В ответ я рассказала, что когда дикие слоны хотят убить, то используют передние ноги, опускаются на колени, чтобы раздавить свою жертву. А чувствительными задними ногами они гладят упавших слонов — подушечки этих ног зависают над телом и описывают круги, как будто чувствуют что-то, о чем мы можем только догадываться. Я рассказала Томасу, как однажды принесла в лагерь челюстную кость самца, и той же ночью Кефентсе, самец-подросток, ворвался в лагерь, забрал кость и вернул ее на место смерти друга. Рассказала, как в первый год, когда я приехала в заповедник, отошедшего от лагеря японского туриста затоптал разъяренный слон. Когда мы пришли забрать тело, то обнаружили, что слон дежурил над убитым.
Накануне того дня, как Томас должен был лететь домой, я повела его туда, куда раньше никого не водила. На вершине холма стоял огромный баобаб. Местные верят, что, когда создатель позвал всех животных сажать деревья, гиена опоздала. Ей достался баобаб, и она так разозлилась, что посадила его вверх корнями, — как будто они тянутся в небо, вместо того чтобы быть зарытыми в землю. Слоны любят лакомиться корой баобабов, прятаться в их тени. На этом месте были разбросаны кости давно умершего слона по кличке Мотуси.
Я заметила, как Томас замер, когда понял, что видит. Кости блестели в ярком свете солнца.
— Это…
— Да.
Я припарковалась и вылезла из «ленд ровера», пригласив Томаса следовать за мной. В это время суток здесь было безопасно. Томас осторожно прошелся между останками Мотуси, подобрал длинное изогнутое ребро, коснулся кончиками пальцев ноздреватой середины треснувшего тазобедренного сустава.
— Мотуси умер в девяносто восьмом году, но его стадо до сих пор сюда наведывается, — сказала я. — Здесь слоны становятся задумчивыми и тихими… Как и люди, когда приходят навестить чью-то могилу.
Я нагнулась, подняла две части позвоночника и соединила их.
Часть костей унесли хищники, а череп Мотуси мы забрали в лагерь. Оставшиеся кости были такими белыми, что казались торчащими из недр земли ребрами. Я, крякнув от напряжения, вытащила длинную бедренную кость. Не задумываясь о том, что делаем, мы начали собирать кости, пока у наших ног не образовалась целая куча.
Мы работали молча, складывая головоломку в натуральную величину.
Когда она была закончена, Томас взял палку и очертил скелет слона.
— Вот так, — произнес он, отступая назад. — Мы за час сделали то, на что природе понадобилось целых сорок миллионов лет.
Вокруг царил покой, словно мы были окутаны ватой. Садилось, проглядывая из-за тучи, солнце.
— Знаешь, ты могла бы поехать со мной, — сказал Томас. — В заповедник. Там ты могла бы в полной мере наблюдать горе. Да и твоя семья в Штатах, должно быть, скучает.
Внутри у меня все сжалось.
— Не могу.
— Почему?
— Я видела, как на глазах у матери застрелили детеныша. И не малыша, а уже почти подростка. Она не оставляла его несколько дней. Когда я это увидела, во мне что-то… изменилось. — Я посмотрела на Томаса. — Горевать с биологической точки зрения невыгодно. Если честно, в дикой природе слоняться без дела или отказываться от еды может быть чрезвычайно опасным. Я не могла смотреть на ту слониху-матриарха и думать, что наблюдаю условное поведение. Это была искреннее и неприкрытое горе.
— Ты до сих пор жалеешь того слоненка, — сказал Томас.
— Наверное.
— А его мать?
Я промолчала. Я встретила Лорато через несколько месяцев после смерти Кеноси. Она занималась своими меньшими детенышами, опять стала матриархом стада. Она отпустила прошлое, чего я сделать так и не смогла.
— В прошлом году умер мой отец, — сообщил Томас. — Я до сих пор ищу его в толпе.
— Мне очень жаль.
Он пожал плечами.
— Мне кажется, горе похоже на уродливый диван. От него никуда не деться. Можно украсить его, можно положить сверху покрывало, можно задвинуть в угол комнаты — но в конце концов учишься с ним жить.
Я подумала, что у слонов получилось пойти дальше: не хмуриться каждый раз, входя в комнату и видя этот диван. Они говорят: «Только вспомни, сколько приятных воспоминаний он хранит». И присаживаются на него ненадолго, а потом уже куда-то идут.
Наверное, я расплакалась, не помню. Но Томас оказался так близко, что я почувствовала запах мыла от его кожи, разглядела оранжевые искры в его глазах.
— Элис, кого ты потеряла?
Я замерла. Речь не обо мне. Не позволю ему перевести разговор на себя.
— Поэтому ты и отталкиваешь людей? — прошептал он. — Чтобы не привязываться к ним? Чтобы не было больно, когда они уйдут?
Этот фактически незнакомый человек знал меня лучше любого другого в Африке, даже лучше меня самой. На самом деле я изучала не то, как слоны переживают утрату, а то, как люди не могут с ней справиться.
И не желая отпускать, но не зная, как удержать, я обвила Томаса Меткафа руками. Я поцеловала его в тени баобаба, чьи корни торчали вверх, чью кору можно резать сотни раз, а дерево все равно себя излечит.
Дженна
Стены заведения, в котором лежит мой отец, выкрашены в пурпурный цвет. Я тут же вспоминаю Барни, гигантского динозавра, от которого бросает в дрожь, но, по всей вероятности, кто-то из известных психологов написал целую диссертацию о том, какие цвета способствуют выздоровлению, и данный цвет явно лидировал в списке.
Когда мы входим, дежурная медсестра смотрит прямо на Серенити — оно и понятно, мы ведь похожи на семью, пусть и дисфункциональную[23].
— Я могу вам помочь?
— Просто пришла повидать отца, — отвечаю я.
— К Томасу Меткафу, — добавляет Серенити.
Я знакома здесь с несколькими сестрами, но эту никогда раньше не видела, поэтому она меня и не узнаёт. Она кладет на стойку форму, чтобы я записалась, но я не успеваю этого сделать — слышу в коридоре крик отца.
— Папа! — окликаю я.
Медсестра со скучающим видом смотрит по сторонам.
— Фамилия, — говорит она.
— Запишите нас, встретимся в сто двадцать четвертой палате! — кричу я Серенити и бегу по коридору. Чувствую, как за мной несется Верджил.
— Серенити Джонс.
Я слышу, как она представляется, и рывком открываю дверь к папе в палату.
Он пытается вырваться из рук двух крепких санитаров.
— Ради бога, отпустите меня! — кричит он и тут замечает меня. — Элис! Скажи им, кто я.
В углу лежит сломанное радио. Такое впечатление, что его швырнули из противоположного конца палаты — шестерни и транзисторы рассыпались по полу, как будто вскрыли робота. Мусорное ведро перевернуто, валяются смятые бумажные стаканчики, куски липкой ленты и апельсиновая кожура. В руке отец держит коробку из-под хлопьев. Он вцепился в нее, как в жизненно важный орган.
Верджил, не отрываясь, смотрит на отца. Могу представить, что он видит: человека с растрепанными снежно-белыми волосами, совершенно забывшего правила личной гигиены, костлявого, агрессивного, безумного.
— Он думает, что ты Элис, — шепчет себе под нос Верджил.
— Томас! — Я делаю шаг вперед, пытаясь успокоить отца. — Уверена, джентльмены тебя отпустят, если ты успокоишься.
— Как я могу успокоиться, если они хотят украсть мое исследование?
Серенити входит в палату и останавливается как вкопанная.
— Что здесь происходит?
Белобрысый санитар с короткой стрижкой поднимает голову.
— Он немного перевозбудился, когда мы попытались выбросить пустую коробку из-под хлопьев.
— Если перестанешь вырываться, Томас, я уверена, они оставят… твое исследование, — уверяю я.
К моему удивлению, отец сразу же обмякает. Санитары его отпускают, и он садится на стул, прижимая эту глупую коробку к груди.
— Со мной все в порядке, — бормочет он.
— Чокнутый с хлопьями, — шепчет Верджил.
Серенити бросает на него сердитый взгляд.
— Спасибо большое, — многозначительно говорит она санитарам, которые собирают разбросанный по полу мусор.
— Без проблем, мадам, — отвечает один, а второй хлопает моего отца по плечу.
— Полегче, братишка, — советует он.
Отец дожидается, пока они уйдут, потом встает и хватает меня за руку.
— Элис, ты даже не представляешь, что я открыл! — Неожиданно его взгляд останавливается на стоящих за моей спиной Верджиле и Серенити. — Кто это?
— Мои друзья, — отвечаю я.
Похоже, этого достаточно.
— Ты только посмотри на это!
Он тыкает пальцем в коробку. На ней яркое изображение чего-то, напоминающего то ли черепаху, то ли огурец с ногами, который спрашивает: «А ты знал…
…что крокодилы не могут высунуть язык?
…что у пчел на глазах волоски, которые помогают им собирать пыльцу?
…что Аньяна, шимпанзе из заповедника в Южной Каролине, растила детенышей белого тигра, леопарда и льва — кормила их из бутылочки, играла с малышами!
…слон Кошик четко произносит шесть слов по-корейски!»
— Разумеется, слон не умеет говорить эти слова, — замечает отец. — Он просто подражает своим смотрителям. Сегодня утром я побродил в Интернете по научным сайтам, после того как эта идиотка Луиза наконец-то освободила компьютер, потому что прошла на следующий уровень «Кэнди краш». Удивительно то, что слон научился общаться из-за социальных причин. Его держали отдельно от сородичей, и все его контакты сводились к общению со смотрителями. Ты понимаешь, что это означает?
Я бросаю взгляд на Серенити и пожимаю плечами.
— Нет. А что?
— Если есть документальное подтверждение тому, что слон научился имитировать человеческую речь, можешь представать, какие последствия это будет иметь для нашей теории об умственных способностях слонов?
— К слову о теориях… — вмешивается Верджил.
— Какова область ваших научных интересов? — тут же спрашивает отец.
— Верджил занимается… проблемами восстановления, — на ходу импровизирую я. — Серенити интересует общение.
Томас так и сияет.
— В какой среде?
— Да, — отвечает Серенити.
Отец на мгновение выглядит сбитым с толку, но потом продолжает фантазировать:
— Теория умственных способностей содержит две основные идеи: идею осознания собственной уникальности, своих мыслей, чувств и намерений… и мысль, что то же самое справедливо для остальных живых существ, и они не знают, о чем ты думаешь, как и ты не знаешь, о чем думают они, пока не возникает взаимосвязь. Разумеется, преимущество, развившееся в ходе эволюции и приведшее к тому, что можно предсказать поведение других, огромно. Например, можно сказаться раненым, и пока никто не узнает о притворстве, вас будут кормить и заботиться о вас, вам не придется работать. Люди не рождаются с этой способностью — у нас она развивается постепенно. Сейчас, когда мы знаем, что теория умственных способностей существует, удалось выяснить, что при этом задействуются зеркальные нейроны головного мозга. Нам известно, что зеркальные нейроны работают, когда задание предполагает понимание других через имитацию — и когда для понимания необходим язык. Если слон Кошик сумел повторить слова, не является ли это доказательством того, что и другие особенности нервной деятельности человека — например, сочувствие — присущи и слонам?
Я слушаю отца и понимаю, каким умным он раньше был. Понимаю, почему в него влюбилась мама.
И тут же вспоминаю, зачем мы пришли.
Отец поворачивается ко мне.
— Необходимо связаться с авторами этой статьи, — размышляет он. — Элис, ты представляешь, какие последствия может иметь мое исследование?
Он тянется ко мне — я чувствую, как Верджил напрягся, — обнимает и начинает кружить.
Я знаю, ему кажется, что я — это мама. Понимаю, это полная ерунда. Но знаете, иногда так приятно, когда отец тебя обнимает, даже если и по совсем иным соображениям.
Он отпускает меня, и, должна признать, я уже давно не видела его в таком приподнятом настроении.
— Доктор Меткаф, — вмешивается Верджил, — понимаю, что все это необычайно важно для вас, но хотелось бы узнать, есть ли у вас минутка, чтобы ответить на вопросы о той ночи, когда исчезла ваша жена?
Отец стискивает зубы.
— Вы о чем? Вот же она стоит.
— Это не Элис, — отвечает Верджил. — Это ваша дочь Дженна.
Он качает головой.
— Моя дочь еще крошка. Послушайте, не знаю, какую игру вы затеяли…
— Перестаньте его нервировать! — предостерегает Серенити. — Если он расстроится, вы ничего от него не добьетесь.
— От меня? — Отец повышает голос. — Вы тоже пришли, чтобы украсть мое исследование?
Он бросается на Верджила, но тот хватает меня за руку и ставит так, чтобы отец оказался со мной лицом к лицу.
— Посмотрите на нее, — настаивает он. — Посмотрите!
Целых пять секунд отец молчит. И знаете, пять секунд — невероятно долгий срок. Я стою и смотрю, как при каждом вдохе трепещут его ноздри и дергается кадык.
— Дженна! — шепчет отец.
Всего на долю секунды, когда он смотрит на меня, я понимаю, что он видит не маму. Что я — как он там сказал? — уникальное создание с собственными мыслями, чувствами и устремлениями. Что я существую.
А потом он снова прижимает меня к себе, но на этот раз по-другому — как будто защищая, нежно и удивленно, словно намереваясь укрыть меня от остального мира, — по иронии судьбы раньше я его всегда защищала. Он руками, как крыльями, прикрывает мою спину.
— Доктор Меткаф, — говорит Верджил, — о вашей жене…
Отец, держа меня на расстоянии вытянутой руки, поворачивает голову на его голос. Этого достаточно, чтобы разбить тонкую стеклянную ниточку, которая протянулась между нами. Когда он снова поворачивается ко мне голову, я понимаю, что он видит совсем не меня. На самом деле он даже не смотрит мне в лицо.
Его взгляд останавливается на крошечном камешке, висящем на цепочке у меня на шее.
Он медленно берет кулон в руку. Переворачивает. Блестит слюда.
— Моя жена… — повторяет он.
Он сжимает цепочку в кулаке и срывает ее у меня с шеи. Цепочка падает между нами на пол, а отец отвешивает мне такую оплеуху, что я отлетаю в другой конец палаты.
— Проклятая сука! — выплевывает он.
Элис
Я знаю одну историю, свидетельницей которой сама не была, мне ее рассказал Оуэн, наш ветеринар. Несколько лет назад исследователи метали дротики на территории, принадлежащей общине. Их целью была определенная самка, они стреляли М99 прямо из автомобиля. Как и ожидалось, она упала. Но стадо плотно сомкнулось вокруг самки, не давая егерям отогнать их. Исследователи не могли подобраться к ней, чтобы надеть ошейник, и решили немного подождать.
Вокруг упавшей слонихи образовался концентрический круг. Слоны во внешнем круге безмятежно стояли к ней спинами, лицом к автомобилям. Но за ними был внутренний круг, который невозможно было разглядеть за массивными телами первого круга. Был слышен хруст, какое-то движение, треск веток. Неожиданно, как по команде, стадо разошлось. Поверженное животное лежало на боку, прикрытое ветками и огромной кучей земли.
После рождения слоненка мать прикрывает его землей, чтобы скрыть запах крови — непреодолимой приманки для хищников. Но на этой слонихе не было ни капли крови. Я слышала, что слоны накрывают тела еще и потому, что хотят скрыть запах смерти, но я в это не верю: нос у слона настолько чувствительный, что животные никак не могли ошибочно принять обездвиженного слона за мертвого.
Конечно, я видела, как слоны вываливают в грязи, и накрывают ветками, и засыпают землей мертвых сородичей и детенышей, которые не выжили. Казалось бы, такое поведение свойственно в случаях неожиданных, внезапных смертей. И умерший необязательно должен быть слоном. Один исследователь, который ехал в заповедник через Таиланд, рассказал историю об азиатском самце, участвовавшем в сафари на слонов. Он убил своего погонщика, который дрессировал и заботился о нем пятнадцать лет. Самец достиг полового созревания, что на языке хинди означает «безумие». Во время полового созревания сила разума уступает гормонам. Однако после нападения самец замер, попятился, как будто понимал, что совершил что-то плохое. Еще более удивительным оказалось поведение слоних, которые засыпали погонщика землей и ветками.