– Не пожалею, – строго проговорила Дуся и, смягчившись, добавила: – Девочки ведь там у меня. Сами знаете… Элона…
– Что ты мне про свою Элону талдычишь?! – рассердилась мастер и вскочила с места. – Решила? Съезжайся. Не плачь только потом – я тебя предупреждала, что так будет!
– Хорошо будет… – заверила ее Ваховская и вышла из «аквариума», так называли комнату мастера.
– Посмотрим… – бросила мастер вслед и развернулась спиной к цеховому конвейеру, чтобы справиться с нахлынувшими на нее эмоциями. Ни дать ни взять – вместе пуд соли съели. Изо дня в день. А теперь вот уперлась рогом, и не сдвинуть ее никак. – Как хочет! – отчаялась что-либо изменить она и сочла миссию выполненной.
С Олегом Ивановичем Селеверовым подобных бесед никто вести не пытался. Наоборот, сослуживцы признавали благородство товарища, отмечали его достойную уважения гражданскую позицию, хвалили за смелость. Не каждый решится соединить свою судьбу с чужим человеком. К тому же женщиной, да еще двухметрового роста, да немолодой и весьма несимпатичной на вид. Зато стоило Селеверову удалиться от завистников на безопасное для них расстояние, как те давали себе волю и вдохновенно фантазировали. Не иначе как припугнул бабку, а то, может, еще лучше: не бабка она никакая ему, и не женина знакомая, и даже не нянька. Бери выше! Наверное, мать. Не иначе мать. Просто до поры до времени скрывала, чтоб грех наружу не выплыл. Да и если поразмыслить, какой посторонний человек на такое решится? Да никакой! А вот мать – точно решится. Особенно грех замолить если.
Народ творил мифы, достойные великих греков. Только героями в них выступали не боги и даже не Прометеи. Куда им до раскаявшейся блудницы Евдокии Петровны Ваховской и выросшего в чужих людях найденыша Селеверова! Человеческая фантазия непредсказуема, но, стоит отметить, сюжеты строились на редкость однообразные. Причем каждый из них иллюстрировал нрав либо капризной Фортуны, либо строгой Фемиды. Что, в сущности, одно и то же, смотря с какой стороны смотреть. Вот Дуся с Олегом Ивановичем и смотрели в одну сторону – в сторону сбывавшейся на глазах мечты, а потому оказались не по зубам человеческой зависти и производственной волоките.
Дело решилось на редкость просто: жилищная комиссия заводоуправления постановила поставить граждан Ваховскую – Селеверовых в льготную очередь на жилищный кооператив, строительство которого вошло в долгожданную фазу завершения, в обмен на возвращенное заводу жилье перечнем: однокомнатная квартира – одна, комната в бараке – тоже одна.
Кооперативный дом располагался далеко от завода – на Верхней Террасе, что устраивало всех участников кампании по улучшению жилищных условий: не будет напоминать о треклятом бараке и неравноценном обмене. Смотреть ходили вместе: «чтоб по-честному». Даже двойняшек брали с собой, используя их, как кошек в обряде новоселья: куда забегут, то и выберем.
Забежали ни много ни мало на третий этаж, «генеральский» – называл его Олег Иванович, в четырехкомнатную квартиру немыслимой по тем временам для жителей обеих Террас планировки: спальня, детская, кабинет, зал и кухня-столовая! Ужас-то какой! «Чего только эти планировщики не придумают!» – поражалась Дуся, искренне предполагая, что человеку столько квадратных метров и не нужно вовсе.
Римка считала по-другому: уж очень ей нравилось слово «кабинет». При его звуке в ее голове оживали множественные довольно стандартные ассоциации: «кабинет директора», «кабинет химии», «кабинет врача»…
«Кабинет» означал нечто автономное и неприкосновенное, как огромное наследство, делающее человека всемогущим и соблазнительным во всех смыслах. Селеверова нуждалась в таком наследстве особенно остро, так как понимала, что ждать ей его неоткуда и не от кого. В реальности она могла претендовать только на авоську с непромытыми бутылками, оставшимися после очередного материнского загула.
Наследство для Римки стало жизненно необходимо, как пропуск в другую жизнь, картинки из которой можно было обнаружить в журналах «Работница» и «Крестьянка». «Женщины! Обустроим наш быт красиво!» – призывала редколлегия среднестатистическую гражданку в возрасте от двадцати пяти до сорока. В сорок, думала Селеверова, это уже никому не нужно: знай, вяжи себе носки в полоску и вари варенье, как Дуся. Очень хотелось Римке до рубежных сорока воспользоваться предложением по обустройству быта в свете генерального направления, предложенного женскими журналами. Чтобы книги до потолка, торшер зеленого цвета и коллекция камней на лакированных подвесных полках, и там, в полумраке, на строгом диване она, Римма Селеверова: на плечах – шаль, под ногами – медвежья шкура. Разумеется, белого цвета, то есть полярного происхождения.
Олегу Ивановичу, признаться честно, было все равно. Свой кабинет у Селеверова как у начальника участка имелся и на работе, и этим его было не удивить. Гораздо сильнее возбуждала протянувшаяся на две комнаты лоджия, да причем не одна. Олег Иванович видел себя на ней с армейским биноклем в руках, в окулярах которого плескалось море и разрезали синеву чайки.
Но «не по зубам конфетка!» – останавливал себя Сам, понимая, что четырехкомнатной квартиры ему не видать как своих ушей. Денег нет. И занять не у кого, чтоб застолбить эту генеральскую роскошь. «Евдокия вроде чего-то сулила, да и так, по-моему, отдала до копеечки. А хочется! Четыре – это не три, а со столовой, почитай, пять!»
– Вот ты посмотри! – рассуждал Селеверов, обращаясь к жене. – Еще вчера жили вчетвером в одной комнате. О квартире только мечтали, хотя бы об однокомнатной, но чтоб отдельная. О двушке подумать не могли. А сейчас и трех комнат мало. Хочется больше и больше…
Римка согласно кивала, уж очень манил ее этот пресловутый «кабинет». Похоже, все равно было одной Дусе, готовой еще несколько недель тому назад с легкостью из своей отдельной квартиры на Ленинградской переехать в сырую и мрачную барачную комнату. «Какая разница! – размышляла она, обнаруживая смысл только в одном: чтобы вместе. – Одна комната. Две? Три?»
«Надо определяться!» – дал приказ Олег Иванович и усадил за стол всех бойцов вверенного ему женского подразделения.
– Чего определяться? – раздраженно переспросила Римка. – Денег все равно нет. И не будет.
– А ты, Евдокия? – больше для проформы спросил Селеверов.
– Хорошо… – поспешила ответить Ваховская.
– Что хорошо? – не понял Олег Иванович.
– Да мне все хорошо. Как скажете, так и будет. Вы – хозяева.
Хозяева сердито уставились на Евдокию Петровну, про себя проклиная ее за это раздражающее благодушие. Дуся почувствовала неловкость и смутилась: у нее возникло ощущение, что Селеверовы что-то от нее ждут. Те молчали. Римка, так та вообще отвернулась в сторону, делая вид, что наблюдает за игравшими у окна девочками.
– Встань с пола! – прикрикнула она на Анжелику, которая пыталась поставить на подоконник пластиковую лошадку, не желавшую стоять ровно.
– Встань! – повторила стоявшая на коленках Элона слова матери.
– И ты тоже! – приказала Римка.
– И ты тоже! – снова повторила девочка.
– Я кому говорю? – грозно поинтересовалась Селеверова.
– Ей! – быстро сориентировалась Элона и ткнула пальцем в сестру.
– Я и тебе говорю!
– Мне?! – картинно удивилась девочка и развела руками.
– Ты мне зубы не заговаривай! – возмутилась мать и вскочила со стула. – Я не лошадь.
– Вот лошадь… – пробурчала Анжелика, не теряя надежды установить своего коня на подоконнике.
– Вот лошадь! – с готовностью подтвердила Лёка слова сестры и для пущей убедительности ткнула в нее пальцем.
– Да что это такое! – взорвалась Селеверова. – Кому я сказала, встань с пола! Глухая, что ли?
Анжела нехотя повернула голову в сторону матери и поинтересовалась:
– А зачем?
– А затем! Жопу отморозишь!
Элона пришла от материнских слов в полный восторг и с очевидным удовольствием зачастила:
– Жопу отморозишь! Жопу отморозишь!
– Эттто еще что за «жопа»?! – рассвирепела Римка и, подлетев к дочери, залепила той по губам. – Где только такой дряни наберутся! «Жо-о-о-па»!
– Не бей меня! – потребовала Лёка и скривилась: – Дусе скажу.
– Я тебе сейчас скажу-у-у! – не осталась в долгу мать и влепила любимице подзатыльник. – И ты тоже вставай! – набросилась она на Анжелику, пытавшуюся довести дело до конца.
Вмешался Олег Иванович, прервав на минуту важный разговор с Евдокией:
– Ну, чего расшумелись? Что мама сказала?
– Жо-о-о-па! – прорыдала Элона и бросилась к Дусе в поисках безопасности, предполагая, что следом должна нагрянуть расправа.
– Ты слышал?! – взвилась Римка, пытаясь дотянуться до Лики.
– Ся-а-а-дь!
– Что ты мне рот затыкаешь?
– Ся-а-адь! – повторил Селеверов и посмотрел на жену исподлобья.
Пока Олег Иванович водворял разбушевавшуюся Римку на место, пухлая Анжелика спокойно поднялась с пола, отряхнула колготки. Подошла к отцу и, протянув тому лошадь, пожаловалась:
– Не стоит.
– Не стоит? – дружелюбно уточнил Селеверов.
– Нет. Неправильная.
Олег Иванович поднес лошадь к глазам, обнаружил явное несоответствие в конечностях игрушки и подтвердил:
– Она ж кривая.
– Неправильная, – снова повторила Анжела и залезла на стул.
Селеверов швырнул косую игрушку на кровать и в раздражении прикрикнул на надувшуюся Римку:
– Ну-у-у!
– Не нукай! – с вызовом ответила жена. – Не лошадь.
– Вон лошадь! – сообщила Анжела и показала на кровать.
– Да заткнись ты со своей лошадью! – заорала мать.
– Заткнись! Заткнись! – присоединилась к ней Элона, подпрыгивая на коленках у Дуси.
– Нехорошо, Элоночка, – сделала замечание Ваховская и спустила девочку с колен.
– Полюбуйся, – обратилась к ней Римка и передразнила: – «Нехорошо-о-о-о!» Твоя школа: хорошо, нехорошо. Влепила, как следует, вот тебе и нехорошо. Уговаривает она их. Совсем распустила!
Дуся от неожиданности поперхнулась и стала оправдываться:
– Ну что вы, Римма. Это же дети! Бывает. Они все повторяют. Опять же садик. Надо по-хорошему. Уговорами.
– То-то, я смотрю, многого ты уговорами добилась…
– А ну прекрати! – вмешался Селеверов и грохнул кулаком по столу: – Вы что? Дуры, что ли? Не понимаете! Завтра ответ нужно дать. Первый взнос… А они с этой лошадью. Как с ума сошли!
– Хватит орать! – не осталась в долгу Римка. – Все равно денег нет. Что мне, банк ограбить, чтобы в этих хоромах жить?! Лучше б тогда жили, как жили. Мучайся теперь: две комнаты, три комнаты, четыре… Каждый сверчок знай свой шесток! – прошипела она мужу и вылетела из комнаты.
– А сколько не хватает? – поинтересовалась Дуся.
– Еще две… – буркнул Селеверов и сел за стол, всем видом показывая, что разговор закончен. – Значит, три. Шестой этаж. Завтра будем оформляться.
– Две-е-е? – задумчиво покачала головой Ваховская.
– Две.
– Много-то как!
– Много, – согласился Хозяин. – Не собрать. Не у кого.
– Две-е-е-е, – качала головой Дуся и, не отрываясь, смотрела на дверь. – Пойду я, Олег Иванович.
– Смотри, Евдокия.
– Пойду, – прокряхтела Ваховская и медленно встала, разглаживая на себе юбку.
– Я с тобой! – объявила Элона и взяла ту за руку.
– Нельзя со мной, ласточка. Дусеньке завтра на работу. Вам с Ликой – в садик. Все, видишь, при деле, птичка моя.
– А ты не ходи! – попросила ее Элона.
– Нельзя не ходить: там денежку дают.
– Мно-о-ого? – поинтересовалась девочка.
– Много, – бездумно подтвердила Дуся и начала собираться.
– Я тоже тогда пойду, – сделала вывод Лёка. – Денежку дадут. Мно-о-о-ого. Домик купим.
– Деткам нельзя. Они маленькие. Вырастешь – будешь денежку зарабатывать.
– Как ты?
– Ну, лучше не как я. По-другому. Учительницей, вот, например, в школе. Или инженером.
– Я буду певицей, учительницей или художником, – подала свой голос с кровати толстая Анжелика.
– Я буду учительницей, – не согласилась с ней сестра.
– Вместе будете учительницами, – заверила их Дуся и, поцеловав на прощание обеих, ушла домой.
– Дуся ушла, – сообщила Элона вернувшейся матери.
– Скатертью дорога!
– Чего ты на нее взъелась? – полюбопытствовал Селеверов у жены.
– Ничего не взъелась! Как подумаю, что вместе жить надо будет, прям неохота даже становится. Каждый день эту дылду видеть – «хорошо, нехорошо». Бесит она меня!
– Бесит, говоришь?
– Ладно еще! – отмахнулась Римка и начала накрывать на стол. – Прыгаете вокруг нее, как поп у божницы. Ду-у-усенька! Ду-у-у-сенька! Если бы не ты, Ду-у-усенька!.. Она ж никто. И звать никак.
Селеверов внимательно посмотрел на жену: бегает, суетится, чушь какую-то лопочет, вроде как ее не касается. Даже не знаешь, что и думать, то ли дура, то ли совсем отвязная. Всех ненавидит. Неужели правда не понимает, что золотая ложка в рот нырнула? Евдокию поедом ест: все не так, все не по ее. Человек доброе дело для нее делает, а ей все мало.
Впервые Олег Иванович размышлял о своей половине в таком ключе. Семь лет прожили они вместе, а о Римкиной душе Селеверов никогда не задумывался. Некогда было. Видел, что молодая, красивая, острая на язык. Любил ее. Жалел. Виноватым себя чувствовал, что не может сразу дать ей все и много, как обещал. А вот сегодня… Сегодня смотрел на нее и ненавидел. Мелкой такой ненавистью, брезгливой, как клопа или таракана. Не больше.
– Иди сюда, – позвал жену Олег Иванович.
– Зачем? – не поторопилась выполнить просьбу мужа Селеверова.
– Иди. Сядь.
Римка присела.
– Зажралась?
Селеверова, не понимая, что происходит, вытаращила глаза:
– Чо-о-о?
– Евдокию не трогай.
– Во-о-т оно что-о-о-о! – догадалась Римка. – Жалко стало? Так и не надо тогда. Живи в бараке. И эти (она кивнула в сторону девочек) тоже пусть. Зато Евдокии твоей – почет и уважение. Только кому она нужна? Тебе?.. Мне?..
– Мне нужна, – ответила Элона.
– Рот закрой! – рявкнула на дочь Римка.
– Это ты рот закрой… – медленно, каждое слово отдельно, произнес Селеверов. – Я дважды не говорю. Евдокию не трогай. Любить ее не можешь, хотя бы уважай. Хоть кого-то уважай в этой жизни.
– Это не тебя ли? – ехидно вполголоса поинтересовалась Римка.
– Меня не надо. Меня – бойся.
– Убьешь? – сузила глаза женщина.
– Надо будет, – спокойно продолжил Олег Иванович, – убью.
Селеверова промолчала. Сам бережно взял ее за руку и притянул к себе, сжимая запястье мертвой хваткой.
– Поняла? – прошептал он в самое ухо.
Римка не ответила.
– Поняла? – еще раз переспросил Селеверов и сжал запястье еще сильнее.
– Поняла, – прошептала Римка и в сердцах, с большим усилием, выдернула руку.
Ужин в семье Селеверовых в тот вечер не состоялся: девочки попили чай с сухарями и отправились в постель. Родители укладывались молча, не проронив ни слова. Зато Элона и Анжелика по пять раз вскакивали с раскладушек и подбегали к окну, чтобы пожелать Дусеньке спокойной ночи.
– Спокойной ночи! – кричали они в зимнюю тьму, свято веря, что Дуся их видит.
– Хватит уже! – потребовала Селеверова и пригрозила вытащить раскладушки в коридор, чтобы «домовой вас защекотал».
Услышав про домового, девочки приутихли и затаились, разглядывая мерцающий в темноте потолок. Долго лежали с открытыми глазами, внимательно прислушиваясь к каждому шагу в коридоре: не домовой ли? Так в ожидании и уснули, а утром всех подняла Дуся, постучавшись ни свет ни заря в селеверовскую комнату.
Дверь отворила заспанная Римка, нисколько не удивившаяся появлению Евдокии.
– Вот! – сообщила Ваховская, протягивая серый прямоугольник сберкнижки. – Это смертные. Больше уж ничего нет.
– Умер, что ль, кто? – спросонья не поняла Римка.
– Что вы, не дай бог. Теперь хватит. Должно хватить…
Селеверова молча смотрела, туго соображая после вчерашнего.
– И чего ты мне тычешь? Чего это?
– Это сберкнижка. На предъявителя. Олег Иванович знает… Передайте… – засуетилась Дуся и в волнении перешла на «вы».