, именно она.
- Разве Таука предсказывала кому-то, кроме тандров?
Томирис неожиданно покачнулся и оперся бедром о кушетку, которую оставил между нами. Чего он боится? Одну руку он все так же держал за спиной, а второй схватился за обивку.
- Она предсказывала только тандрам.
- Что это значит?
Томирис поднял на меня глаза, серьезные и блестящие, как вода озера, отражающего ночное небо.
- Ты сама знаешь.
- Это значит, что я… что во мне…
- Твоя мать носит в себе кровь тандров.
Черт возьми.
Голова сама собой поникла. На самом деле нет ничего катастрофического в том, что ты тандр, но я понимаю, почему мама ото всех скрывала. Они немного отличаются от людей – благодаря какой-то мутации иногда тандры, особенно мужского пола, впадают в бешенство и сходят с ума. Никто не знает, отчего это случается, поэтому остерегаются лишний раз оставаться рядом – неизвестно, когда его петух в задницу клюнет. Из-за этого они всегда немного отщепенцы, но при этом занимают все агрессивные высокопоставленные должности. С ними не рискуют связываться, им не рискуют лишний раз говорить: «нет». Их часто боятся. А кому приятно быть красной тряпкой в стаде быков?
- Это не так уж важно, - продолжил Томирис, крепче цепляясь за кушетку. – Важно само предсказание. Как ни странно, оно касалось не только твоих родителей, но и меня.
Боже, как же страшно…
- Она сказала, что у них родится дочь, которая станет моей любимой. Моей женой. Моей парой – моей карасой.
Я закрыла глаза. Его голос был шершавым и ласковым одновременно. Как это возможно?
- К тому времени я уже не верил, что такое возможно. Что я, наконец, буду не один. Первый раз я увидел тебя, когда тебе исполнилось два года – и сразу убедился в правдивости предсказания Тауки. Она поведала, что мы проживем вместе много лет, и что мы будем так счастливы, как мало кому выпадает на этом свете. «Вы так гармоничны, что звучите громче движения светил», - сказала она тогда и рассмеялась.
То, что он говорит – об этом невозможно думать. Я сейчас не могу об этом думать! Гладкий материал платья скользил даже между моими судорожно сжатыми пальцами, оставляя какое-то склизкое и неприятное ощущение на кончиках пальцев.
- Сейчас твои вещи соберут и ты переедешь в мой дом. Послезавтра мы поженимся. Все уже решено, у твоего отца нет причин отказывать моему предложению, и не было бы, даже отсутствуй предсказание. А моему предложению уже почти два десятилетия, так что я намного опередил всех своих конкурентов… И я верю Тауке. И мне хотелось бы, чтобы ты поверила ей тоже. Или хотя бы не отказывайся прямо сейчас. Ничего сейчас не говори, слышишь? Я обещаю тебе, ты будешь счастлива, потому что я наблюдал, как ты растешь и каждую секунду убеждался, что ты моя караса… Просто допусти вероятность, что это возможно, пусть вероятность мизерная. Но просто допусти на миг, что предсказание может быть правдой.
Как хорошо, что он не ждет от меня ответа. Шевелить языком, как и любой другой частью онемевшего тела я сейчас не смогу даже под страхом нищеты.
Только почему у него такой несчастный голос? Неужели всегда происходит так? Неужели каждая из невест по достижению совершеннолетия вынуждена слушать предложение, сделанное таким голосом, будто жениха ведут не к алтарю, а на заклание?
И еще одно.
Несколько лет, проведенных в оковах ненавистного мне пояса…
Я открыла глаза и заставила себя двигаться. Руки с обманчивым спокойствием легли на колени.
- Томирис, а ты сам этого хочешь? – с кривой улыбочкой, так бесившей моих родителей, спросила я. – Или предсказание обязывает сделать мне предложение?
Он не стал отводить глаз. А я – не смогла.
- Ты даже не представляешь, как сильно я этого хочу.
Вот теперь его голос звучал совсем по-другому. Раньше он, казалось, просил, а теперь под стать моему – измывался. Только вот над кем?
- Ты очень молода, Инжу, несмотря на то, что вчера достигла совершеннолетия. Боюсь, ты не сможешь понять, как долго я тебя ждал.
Щеки сами собой загорелись.
- Я почти двадцать лет ждал одной только возможности смотреть на тебя, не опасаясь за твою репутацию!
Да уж, теперь он смотрел. От его взгляда было жарко и я не знала, чего мне хочется больше – закрыться от него чем-нибудь плотным или наоборот, сбросить платье на пол и оголить кожу.
Я много раз представляла, что на меня смотрит любимый человек, но ни разу не ощущала ничего подобного. Сколько раз я видела себя в зеркале? Не сосчитать. Но ни разу я не замечала в своем отражении чего-нибудь, способного вызвать такой результат. Такой взгляд.