— Неправильно это, — проговорил он, обращаясь ко всему горизонту, хотя слышать его мог только один молодой человек на платформе. — При отце моем такого не было. Я не из больших шишек. Я не хочу ни с кем сражаться. Что произошло с миром?
Ответа не последовало.
— Ну а ты, например… тебя берут в Колорадо?
— Меня? Нет, я здесь не в штате. Так, подрабатываю. Нанялся, чтобы помочь с погрузкой.
— Ну, а что же ты будешь делать после того, как они уедут?
— Не имею ни малейшего представления.
— А что ты будешь делать, если переехать решит кто-то еще?
— Поживем — увидим.
Мистер Моуэн с сомнением посмотрел наверх: трудно было понять, к кому относится этот ответ — к нему, или молодой человек адресовал его самому себе. Однако внимание того было полностью приковано к работе; он не смотрел вниз.
Юноша перебрался к покрытым брезентом силуэтам на следующую платформу, и мистер Моуэн последовал за ним, глядя вверх, споря с кем-то в пространстве:
— У меня же есть права, так ведь? Я родился здесь. И когда рос, не сомневался, что старые компании останутся на своем месте. Я рассчитывал, что буду руководить заводом, как это делал мой отец. Человек является членом общества, и у него есть право рассчитывать на общество, так ведь?.. С этим что-то надо делать.
— С чем?
— О, да знаю я, тебе-то все это кажется великолепным, так ведь?.. И весь этот таггертовский бум и риарден-металл, и золотая лихорадка в Колорадо, и пьяное веселье там, где Уайэтт и его компания расширяют производство, которое и так кипит, как переполненный чайник! Всем кажется, что это чудесно — и ничего другого не услышишь, куда ни пойди — и все кругом счастливы, строят планы, как шестилетние детишки на лето, можно подумать, что вокруг сплошной медовый месяц на всю страну или постоянное Четвертое июля!
Молодой человек молчал.
— Ну, я-то так не думаю, — проговорил мистер Моуэн. И произнес, понизив голос:
— В газетах этого не пишут, учти, в газетах ничего толкового не прочитаешь.
Ответом мистеру Моуэну послужил только звон цепей.
— Ну почему все они бегут именно в Колорадо? — спросил он. — Что там есть такого, чего нет здесь, у нас?
Молодой человек ухмыльнулся:
— Может быть, это как раз у вас здесь есть нечто такое, чего нет там.
— Что же?
Молодой человек не ответил.
— Не понимаю. Это же отсталый, примитивный, непросвещенный край. Там нет даже сколько-нибудь современного правительства. Худшего правительства не найдешь ни в одном штате. И столь же ленивого. Оно ничем не занято — только содержит суды и полицию. Оно ничего не делает для людей. Оно никому не помогает. Не могу понять, почему наши лучшие компании стремятся сбежать туда.
Молодой человек посмотрел на него сверху вниз, но ничего не сказал.
Мистер Моуэн вздохнул.
— Неправильно все это, — проговорил он. — Билль об уравнении возможностей — вещь, безусловно, хорошая. Свой шанс должен получить каждый. И просто стыд и позор, что такие люди, как Квинн, пытаются добиться с его помощью несправедливого преимущества. Почему он не может предоставить кому-нибудь в Колорадо возможность изготавливать такие же подшипники?.. По мне, так лучше бы эти типы из Колорадо оставили нас в покое. И литейная конторка Стоктона не имеет никакого права встревать в сигнально-стрелочное дело. При всех тех годах, которые я потратил на него, у меня есть бесспорное право старейшины; это нечестно, это чистая свара в стае, новичков не следует туда допускать. Куда я буду теперь продавать свои стрелки и семафоры? В Колорадо были две крупные железные дороги. Теперь «Феникс-Дуранго» закрылась, так что осталась только «Таггерт Трансконтинентал». Они поступили подло — заставили Дэна Конвея уйти. Всегда должна оставаться возможность для конкуренции… А я уже шесть месяцев жду заказанную у Оррена Бойля сталь, и теперь он говорит мне, что не может ничего обещать, потому что риарден-металл подорвал ему весь сбыт, за этот металл дерутся, и Бойль вынужден сокращать производство. И это нечестно… почему это Риардену можно подрывать чужие рынки… И мне тоже нужно немного риарден-металла, но попробуй теперь найди его! Очередь к нему уже выстроилась на три штата, и никому — ничего, только его старинным дружкам, таким как Уайэтт и Даннагер. Это нечестно. Это прямая дискриминация. Я ничуть не хуже этих ребят. Мне тоже положена моя доля этого металла.
Молодой человек посмотрел на него.
— На той неделе я был в Пенсильвании, — сказал он. — И видел завод Риардена. Вот где кипит работа! Там строят четыре новых конвертора и собираются сделать еще шесть… Шесть новых печей… — Он посмотрел на юг. — За последние пять лет на Атлантическом побережье никто не построил и одной печи…
Фигура его вырисовывалась на фоне небес над покрытым чехлом двигателем, юноша вглядывался в сумерки с желанием и готовностью: так смотрят на что-то далекое и долгожданное.
— Там работают… — проговорил он.
А потом улыбка внезапно исчезла с его лица; он сильно дернул цепь — первая ошибка в привычной череде уверенных, профессиональных действий: в нем явно проснулся гнев.
Мистер Моуэн поглядел в сторону горизонта, на конвейер, колеса, дым, мирно плывший в вечернем воздухе в сторону прятавшегося позади заката Нью-Йорка, и ощутил некоторое облегчение при мысли об этом городе, замкнутом в кольцо священных огней, дымовых труб, газгольдеров и линий высоковольтных электропередач. Он ощущал энергию, протекавшую через каждое мрачное сооружение столь хорошо знакомой ему улицы; ему нравилась фигура этого молодого человека, так ладно и уверенно работавшего там, наверху, в движениях его было нечто ободряющее, нечто родственное этому горизонту… И все же мистер Моуэн был встревожен тем, что чувствует, как где-то ширится трещина, прорезающая прочные, вечные стены.
— Что-то надо делать, — пробормотал мистер Моуэн. — На прошлой неделе один из моих друзей отошел от дел — он был нефтепромышленником и имел пару скважин в Оклахоме — потому что не смог конкурировать с Эллисом Уайэттом. Это нечестно. Надо, чтобы у маленьких людей оставался свой шанс. Следовало бы ограничить объем добычи Уайэтта. Нельзя позволять заливать рынок нефтью, вытесняя всех остальных… Вчера я застрял в Нью-Йорке, пришлось бросить машину там и приехать на пригородном поезде, потому что мне не удалось найти бензина, говорят, что в городе его не хватает… неправильно это. Надо что-то делать…
Поглядев на линию горизонта, мистер Моуэн попытался понять, что же именно угрожает ей, кто губит ее.
— И что же вы предлагаете делать? — спросил молодой человек.
— Кто… я-то? — отозвался мистер Моуэн. — Не знаю. Я человек маленький. Не мне решать проблемы целой страны. Я просто хочу заработать себе на жизнь. Мне понятно только одно: кто-то должен разобраться в этом деле… Все идет не так… Послушай, а как тебя зовут?
— Оуэн Келлог.
— Слушай, Келлог, и что, по-твоему, происходит в мире?
— Мое мнение не будет вам интересно.
На далекой башне загудел гудок, сзывающий на ночную смену, и мистер Моуэн понял, что уже поздно. Он вздохнул, застегнул пальто и повернулся, чтобы уйти.
— Ну, кое-что все-таки делается, — проговорил он. — Предпринимаются определенные шаги. Конструктивные шаги. Законодатели приняли Билль, предоставляющий более широкие права Бюро экономического планирования и национальных ресурсов. Верховным координатором назначили очень толкового человека. Не могу сказать, чтобы я слышал о нем раньше, но газеты уверяют, что от него можно ждать многого. Его имя — Уэсли Моуч.
* * *Стоя возле окна своей гостиной, Дагни смотрела на город. Было уже поздно, и городские огни напоминали последние искорки, тлеющие среди черных угольев костра. В душе ее царила тишина; ей хотелось удержать разум в покое, чтобы заново пережить все эмоции, еще раз пройти через каждое событие промчавшегося мимо месяца. У нее не оставалось времени радоваться или печалиться возвращению в свой кабинет в здании «Таггерт Трансконтинентал»; дел накопилось столько, что она совершенно забыла о недавней ссылке. Она не помнила, что сказал Джим по поводу ее возвращения, и высказывался ли он вообще. Ее интересовало мнение одного-единственного человека, и она позвонила в отель «Уэйн Фолкленд», однако ей ответили, что сеньор Франсиско д’Анкония вернулся домой в Буэнос-Айрес.
Дагни помнила то мгновение, когда она поставила свою подпись под длинным официальным документом, покончив с существованием компании «Линия Джона Голта». Теперь она снова стала линией Рио-Норте компании «Таггерт Трансконтинентал», хотя поездные бригады не желали отказываться от прежнего названия. Отказ нелегко давался и ей; Дагни с трудом заставляла себя не называть линию прежним именем, и все удивлялась тому, почему это дается ей так непросто, и почему она ощущает при этом легкую печаль.
Однажды вечером, повинуясь внезапному порыву, она свернула в переулок за углом здания «Таггерт», чтобы в последний раз взглянуть на офис фирмы «Линия Джона Голта, Инк.», не зная, чего, собственно, хочет… «Просто посмотреть», — решила Дагни в конце концов.
Вдоль тротуара поставили дощатый забор, старое здание начинали сносить: оно, все-таки, не выдержало напора времени. Проникнув за забор в свете уличного фонаря, бросившего однажды тень незнакомца на мостовую, она заглянула в окно своего бывшего кабинета. От первого этажа ничего не осталось; перегородки были сорваны, с потолка свисали сломанные трубы, на полу лежали груды мусора. Смотреть было не на что.
Она спросила у Риардена, не приходил ли он к этому зданию весенней ночью и не стоял ли у двери, борясь с желанием войти. Однако еще до того как он ответил, она поняла, что его здесь не было. Дагни не знала, почему задала ему этот вопрос. Не знала она и того, почему это воспоминание до сих пор тревожит ее.
За окном ее комнаты в черном небе висел освещенный листок календаря — словно маленький ярлык на чемодане. На нем значилось: 2 сентября. Дагни вызывающе улыбнулась, вспоминая ту гонку, которую задала его страницам; теперь перед ней не стояло сроков, подумала она — ни сроков, ни преград, ни пределов.
В замке входной двери повернулся ключ; она ждала, хотела услышать этот звук.
Риарден вошел, как делал это уже много раз, ознаменовав свое появление лишь поворотом полученного от нее ключа. Сводным, уже ставшим для нее привычным жестом, он бросил на кресло пальто и шляпу; на нем был официальный вечерний костюм.
— Привет, — сказала она.
— Все жду того вечера, когда тебя не окажется дома, — отозвался он.
— Тогда тебе придется звонить в контору «Таггерт Трансконтинентал».
— Всегда? И никуда более?
— Ревнуешь, Хэнк?
— Нет. Просто интересно, что я тогда почувствую.
Он смотрел на нее с другого конца комнаты, не торопясь приближаться к ней, намеренно откладывая это удовольствие. На Дагни была серая офисная юбка и блузка из полупрозрачной белой ткани, пошитая под мужскую рубашку; над талией она расширялась, подчеркивая линию бедер; свет лампы за спиной Дагни обрисовывал перед Риарденом весь конур ее изящного тела.
— Как прошел банкет? — спросила она.
— Отлично. Я удрал при первой возможности. Почему ты не пришла? Тебя приглашали.
— Не хотела, чтобы нас видели вместе.
Риарден посмотрел на нее, дав взглядом понять, что причина ему ясна. Затем черты его лица дрогнули, складываясь в веселую улыбку.
— Ты много потеряла. Национальный совет металлургов более не станет подвергать себя такому испытанию, как общение со мной в качестве почетного гостя. Если только, конечно, этого можно будет избежать.
— А что произошло?
— Ничего. Просто была уйма речей.
— И ты прошел через столь тяжкое испытание?
— Нет… вернее, да, но, в известной мере… я намеревался получить удовольствие.
— Принести тебе чего-нибудь выпить?
— Да, если тебе не трудно.
Дагни повернулась, чтобы выйти. Риарден остановил ее, встал за спиной и взял за плечи; повернув голову Дагни к себе, он поцеловал ее в губы. Когда он оторвался от нее, Дагни вновь притянула его к себе жестом властной собственницы, как бы подчеркивая свое право на это. И только потом сделала шаг в сторону.
— Бог с ней, с выпивкой, — проговорил Риарден. — В общем, я не очень-то и хочу, просто приятно, что ты обо мне заботишься.
— Хорошо, вот и позволь мне позаботиться о тебе.
— Не надо.
Риарден улыбнулся, растянулся на кушетке и лег затылком на скрещенные запястья. Он чувствовал себя дома; другого дома у него, похоже, никогда и не было.
— Видишь ли, худшей частью банкета явилось то, что всех присутствующих объединяло одно желание — поскорее с ним покончить, — проговорил он. — Но одного я не могу понять, зачем в таком случае его вообще нужно было устраивать. Чего ради так стараться — ради меня?
Взяв пачку сигарет, Дагни протянула ее Риардену, а потом услужливо поднесла зажигалку. Улыбнувшись в ответ на смешок Риардена, она присела на подлокотник кресла, стоявшего в противоположном конце комнаты.
— Почему ты принял их приглашение, Хэнк? — спросила она. — Ты же всегда отказывал им в своем обществе.
— Не хотелось отвечать отказом на предложение мира — тем более после того, как я победил их, о чем они превосходно знают. В организацию эту я никогда не вступлю, но в ответ на приглашение быть почетным гостем… ну, мне думалось, они умеют проигрывать, сохраняя лицо. Я считал, что это благородно с их стороны.
— С их стороны?
— Ты хочешь сказать, с моей?
— Хэнк! После всего того, что они сделали, пытаясь остановить тебя…
— Я победил, разве не так? Вот я и подумал… Знаешь, я вовсе не держал на них обиды за то, что они не сумели сразу разглядеть достоинства металла… Ведь в конце концов они это сделали. Каждый человек учится, как умеет, и когда приходит его время. Да, я знал, там были и трусость, и зависть, и ханжество, но подумал, что все это лишь на поверхности — теперь, когда я доказал свою правоту, причем доказал ее столь очевидно!.. Вот я и решил: меня приглашают, дабы выразить одобрение металлу, а…
За короткое мгновение паузы Дагни улыбнулась; она поняла, что Риарден хотел сказать: «…а за это я простил бы кому угодно и что угодно».
— Но все было не так, — продолжил он. — И я не знаю, в чем состоял их мотив. Дагни, не думаю, чтобы у них такового вообще не было, я просто не знаю… Они устроили этот банкет не с целью порадовать меня, не с целью что-то от меня получить или хотя бы спасти свое лицо перед публикой. Банкет этот, похоже, не имел никакой цели, никакого смысла. Раньше, осуждая металл, они совершенно не были заинтересованы в том, чтобы не дать ему хода — и сейчас его судьба была им столь же безразлична. Они даже не боятся, что я прогоню их с рынка — даже это их не волнует! Знаешь, на что был похож этот банкет? Будто им кто-то подсказал, что некоторые ценности следует чтить, причем именно таким образом… вот они и принялись совершать все необходимые телодвижения, как призраки, бездумно повторяющие далекие отзвуки лучших времен. Я… я просто не мог вытерпеть этого.
Она сказала нарочито бесстрастным тоном:
— И ты еще не считаешь себя щедрым!
Риарден посмотрел на нее; глаза его в удивлении просветлели:
— Почему ты так на них сердита?
Дагни покачала головой и, стараясь скрыть нежность, ответила:
— А ты-то хотел порадоваться…
— Наверно, и поделом мне. Я не должен был ничего ожидать. Сам не знаю, чего я хотел.
— А я знаю.
— Я никогда не любил подобных мероприятий. Не знаю, почему я решил, что на этот раз все будет иначе… Знаешь, когда я отправлялся туда, мне казалось, что металл преобразил все вокруг, даже людей.
— О, да, Хэнк, знаю!
— Словом, я шел не туда, где можно искать чего-то такого… Помнишь? Ты сказала однажды, что праздники должны быть только у тех, кому есть что праздновать.
Яркий кончик ее сигареты застыл в воздухе; Дагни замерла. Она никогда не рассказывала ему о той вечеринке, не говорила ни о чем, связанном с его домом. И через мгновение негромко произнесла:
— Помню.
— Я знаю, что ты хотела этим сказать… И знал это еще тогда.
Он глядел прямо в глаза Дагни. Она потупилась.
Риарден умолк; а когда заговорил снова, голос его прозвучал уже весело: