— Ты помнишь птицу, которую спас? — спросил она. — Кто это был? Аист?
— Журавль, — ответил он. — По крайней мере, мне очень хочется в это верить.
— Это на самом деле случилось с тобой? Или тебе все же приснилось?
Он вздохнул, к ее удивлению, с явной досадой.
Она поспешила продолжить:
— Просто я, кажется, сегодня видела эту же птицу. В парке, когда гуляла с Джеем-Пи. Она была очень высокая и охотилась на рыбу в пруду.
— Да ты что? В парке за твоим домом?
— Да.
— О боже! Ничего себе. Нет, мне это не приснилось, хотя было очень похоже на сон… Ну и дела!
Затем она позвонила матери, рассказала ей об отце. О Кумико, о картинах, деньгах и журавле.
— Звучит как полная чушь, дорогая, — сказала ей мать. — Ты уверена, что все именно так и было?
— Он кажется очень счастливым.
— Он всегда кажется счастливым. Не факт, что оно так и есть.
— Только не говори, что ты все еще волнуешься за него, мама.
— Твоего отца достаточно увидеть один раз, чтобы волноваться за него всю оставшуюся жизнь.
Перед тем как забраться в постель и притвориться, что читает книгу, Аманда еще раз взяла мобильник и нажала «последние звонки». Генри значился третьим, сразу после матери и отца. Больше за все эти выходные она не общалась ни с кем. Она подумала, не позвонить ли Генри — удостовериться, что он благополучно вернулся домой, — но делать этого, конечно, не следовало по многим причинам. Да и что она ему скажет? И что ей ответит он?
Она отложила телефон, погасила свет.
А потом заснула. И видела сны о вулканах.
Утром в понедельник она всегда обрабатывала информацию, собранную за выходные, — общее количество автомобилей, время, которое каждый из них простоял в пробке, альтернативные варианты управления светофорами или возможные объездные пути, которые помог ли бы справляться с заторами. Она больше не пыталась объяснить эту часть своей работы другим — с тех пор как однажды увидела вытянутые лица окружающих, пришедших в ужас от того, что она вообще может спокойно об этом говорить.
Впрочем, окружающие были тупицами, а она эту работу считала весьма интересной. И хотя сам сбор данных происходил не всегда быстро и гладко, находить решения для тех или иных проблем было весьма увлекательно. И она действительно находила эти решения, да к тому же делала это стильно и со вкусом — так, что даже Фелисити Хартфорд пришлось спрятать поглубже свою ненависть и пусть неохотно, но признать ее заслуги.
А вот Рэйчел — вообще-то ее непосредственная начальница — в последнее время начала вставлять палки в колеса.
— Ты еще не закончила анализ? — спросила Рэйчел, встав перед нею и упершись взглядом в ее отчет с таким видом, словно работа Аманды слишком скучна для визуальных контактов.
— На часах 9:42, — ответила Аманда. — Я всего сорок пять минут в офисе.
— Тридцать одну минуту? — поправила Рэйчел. — Или ты думаешь, никто не заметил, что ты опоздала?
— Я работала в субботу весь день.
— На подсчеты пробок достаточно и утра? Не могу представить, зачем убивать на это весь день?
Началось это сразу после чертова пикника. Внешне вроде бы ничего не изменилось — никаких размахиваний руками или заявлений о вечной вражде, — просто больше никаких приглашений вместе пообедать, резкость на грани грубости при обсуждении рабочих моментов, тотальное похолодание атмосферы. Но избегать встречаться с ней взглядом — это что-то новенькое, подумала Аманда. Видимо, их отношения с Рэйчел переходят в следующую фазу. Ну-ну…
— Как у тебя с братцем Джейка Гилленхаля? — спросила она, отворачиваясь к своему монитору. И краешком глаза успела заметить, что Рэйчел таки подняла на нее взгляд:
— С кем?
— Ну, с тем красавчиком из парка… — Аманда изобразила саму невинность. — Который залил тебя маслом с головы до пят.
— Уолли[16] — парень что надо? — ответила Рэйчел, и Аманда не без удовольствия отметила, как недовольная морщинка (и весьма глубокая) проступила меж бровей на ее безупречном лице.
— Как его зовут? Уолли? — уточнила Аманда, наверное, уже в третий, если не в четвертый раз. — Кого же это в наши дни называют «Уолли»?
— Абсолютно нормальное имя? — сказала Рэйчел. — Не то, что у некоторых? Например, у какой-нибудь Кумико, которая даже не японка?
Аманда заморгала:
— Смотри-ка, запомнила… А с чего ты взяла, что она не японка?
— Еще б не запомнить? Ты же об этом только и трещишь? Как будто у тебя своей жизни нет? Жить жизнью своего папочки — это так печально, правда?
— Иногда, Рэйчел, я не понимаю, как ты умудря…
— Отчет, Аманда? — Зеленые глаза Рэйчел вспыхнули.
Аманда сдалась.
— Будет к обеду, — сказала она и выдавила широкую фальшивую улыбку. — Да! А может, заодно и пообедаем вместе? Что скажешь?
Рэйчел издала вздох не менее фальшивого сожаления:
— Это было бы классно? Но у меня уже другие планы? Значит, к часу отчет у меня на столе?
И зашагала прочь, не дожидаясь ответа. Мы могли бы подружиться, подумала Аманда.
— Нет уж, дудки, — сказала она себе.
— С дороги, жиртреска!
Локоть велосипедиста зашвырнул кофе Аманды на обочину тротуара, где поедали свои обеды из коробочек муниципальные строители и одна бизнес-леди, которая явно выбрала не тот день, чтобы выпить кофе со сливками. Бумажный стаканчик упал ей под ноги и расплескался, окатив бедняжку до самого бедра.
Женщина уставилась на Аманду, разинув рот. Испытывая одновременно стыд от того, что столько народу услышало, как ее назвали «толстожопой», и муки совести за кофе, пролитый на ни в чем не повинного человека, Аманда решила проявить инициативу.
— Долбаные велосипедисты… — возмутилась она, искренне сочувствуя своей жертве и надеясь, что та поможет ей свалить вину на другого.
— Ты стояла на проезжей части, — сказала женщина. — Что ему оставалось делать?
— Я надеялась, что он пропустит пешехода!
— Видать, твоя жопа оказалась для него слишком толстой.
— Да пошла ты! — бросила Аманда и двинулась прочь. — Кто вообще пьет кофе со сливками в январе?
— А кто будет все это чистить?! — крикнула женщина, стараясь поймать ее за рукав.
Аманда попыталась пробиться сквозь толпу мужчин и женщин, наблюдавших за их перебранкой.
— Ну, и чего ты добиваешься? — спросила она. — Чтоб меня арестовали за неоплату химчистки?
Прямо перед Амандой остановился элегантный индийский бизнесмен.
— Мне кажется, вам следует оплатить этой леди химчистку, — произнес он с сильным ливерпульским акцентом. — По-моему, так будет правильно.
— Да уж, — сказал еще один приличного вида мужчина. — Все-таки это ваша вина.
— Это вина велосипедиста, — настаивала Аманда. — Это он на меня наехал, а теперь рассекает за сто километров отсюда, уверенный в своей правоте!
Женщина в сливках схватила ее за плечо.
— Посмотри на меня! — крикнула она. — Ты за это заплатишь!
— Не волнуйтесь, — сказал ливерпульский индус. — Она заплатит.
Аманда открыла рот для атаки. И даже приготовилась, к своему удивлению, пригрозить этой женщине как-нибудь физически — возможно, даже залепить ей пощечину (а то и вмазать кулаком), если та не уберет свою долбаную руку с ее плеча. Все-таки Аманда была достаточно рослой и плечистой, чтобы всякие хамки не связывались с ней, а пошли бы и поучились хорошим манерам, иначе…
Но не успела она открыть рот, как обнаружила, что по ее щекам снова неудержимо текут слезы.
Все вокруг смотрели на нее, не желая прощать ей несправедливость, которой она наполнила их день, и молча требуя, чтобы она немедленно все исправила. Она вновь попыталась что-то сказать, как-нибудь объяснить этой женщине, что ей следует сделать со своими запачканными штанами, но из горла вырвалось только сдавленное рыдание.
— Господи, — прошептала она. — Да что это со мной?
Через несколько секунд, которые показались ей вечностью, Аманда обменялась с пострадавшей визитками — под высокомерно-торжествующим взглядом двух симпатичных парней. А затем оставила их ко всем чертям, сколько бы это ни стоило, со всем их menage a trois,[17] которого они так добивались, и провела остаток обеденного перерыва на маленькой лужайке возле офиса, лишь в последний момент, уже на скамейке, осознав, что осталась без кофе.
Это слезы злости, повторяла она про себя, вгрызаясь в сэндвич с салатом, приготовленный сегодня утром без майонеза, потому что иначе не успела бы завезти Джея-Пи к его няньке. Это слезы злости.
Впрочем, Генри прав. Разница невелика.
— У вас все в порядке? — спросил ее кто-то.
Незнакомка сидела на другой половине скамейки.
Аманда не заметила, как эта женщина туда села, но она тоже пила кофе с проклятыми сливками. Черт возьми, люди. На дворе январь!
Впрочем, на сей раз, слава богу, эти сливки потребляла женщина с добрым лицом, явно поколесившая по белу свету (Аманда сама удивилась, что подмечает такое) и вернувшаяся с неким знанием, которого Аманде, возможно, не приобрести до конца своей жизни.
— Долгий день! — сказала Аманда, смущенно откашлявшись. И вновь занялась своим сэндвичем.
— Ах, — сказала женщина. — Мифы говорят нам, что мир был создан за один день, и мы цинично считаем это метафорой, аллегорией, но в такой день, как сегодня, запросто может показаться, будто мы потратили все утро на сотворение Вселенной, а какой-то идиот все равно требует, чтобы после обеда мы собирались на чертово совещание.
Вместо ответа Аманда вежливо улыбнулась, чувствуя, как звоночки в голове начинают подсказывать ей, что, возможно, она делит эту скамью с сумасшедшей. Или все-таки нет? Эта странная женщина вроде бы знает, что говорит. И, несмотря на всю ее странность, сидеть с ней вполне уютно.
Странность, повторила про себя Аманда. Акцент у незнакомки и правда странный — то есть, несомненно, иностранный, но из какой она страны — сам черт не разберет. Скорее даже из какой-то другой эпохи. Аманда покачала головой. Видимо, все-таки Средний Восток. Или что-нибудь в этом роде.
— Мне очень жаль, — сказала женщина.
Но произнесла эти три слова не так, как обычно извиняются. Не так, словно ей и правда кого-либо жаль. Это «жаль» означало «простите».
Аманда подняла голову.
— Возможно, это прозвучит нелепо, — продолжала женщина, — но вы, случайно, не Аманда Дункан?
Челюсть Аманды застыла в полуприкусе.
— Жаль, если нет, — повторила незнакомка, на сей раз действительно с сожалением. — Удивительно, правда? Мы вроде бы не знакомы, но мне кажется, что когда-то уже встречались.
Пораженная Аманда резко выпрямилась:
— Кумико?
Ибо, что ни говори, это могла быть только она.
Велосипедист — скорее всего, тот же самый, черт бы его побрал, они же все выглядят как однояйцевые близнецы, с одинаково накачанными промежностями и чувством этического превосходства, — пронесся мимо скамейки так угрожающе близко к ним, что обе невольно отпрянули. Сэндвич Аманды шмякнулся на тротуар и распластался там, как случайная жертва уличного происшествия.
— Гребаные велосипедисты! — заорала она ему вслед. — Думаете, вы хозяева жизни? Думаете, вам все можно, да?
Поразительно. Ты мешаешь им ездить, даже если сидишь на долбаной парковой скамейке…
Аманда откинулась назад — без обеда, без кофе, без сил, — и вновь на глаза наворачивались слезы, слезы ярости, оттого что весь мир, похоже, разваливался на части, причем безо всякой на то причины, хотя ничего на свете не изменилось, кроме разве какой-то мелочи, которую она даже не смогла бы назвать, но которая отняла у нее то, что она считала собственной жизнью, и зашвырнула все это на высоченную гору, чтобы ей пришлось карабкаться туда — и в итоге обнаружить, что впереди лишь очередная гора, еще выше, и так с ней будет всегда, пока она жива на этом гребаном белом свете, и если это действительно так, то какой вообще в этом смысл — да и есть ли он, черт бы его побрал?
Под ее нос аккуратно подставили пару салфеток. Раздосадованная тем, как мгновенно и как далеко ее унес поток сознания, Аманда взяла из рук Кумико салфетки и вытерла слезы.
— Понимаю, — сказала Кумико. — Я тоже их ненавижу.
О чем она — Аманда сообразила не сразу. А когда поняла, разразилась очередными слезами.
На сей раз, впрочем, совсем незлыми.
— Печатная фирма «Дункан»!
— Это знаменитый художник Джордж Дункан?
— Это вы, не так ли?
— Да ладно, Джордж? Не скромничай? Я уже видела тебя в Интернете?
— Но у нас все закончилось. Я думал, что…
— Ничего не закончилось? Я видела, что ты выставил на продажу? На экране своего ноутбука? Так что ничего не закончилось, правда, Джордж?
— Я о том, что между нами все кончено. И ты это знаешь. Ты сама этого захотела. И тогда я с тобой согласился.
— Но это же было до того, как ты прославился?
— Прославился? Послушай, я просто…
— А эти цены, Джордж? Ты не слишком заламываешь?
— Это не наши сайты. И не наши цены. Мы даже не знаем, откуда это пошло. Оно как-то само взорвалось…
— «Мы даже не знаем»? Ты про себя и эту свою Кумико? Так ее звать, кажется? Кумико?
— Я сейчас повешу трубку, Рэйчел, и я не хочу, чтобы ты…
— Любовная парочка, творящая вместе шедевры? Как это мило?
— Тебе нужно избавляться от восходящих интонаций. Ты говоришь как имбецил.
— Прости. Я только хотел…
— Иди в задницу, Джордж. Я всего лишь пытаюсь быть милой. И вести себя дружелюбно. Хотя ты и разбил мое сердце…
— А вот это неправда. Все эти тайные свидания. Клятвы о неразглашении. Ты совсем не походила на женщину, которая отлично проводит время.
— Так нечестно? Мы ведь оба секретничали, разве нет? Нет, я, конечно, могу рассказать обо всем Аманде, если ты этого хочешь?
— Это что, угроза?
— …
— Я вешаю трубку. Серьезно.
— Стой. Подожди? Прости меня? Я знаю, какой я бываю ужасной. Правда. Но…
— Но что?
— Но твоя жестокость невыносима, Джордж. Ты никогда таким не был.
— Прости, я…
— И как раз это не выходит у меня из головы. Ведь на самом деле ты не жестокий? Потому что жестокость — такая обычная вещь в наши дни, ты просто не представляешь. У меня по жизни с каждым мужиком словно состязание какое-то. Кто из нас гаже? Кто грубее? Словно каждый из нас с самого первого взгляда собирается доказать, как он крут. И все эти свидания на самом деле превращаются в это… как его…
— Ристалище?
— Вот! В ристалище! И единственное, что тебе разрешается, это показать сопернику, какой ты крутой, какой непобедимый и как жестоко ты смеешься над его слабостями. Вот ведь как. Ты смеешься над ним. Над тем, как он глуп? И пускаешься во все тяжкие, только чтобы он никогда не смог посмеяться над тем, как глуп ты сам? О сексе меня лучше не спрашивай, да?
— Да я и не собира…
— Потому что весь секс тогда — это сплошное притворство, не важно, удачный он или нет? Сколько бы ты старания и умения в это ни вкладывал? Что все просто «о'кей»? Что у тебя случалось и получше? Что все было не то чтобы «плохо», но пускай он особо не задирает нос?
— Рэйчел, я не понимаю, чего ты от меня…
— Это ужасно, Джордж. Я это ненавижу. Вот и с этим Уолли?
— Уолли?
— Каждую минуту одно и то же! Каждую минуту! Как в том кино про гладиаторов? Это изматывает. Я так устала. Я выжата, как лимон. А с тобой было совсем не так.
— …
— …
— Джордж?
— Я теперь с Кумико.
— Знаю. Знаю? Ну, то есть я в курсе, да? Твоя дочь об этом трещит на каждом углу? Так что я все знаю? Но просто я подумала. Подумала о том, как сильно мне тебя не хватает.