Да и она не лучше.
В трепетном создании, столь любовно рисуемом Эржбетой, вдруг проснулся здравый смысл, который и подсказал, что связываться с волкодлаком, князь он там или нет, не станет ни одна идиотка, даже влюбленная. И влюбленности у девицы поубавилось.
Оно и ладно бы, но как дальше быть Эржбете?
Главное, в голове звучал мягкий, с приятною хрипотцой голос:
— Волкодлаки так себя не ведут…
Нашелся специалист…
Может, обыкновенные и не ведут, а вот ежели влюбленные… влюбленных волкодлаков ему навряд ли случалось встречать. И Эржбета со вздохом прикусила ложечку.
Завтракала она кофием, не столько из опасения за фигуру, сколько по сложившейся уже привычке. И эта привычка, как и многие иные, донельзя раздражала квартирную хозяйку. Раздражение свое она облекала в форму премудрых советов, которыми потчевала Эржбету щедро… столь щедро, что поневоле возникала мысль о перемене квартиры.
И оттого, когда в дверь постучали, Эржбета открыла ее, не удосужившись поинтересоваться, кто же явился в столь ранний для нее час.
Уверена была, что явилась аккурат панна Арцумейко, желавшая всенепременно сообщить, что приличные девушки завтракают не кофеем, а сваренною на воде овсянкою, в которую еще яблочко потереть можно, и будет сие полезно для цвету лица…
Эржбета хотела ответить, что овсянку ненавидит, но…
Панны Арцумейко не было.
Зато был вчерашний знакомец из библиотеки.
В полосатом костюмчике, со шляпою, которую он локотком прижимал к боку. А второю рукой торопливо приглаживал взъерошенные волосы.
И когда дверь распахнулась, отступил.
Глянул на Эржбету.
И смутился.
Конечно, смутился, иначе, с чего бы ему краснеть?то? А покраснел он густо — густо, будто свекольным соком измазался… кажется, про свекольный сок, тоже исключительно полезный, говорила панна Арцумейко…
— Д — доброго дня, — слегка заикаясь, произнес Гавриил.
Он старался не глазеть на панночку, которая, в домашнем халатике, наброшенном поверх ночной рубашки, следовало сказать, рубашки тонюсенькой, прозрачной почти, была на диво хороша.
— В — вы?
Эржбета вдруг поняла, что выглядит совершенно неподобающим образом. И дверь захлопнула.
— Панночка Эржбета! — донеслось из?за двери. — Мне с вами поговорить надобно! По важному вопросу…
По какому такому вопросу? Ведь не из?за волкодлака, ведущего себя не так, как положено волкодлаку? И Эржбета замерла, оглушенная ужасной догадкой.
Матушка!
Она исполнила свою угрозу… и там, за дверью, не просто так мужчина, но баронет во втором колене, ее, Эржбеты, потенциальный жених.
Конечно, иначе почему бы панна Арцумейко, не жаловавшая всех мужчин, за исключением собственных сыновей, которые на счастье Эржбеты уже были женаты, впустила его?
И позволила подняться на второй этаж одному…
И тогда выходит, что вчера, в библиотеке, он тоже не случайно появился… он искал этой встречи… желал поглядеть на Эржбету издали, как то делал влюбленный князь в «Порочной страсти»… а заговорил… заговорил потому, как не по нраву ему пришлось творчество Эржбеты.
А если он из тех мужчин, что вовсе не признают за женщинами право творить?
И никаких иных прав?
Эржбета заметалась по комнате.
Остановилась.
Велела себе успокоиться, что помогло слабо, потому что сердце колотилось, как сумасшедшее… ничего… сейчас, небось, не темные века… и силою к замужеству не принуждают… и что бы родители ни делали… а что они могут делать?то?
Эржбета давно живет сама.
За гонорары… и Габрисия помогла деньги вложить, потому и капитал есть, пускай маленький… если же переехать в квартирку поскромней… ей ведь много не нужно, комнатушка тихая да кофий по утрам. Еще машинка пишущая…
Что делать?
Ничего.
Выставить этого нахала… пусть убирается… и так убирается, чтобы никогда не вернуться в Эржбетину жизнь.
— Панночка Эржбета! — наглый баронет во втором колене сам собою убираться не спешил. Он стучал в дверь, вежливо так, с уважением к чужому имуществу.
— Уходит!
— Панночка Эржбета! Ежели вы злитесь на меня за вчерашнее, то я премного прошу меня извинить. Мне не следовало вмешиваться… я… я просто хотел помочь.
О да, сначала помочь захочет, а после вовсе машинку любимую отберет и запрет в семейном замке, заставит рожать…
Эржбета запахнула халат, а дверь распахнула.
Окинула наглого баронета взглядом, от которого тот вовсе смешался.
— Я… — он сглотнул. — Вы… вы ведь никогда волкодлаков не встречали?
— Можно подумать, вы встречали!
Нет, сам собою новоявленный жених был очень даже симпатичен. Конечно, баронета нельзя было назвать красавцем, но имелось во внешности его нечто такое, притягательное.
Костюм вот нелепый.
Пиджак этот, непомерно в плечах широкий, а в талии зауженный… и рубашка ядреного зеленого колеру… из петлицы розочка тряпичная торчит.
— Встречал, — тихо ответил он, и краснота спала. — Они… твари… хельмовы твари, панночка Эржбета. И любовь их на человеческую мало похожа…
Эржбета фыркнула. В нечеловеческой любви она толк знала, более того, на ней и имя себе сделала.
А хорошее название для авторской серии, о которой издатель намекал… Эржбета так и представила себе обложки в мрачных сине — черных тонах, а буквы — серебряные, точнее, посеребренные.
Нечеловеческая любовь.
Мысль стоила того, чтобы ее записать.
Вот только сперва следовало отделаться от жениха.
— Панночка Эржбета, — он двери прикрыл, но в комнаты не прошел, остановился на пороге, озираясь. И во взгляде его виделось немалое любопытство. — У меня есть основания думать, что вам угрожает опасность…
— Что?
Ей казалось, что он заговорит о любви, о том, как узрел ее однажды и не смог забыть… и долгие месяцы искал встречи, ведомый одним желанием… как королевич из «Потаенных желаний». А он про опасность. С фантазией жених.
— Вас хотят убить.
Определенно, с фантазией.
И эта фантазия Эржбете не нравилась. Убить… конечно…
— А спасти меня можете только вы?
Он скромненько пожал плечами.
— И чтобы спасти, вы неотлучно должны находиться при моей особе, верно?
Гавриил кивнул.
Он чувствовал, что прекрасная панночка злится, но, сколь ни силился, не мог понять причин этой злости. За вчерашнее свое поведение, которое и вправду было недостойным, он извинился. А сегодня был вежлив… только цветы вот отдал не той женщине.
Может, в этом дело?
— Знаете, что? — Эржбета встала напротив баронета и руки в боки уперла, как то делала панна Арцумейко, когда разговаривала с хозяином мясной лавки, вздумавшим обсчитать ее на два медня. Поза показалась ей внушительной, хотя и несколько чуждою. — Шли бы вы отсюда!
— Куда?
— Туда! — она указала на дверь. — И не возвращайтесь!
— Не могу.
— Что?!
Признаться, характер Эржбета имела сдержанный, но вот… и любой сдержанности край имеется. И как?то сразу вдруг навалилось, что женитьба эта по маменькиному хотению, что кризис, что просто жизнь, которая была неплохой, нет, много лучше прежней, но вот…
— Я не уйду, — терпеливо повторил Гавриил. — Я буду вас охранять…
Договорить ему не позволили.
Как в руках Эржбеты оказалась чудовищного вида ваза, он не понял. И увернуться не успел, и только подумал, что двигалась Эржбета, пожалуй, быстрей волкодлака… и будь тут волкодлак, справилась бы, небось, сама…
А потом стало больно.
И темно.
Эржбету ваза раздражала давно, почитай, с первого дня, когда панна Арцумейко, желая устроить новой жиличке уют и создать отношения доверительные, притащила ее, полупудовую да водрузила на столик. Ваза была огромною, пузатой, винно — красного колеру.
И мешала.
И Эржбета переставляла ее, что на подоконник, что в угол комнаты, но всякий раз ваза возвращалась, а панна Арцумейко принималась рассказывать о том, как важно для женщины умение украшать жилище…
Ваза эта, которую прежде Эржбета и поднимала?то с трудом, вдруг перелетела через половину комнаты, чтобы столкнуться со лбом предполагаемого жениха. При том лоб издал громкий престранный звук, будто бы по пустой бочке саданули, а ваза раскололась.
— Ой, — сказала Эржбета, холодея. — Я не хотела…
Жених ее лежал, ровненько так лежал, красиво… осталось только руки на груди сложить… главное, бледненький. И дышит ли — не понять.
— Я не хотела… — Эржбета подходила осторожно, на цыпочках, осознавая, что ее нежелание совершать убийство навряд ли послужит веским аргументом в суде. — Вы… слышите там… открывайте глаза!
Призыв ее остался безответен.
— Пожалуйста, — пролепетала Эржбета…
…и в дверь постучали.
Панна Арцумейко, к преогромному своему сожалению, была лишена возможности услышать, что же происходило в покоях жилички, поелику как раз тогда, когда она с удобством устроилась у стены — еще в том месяце креслице подвинула — да взяла в руки слуховую трубку, как заявилась соседка.
И не просто заявилась, но с претензией.
Дескать, невестка панны Арцумейко минулого дня изволила пройтись по улице, с соседкою встретиться да ее не поприветствовать с должным уважением. Головою кивнула и пошла себе королевною… невесток панна Арцумейко несколько недолюбливала, здраво полагая, что сыновья ее достойны большего, однако же это не повод позволять всяким на семью клеветать!
О том панна Арцумейко и сказала дорогой соседушке, припомнивши ей заодно и кота, повадившегося гадить в палисаднике панны… слово за слово… в общем, пропустила она самое интересное. И в покои свои вернулась в весьма воинственном настроении, которое требовало немедленного выхода.
Вот только где его сыскать?
И тут раздался грохот.
Оглушительный.
Первым делом панна Арцумейко схватилась за сердце, потом вспомнила, что в комнате ныне одна — одинешенько, а потому справиться о ее здоровье, несомненно, подорванном сим грохотом, некому, как и некому окружить ее, умирающую, заботой и вниманием. Руку от сердца она оторвала, юбки расправила и решительно направилась к жиличке, ежели не разобраться в причинах столь странного шума — приличные женщины днем не грохочут без веского повода — то высказать свое, несомненно, праведное негодование.
В дверь она, скрепя сердце, постучалась.
Будь там невестка, вошла бы и так, но вот жиличка…
Открыли не сразу.
— З… здравствуйте, — слегка заикаясь, произнесла Эржбета.
Она попыталась тело оттянуть, но жених оказался на удивление тяжел. Тогда она набросила на него покрывало, лоскутное, сшитое самолично панной Арцумейко в молодые ея годы. Об этом факте, как и об исключительной ценности покрывала, панна Арцумейко не забывала регулярно напоминать.
— Доброго дня, — произнесла хозяйка и губы поджала, всем своим видом показывая, что сие — не только оборот речи, но на дворе и вправду день.
Приличные девушки работают в поте за — ради семейного блага.
— Что у вас произошло?
— Ничего, — не слишком уверенно произнесла Эржбета, холодея всем сердцем. Если панна Арцумейко найдет в комнате труп…
— Что?то произошло! — панна Арцумейко, оттеснив тощенькую жиличку — это все из?за кофеев, завтракала б нормально, глядишь, и набрала бы в теле — вошла.
Она окинула комнату цепким взглядом, подмечая обычный для Эржбеты беспорядок, который тоже весьма и весьма панну нервировал. Это ж что за хозяйка, которая то чашку на столик лакированный поставит, да там и забудет, то чулок на спинке кровати повесит…
Впрочем, сии мысли мигом исчезли, когда взгляд панны Арцумейко остановился на давешнем госте. Ныне гость подрастерял прыти, но лежал на полу, прикрытый дорогим сердцу панны покрывалом. А под голову его заботливо сунули подушечку.
— Это… — от возмущения у панны Арцумейко горло перехватило. — Это… что такое?
— Жених, — скромно потупилась Эржбета, надеясь, что воспитание не позволит квартирной хозяйке жениха упомянутого щупать на предмет его жизнеспособности.
— Чей?
— Мой. Родители прислали…
Панна Арцумейко растерялась. С одной стороны, происходившее в комнатах жилички явно было недозволительно, если не сказать — возмутительно. С другой… наличие жениха кардинально меняло ситуацию. Жених — это не просто так… это очень и очень серьезно для женщины.
— А… чего он на полу лежит?
— Сомлел, — Эржбета наклонилась и поправила покрывало. — От радости… он мне предложение сделал, а я согласилась…
Панна Арцумейко покачала головой, здраво рассудив, что жених должен быть совсем уж болезным, ежели решился связать свою судьбу с такой от неряхою… а ведь он о невесте своей мало знает.
И долг панны Арцумейко рассказать правду.
— И я вот… решила… пусть себе полежит немного… накрыла, а то еще замерзнет.
За окном горел червень и замерзнуть было сложно при всем желании, однако и сем факте панна Арцумейко не стала заострять внимания.
— Жених… — проговорила она, разглядывая лежащего едва ли не с жалостью.
Надо будет дождаться, когда назад пойдет… и правду, всю правду как есть… и про посиделки полуночные, и про пагубное пристрастие к кофею, и про книженции, которые панна Арцумейко читала все до одной. Исключительно из желания понять, что ныне печатают.
Читала и осуждала.
Негодовала даже.
Про себя.
И оттого как было упустить столь удивительную возможность негодованием поделиться.
— Деточка, — все же панна Арцумейко не была злым человеком. Напротив, она вполне искренне желала людям, ее окружающим, добра, при том имея четкое представление, что для оных людей добром является. — Вы давно друг друга знаете?
— Нет, — Эржбета не любила врать. — Матушка написала… он баронет… во втором колене.
Во взгляде панны Арцумейко появился интерес и сожаление. Вот будь у нее дочь, она бы баронета не упустила… но дочерей не было, а внучки по малолетству своему интересу для матримониальных планов не представляли.
— Она ему мой адрес дала…
Эржбета вздохнула.
— И вот пришел… с предложением… — она не знала, что еще сказать. Однако слов не потребовалось.
— А ты согласилась.
— Да…
— Поспешила, деточка, поспешила… — панна Арцумейко полагала, что в брак следует вступать с широко открытыми глазами, ясно осознавая все недостатки избранника. — Нельзя же вот так сразу соглашаться на предложение первого встречного.
— Но вы же сами говорили…
— Что ты не становишься моложе, — перебила панна Арцумейко и, взяв жиличку под локоток потянула к двери. — Идем… не будем мешать. Пусть себе… радуется. А мы поговорим… вижу, матушка твоя совсем твоим воспитанием не занималась. Конечно, хорошо, когда родители одобряют брак…
На пороге Эржбета оглянулась.
Жених лежал.
И вот что с ним делать? Панна Арцумейко теперь не отстанет… а тело надобно вынести… как? И куда?
— И дочерний долг — подчиниться их воле, однако ты должна понимать, что…
Гавриил очнулся не сразу.
Ему было тепло.
Уютно даже. Голова несколько гудела, но не сказать, чтобы очень уж сильно. Голова у Гавриила вообще отличалась изрядною крепостью, что не могло не радовать.
Он открыл глаза.
Сел.
Потрогал голову, убеждаясь, что цела она.
Надо же… а панночка Эржбета, оказалась не только вспыльчивою — а подобное свойственно многим дамам — но и заботливою. Подушечку вот положила.
Укрыла.
Гавриил вздохнул. Прежде о нем никто так не пекся.
Покрывало он сложил аккуратно, как учили при приюте. И подушку вернул на кровать, дав себе труд оную кровать обнюхать со всею тщательностью. Пахло от нее панночкою Эржбетой. И вообще в комнатах ее иных, посторонних запахов, которые могли бы вызвать тревогу, Гавриил не обнаружил.
Наверное, следовало бы дождаться хозяйки, но…
Голова все ж слегка гудела. Да и подозревал Гавриил, настрой панночки слабо переменился. И коль не верила она прежде, то и ныне не поверит. А потому он вышел, тихонько прикрыл за собой дверь и выскользнул в палисадник.
Ничего, согласие панночки Эржбеты ему для дела не требовалось.
Он издали за нею понаблюдает.
И за паном Зусеком.
Эржбета вернулась в комнату спустя час, поелику панна Арцумейко, получив, наконец, слушательницу, с благодарностью готовую принять мудрые советы панны Арцумейко, щедро делилась, что жизненным опытом, что размышлениями своими на тему брака и супружеской жизни.