Разве от этого я становлюсь мошенницей? С какой стороны посмотреть. Я предпочитаю считать себя дарвинистской: я приспосабливаюсь, чтобы выжить.
Однако сегодня посыпались одни несчастья: я потеряла хорошую клиентку, разбилась бабушкина ваза для магического кристалла, и я вышла из себя — и все это за один час! — из-за худосочной девчонки и ее ржавого велосипеда. Дженна Меткаф, несмотря на свои заверения, выглядела на свой возраст — Господи, она, похоже, еще верит в зубную фею! — но была такой же мощной, как гигантская черная дыра, вновь засасывающая меня в тот кошмар с семьей Маккоев. «Я не занимаюсь розыском пропавших», — ответила я и не покривила душой. Одно дело сделать вид, что передаешь послание от умершего мужа, и совсем другое — вселить пустую надежду в человека, которому нужна определенность. Знаете, куда могут завести подобные эксперименты? В квартирку над баром в Крэпвилле, штат Нью-Гемпшир, и каждый четверг будешь получать пособие по безработице.
Мне нравится быть гадалкой. Говорить то, что хотят услышать клиенты, намного безопаснее. Так я не смогу их обидеть и сама не пострадаю, когда пытаюсь достучаться в потусторонний мир и не получаю ответа, лишь разочарование. Временами я думаю, что было бы легче, если бы у меня вообще никогда не было Дара. Тогда бы я не знала, чего лишена.
А тут является человек, который не помнит, что потерял.
Не знаю, что в Дженне Меткаф так сильно напугало меня. Возможно, ее глаза, светло-зеленые, скорее цвета морской волны, под густой рыжей челкой — такие притягивающие, потусторонние. Может быть, обкусанные заусеницы на пальцах. Или то, как она съежилась, как Алиса в Стране Чудес, когда я сказала, что не стану ей помогать. Это единственное приходящее на ум объяснение, почему я так ответила, когда она спросила, жива ли ее мать.
В то мгновение я так сильно хотела вернуть свои экстрасенсорные способности, что попыталась что-нибудь увидеть, — попыталась так, как не пыталась уже много лет, потому что разочарование сродни удару о кирпичную стену.
Я закрыла глаза и попробовала вновь перебросить мостик между собой и моими духами-наставниками, чтобы услышать хоть что-нибудь: шепот, фырканье, мимолетный вздох…
В ответ — оглушительная тишина.
И поэтому для Дженны Меткаф я сделала именно то, чего поклялась больше не делать никогда: открыла для нее дверь возможностей, отлично зная, что она проскользнет в эту приоткрытую дверь на лучик света, который оттуда пробивался. Я сказала, что ее мама не умерла.
При этом на самом деле я лишь хотела сказать, что не имею ни малейшего понятия, что с ней.
Когда Дженна Меткаф уходит, я принимаю транквилизатор. Вот вам и причина принять успокоительное — незнакомая девчонка, которая не только заставила меня вспомнить прошлое, но и обрушила его как обух на голову. К трем часам я уже лежу в блаженном бессознательном состоянии на диване.
Должна признаться, что много лет мне ничего не снилось. В снах обычный человек ближе всего подходит к потустороннему миру; во сне разум высвобождается, разделяющие стены становятся тонкими и можно заглянуть по ту сторону. Именно поэтому так много людей уверяют, что во сне к ним приходил умерший. Только не я. С тех пор как ушли Дезмон с Люсиндой.
Однако сегодня, когда я засыпаю, в голове у меня кружится калейдоскоп цветов. Я вижу развевающийся перед глазами флаг, но потом понимаю, что это не флаг, а голубой шарф на шее женщины, лица которой я не вижу. Она лежит на спине возле американского клена, без движения, ее затоптал слон. Приглядевшись, я понимаю, что слон ее не топчет, слон уходит, пытаясь не наступить на женщину, поднимает заднюю ногу, переступает через тело, не коснувшись его. Слон тянет за шарф, женщина не двигается. Тогда он хоботом гладит ее по щеке, шее, лбу, потом стаскивает шарф, поднимает его, и тот улетает, как пущенный кем-то слух.
Слон тянется за чем-то в кожаном переплете — не могу разглядеть. Предмет лежит под ногой у женщины. Книга? Бейдж? Я поражаюсь ловкости животного, когда оно раскрывает этот предмет. Слон вновь подносит хобот к груди женщины, почти как стетоскоп, и потом тихо скрывается в лесу.
Я вздрагиваю и просыпаюсь, сбитая с толку и не понимающая, почему мне приснились слоны. Голова, кажется, продолжает гудеть. Но это не голова гудит — кто-то стучит в дверь.
Я уже знаю, кто это, еще даже не открыв.
— Прежде чем вы начнете бушевать, сразу скажу: я пришла не для того, чтобы убедить вас найти мою маму, — заявляет Дженна Меткаф, протискиваясь мимо меня в квартиру. — Я просто кое-что забыла. Очень важное для меня…
Я закрываю дверь, закатываю глаза, когда снова вижу в вестибюле этот нелепый велосипед. Дженна начинает осматриваться там, где мы сидели всего пару часов назад: заглядывает под кофейный столик, шарит под креслами.
— Если бы я что-то нашла, обязательно позвонила бы тебе…
— Сильно сомневаюсь, — отвечает она и начинает выдвигать ящики, где я храню свои марки, секретные запасы печенья «Орео» и меню из закусочных с доставкой на дом.
— Прошу прощения! — восклицаю я.
Но Дженна, не обращая на меня ни малейшего внимания, засовывает руку между диванными подушками.
— Я знала, что он где-то здесь, — с заметным облегчением вздыхает она и, как фокусник, достает из подушек голубой шарф из моего сна и обматывает его вокруг шеи.
Когда я вижу шарф наяву, на расстоянии вытянутой руки, то чувствую себя не такой сумасшедшей — я всего лишь подсознательно думала о шарфе, который носила эта девочка. Но во сне я получила и другую информацию, которая казалась бессмысленной: морщинки на гладкой коже слона, грациозные движения его туловища. И только сейчас я поняла кое-что еще: слон проверял, дышит женщина или нет. Животное ушло не потому, что женщина перестала дышать, а потому, что она продолжала жить.
Не знаю, с чего я так решила, просто знала — и все.
Всю жизнь я так объясняла сверхъестественное: невозможно понять, невозможно объяснить, нельзя отрицать.
Невозможно родиться экстрасенсом и не верить в силу знамений. Иногда из-за пробок опаздываешь на самолет, который потом, оказывается, потерпел крушение над Атлантическим океаном. Иногда это единственная роза, которая цветет в саду, полном сорняков. А иногда это девочка, от которой ты отмахнулась и которая теперь преследует тебя во сне.
— Простите за беспокойство, — извиняется Дженна. — За все.
Она уже на полпути к двери, когда я слышу собственный голос.
— Дженна, может, это покажется бредом… — говорю я. — Твоя мама работала в цирке? Или в зоопарке? Я… я не знаю почему, но что-то важное связано со слонами.
Семь лет меня не посещали настоящие видения. Целых семь лет. Я уверяю себя, что это совпадение, просто удача или последствия буррито, которые я съела на обед.
Девочка оборачивается, на ее лице смесь потрясения и удивления.
И в эту секунду я понимаю, что она должна была меня найти.
А я найду ее мать.
Элис
Никто не подвергает сомнению, что слоны понимают, что такое смерть. Возможно, они к ней не готовятся, как мы, люди; возможно, они не придумывают себе жизни после смерти, как это детально описано в наших религиозных доктринах. Для слонов горе намного проще и понятнее. Горе — это потеря.
Слонов практически не интересуют кости других погибших животных, только кости слонов. Даже если слоны случайно натыкаются на труп другого слона, давно погибшего, чьи останки уже растащили гиены, а скелет рассыпался, они сбиваются в кучу и напряженно замирают. Потом так же группой приближаются к останкам, гладят кости — разве это можно описать какими-либо другими словами, нежели почитание? Они гладят мертвого слона, ощупывают его своими хоботами и задними ногами. Нюхают. Могут даже взять бивень или кость и какое-то время нести ее. Они могут заметить даже крошечный кусочек слоновьей кости у себя под ногами и осторожно катать его взад-вперед.
Натуралист Джордж Адамсон писал о том, как в 1940-х годах застрелил слона-самца, который вломился в государственный парк в Кении. Мясо он отдал местным жителям, а останки отвез на километр от деревни. Ночью слоны обнаружили скелет. Они взяли лопатку и бедренную кость и принесли их на то место, где слона застрелили. Откровенно говоря, все известные исследователи слонов документально подтверждали наличие у этих животных ритуалов, связанных со смертью: Иэн Дуглас-Гамильтон, Джойс Пул, Карен Маккомб, Люси Бейкер, Синтия Мосс, Энтони Холл-Мартин.
И я.
Однажды я наблюдала, как стадо слонов гуляло по заповеднику в Ботсване и неожиданно Бонтл, их матриарх, упала. Когда остальные слоны поняли, что ей плохо, они попытались хоботами поднять ее, поставить на ноги. Когда это не получилось, молодые самцы попытались взобраться на Бонтл, опять-таки пытаясь привести ее в сознание. Ее детеныш, Кгоси, которому на то время было четыре года, засунул хобот ей в рот — так юные слоны приветствуют своих матерей. Стадо затрубило, слоненок стал издавать звуки, похожие на крик, но потом все замолчали. В эту секунду я поняла, что слониха умерла. Несколько слонов отправились к зарослям собирать листья и ветки, которыми принялись накрывать Бонтл. Остальные стали забрасывать ее тело землей. Целых два с половиной дня все стадо печально стояло над трупом Бонтл, уходя только для того, чтобы попить воды и добыть еды, а потом слоны снова возвращалось. Даже годы спустя, когда кости выгорели и их разметало по земле, а массивный череп застрял в изгибе высохшей реки, стадо ее, проходя мимо, останавливалось и несколько минут стояло молча. Не так давно я видела, как Кгоси — сейчас уже крупный молодой восьмилетний самец — подошел к ее черепу и сунут хобот в то место, где у Бонтл когда-то был рот. Безусловно, эти кости были для слона очень значимы. Но если бы вы сами это увидели, вы поверили бы в то, во что верю я: он узнал, что именно эти кости — то, что осталось от его матери.
Дженна
— Повторите еще раз, — требую я.
Серенити закатывает глаза. Мы уже час сидим у нее в гостиной, пока она пытается припомнить все подробности своего десятисекундного сна, в котором видела мою маму. Я точно знаю, что это была мама, потому что на ней был голубой шарф, вокруг слоны и… потому что, когда человек отчаянно хочет во что-то поверить, можно убедить себя практически во всем.
Возможно, Серенити поискала информацию обо мне в Интернете, как только я вышла за дверь, и тут же наспех придумала какой-то безумный сон, в котором были слоны. Но если ввести в поисковую систему «Дженна Меткаф», придется пересмотреть три страницы, прежде чем найдется хотя бы что-то о моей маме, и даже там, в статье, я упоминаюсь только как трехлетняя дочь. На свете так много Дженн Меткаф, которые очень много сделали в жизни, и моя мама слишком давно исчезла. К тому же откуда Серенити было знать, что я вернусь за забытым шарфом?
Если же она действительно знала, что я вернусь, это доказывает лишь то, что она настоящий экстрасенс, разве нет?
— Послушай, — говорит Серенити, — мне больше нечего тебе рассказать.
— Но моя мама дышала?
— Женщина, которую я видела во сне, дышала.
— Она ловила ртом воздух? Издавала какие-либо звуки?
— Нет. Она просто лежала. Просто… я почувствовала, что она дышит.
— Она жива, — бормочу я скорее себе под нос, чем обращаясь к Серенити, потому что мне нравится, как слово «жива» наполняет все мое естество пузырьками, словно в кровь мне накачали углекислого газа. Знаю, я должна была разозлиться или расстроиться, получив даже такое призрачное доказательство, что моя мама может быть жива — что она бросила меня и носа не казала целых десять лет! — но меня переполняет счастье от того, что если я использую все возможности, то смогу ее снова увидеть.
А потом уже буду выбирать: ненавидеть ее или спросить, почему она не вернулась за мной.
Или я могу просто прижаться к ней и предложить начать все с чистого листа.
Неожиданно мне приходит в голову одна мысль.
— Ваш сон. Новое доказательство. Если вы сообщите полиции то, что рассказали мне, они вновь откроют мамино дело.
— Милая, ни один следователь в этой стране не станет принимать сон экстрасенса всерьез и «подшивать» к делу в качестве официального доказательства. Так любой окружной прокурор мог бы вызвать Кролика Банни в качестве свидетеля в суд.
— А если все так и было на самом деле? Если ваш сон — настоящий отрезок прошлого, который прокручивается у вас в памяти?
— Информация извне приходит не так. Как-то у меня была клиентка, которая приходила пообщаться с умершей бабушкой. Ее бабушка явилась на сеанс, показала мне Великую китайскую стену, площадь Тяньаньмэнь, Мао Дзэдуна, печенье с предсказаниями. Казалось, она делала все, что в ее силах, чтобы я произнесла: Китай. Поэтому я спросила у клиентки, бывала ли ее бабушка в Китае, увлекалась ли фэншуй или чем-то подобным, но клиентка возразила, что это совершенно не похоже на ее бабушку. Все это какая-то бессмыслица. Потом бабушка показала мне розу. Я сообщила об этом клиентке, и та сказала: «Моей бабушке больше нравились полевые цветы». Я думаю: «Китай… роза… Китай… роза». И тут клиентка смотрит на меня и говорит: «Знаете, когда она умерла, я унаследовала китайский сервиз. На нем изображена роза». Я не понимаю, почему бабушка показывала мне китайские блинчики с овощами, вместо того чтобы просто показать соусник с нарисованной на нем розой. Это я и пытаюсь до тебя донести — слон на самом деле может обозначать не слона. Это может быть намек на что-то другое.
Я недоуменно смотрю на экстрасенса.
— Но вы же дважды сказали мне, что она не умерла.
Серенити медлит с ответом.
— Послушай, ты должна знать, что у меня не идеальный послужной список.
Я пожимаю плечами.
— Если вы облажались один раз, это не значит, что облажаетесь снова.
Она открывает рот, чтобы ответить, но потом резко захлопывает его.
— В прошлом, когда вы занимались поиском пропавших, — продолжаю я, — как вы это делали?
— Брала вещь или игрушку ребенка. Потом отправлялась с полицией на место исчезновения, пытаясь по минутам воссоздать, что видел ребенок, — отвечает Серенити. — Иногда меня посещало… озарение.
— Как это?
— Как будто в голове что-то мелькало: уличный знак, какой-то пейзаж, модель автомобиля, однажды даже аквариум с золотой рыбкой, который, как потом оказалось, находился в комнате, где держали ребенка. Но… — Серенити беспокойно ерзает, — вероятно, мои экстрасенсорные каналы немного засорились.
Не понимаю, как экстрасенсы могут не ошибаться, если — по словам самой Серенити — информация, которую она получает, может содержать как прямое указание на что-то, так и нечто совершенно противоположное. Мне кажется, что гадание — это самая безопасная на свете страховка. Да, возможно, что слон, которого видела Серенити, в действительности метафорический образ огромной преграды, с которой столкнулась мама, но, как сказал бы Фрейд, может быть, слон — это всего лишь слон. Есть один способ узнать.
— У вас есть машина?
— Да… А что? Зачем тебе машина?
Я иду в противоположный угол комнаты, заматываю шею маминым шарфом. Потом открываю один из ящиков, который уже обыскивала, когда только приехала, — там я заметила связку ключей от машины. Бросаю ее Серенити и направляюсь к двери. Может быть, я и не экстрасенс, но даже я могу сказать: стремление узнать, что же означает этот сон, не даст ей усидеть на месте.
Серенити ездит на желтом «Фольксваген-жук» еще 1980-х годов выпуска, кузов его за пассажирской дверью прогнил насквозь и стал похож на кружева. Мой велосипед засунули на заднее сиденье, руль торчит из окна. Я указываю ей путь по проселочным дорогам и окружным магистралям. Только дважды мы заблудились, потому что по переулкам, где можно протиснуться на велосипеде, на машине не проехать. Когда мы приезжаем в заповедник Старка, наша машина оказывается единственной на стоянке.