Почти.
О прошлом она говорила тихим голосом, и пальцы комкали край грязной рубахи, то дергали, то гладили, то вновь дергали, будто разорвать желала Яська сукно на малюсенькие клочки.
— Соседи его и остановили… припугнули, что ежели Яшку забьет, то точно на каторгу отправится. Он перепужался тогда. Не за Яшку, был бы радый, ежели б Яшка помер, а за каторгу. Медикуса кликнуть велел, заплатил… потом мамку этими деньгами попрекал все. Ей бы сказать, что деньги он с папкиного подворья взял, что у самого?то за душой только и было, ремень этот да сапоги драные. Нет, молчала… всегда молчала… но после того случая, как Яшка встал, так и сказал, что из дому уйдет.
— Сколько ему было?
— Четырнадцать… мне — девять. Будь я постарше, то с собою забрал бы, так он сказал… и забрал бы… а так… куда… тогда?то он еще меня не трогал. Ну как… когда затрещину отвесит, обзовет матерно, но я быстро приучилась не лезть… Настька, сестрица наша, та вовсе ласковой была, послушною… ее всегда примером ставили.
Яська вздохнула.
— Яшка с собою деньги прихватил… и ремень его, тот самый… ох, как он орал… побег в управу, заявление написал, что, дескать, обворовали его, последнее унесли… понимал, что ежель Яшку найдут, то тогда уже его на каторгу… и радовался даже. Мамку бил… а она терпела. Дите ему родила… когда с животом ходила, тогда уже не трогал… не знаю, может, совесть проснулась, а может, забоялся, что Иржена такого душегубства не простит… но он же не мог уже, чтоб никого… и меня воспитывать взялся. Я ж с Яшкой похожая… говорил, что выбьет дурную кровь… и каждый день… уже не ремнем, розгами. А мамка все про терпение…
Яська не знала, почему не ушла.
Некуда было?
Или боялась мамку оставить, которая после Яшкиного уходу как?то разом постарела, сникла, сделалась и вовсе тихою, будто бы тень. А волосы в ночь поседели… и тот, которого Яська от души ненавидела, называл мать старухой.
Она и верила, что стара уже.
И больна.
И проживет недолго… она бы с легкостью перешагнула порог, ежели бы не дочка новорожденная, которую нарекли Гражиной.
Этот дочку не любил. И злился. Сына требовал, наследника, да только не выходило. Верно, разгневалась Иржена, а может, решила, что этакую гнилую ветвь обрезать надобно, но ходила матушка пустоцветом, о чем тот не уставал напоминать…
Гражину отдали сестрам.
Так и росли.
Матушка преставилась, когда Яське пошел пятнадцатый год. Умерла тихо, сгорела в лихоманке, которую подхватила, босою по снегу пробежавшись. И Яська точно знала, кто виноват в этой смерти.
А соседи сочувствовали.
Остался мужик с тремя дочерьми, да две ко всему не родные… им, поди, женихов искать, приданое править… этот, знай себе, кивал, корчил скорбные мины.
Яська его ненавидела.
И сбежала бы, но… как бросить Настасью, что каждому слову этого урода верит? И Гражинку, совсем еще малую… никак… оставалось терпеть. Только одного дня, когда этот за поучения взялся, схватила нож да полоснула по руке.
— Только попробуй, — сказала, глядя в ошалевшие глаза отчима. — На каторге сгнию, да только и ты жить не будешь.
Как ни странно, помогло.
Успокоился.
Он по — прежнему бывал мрачен, много пил, жаловался на жизненную несправедливость, впрочем, не давая себе труда уточнять, в чем же состояла она. Ругался матерно, не делая различий меж родною дочерью и приемышами. Но с кулаками лезть остерегался.
Трусом был.
Это Яська уже потом поняла, а тогда она почти поверила, что жизнь, быть может, и наладится. А что? Сопьется отчим, помрет, а хозяйство останется… оно, хозяйство, еще крепкое. И хватит на троих…
Сваха появилась в доме весной.
Она была такой… Яське никогда прежде не случалось видеть подобных женщин. Местечковые, поселковые отличались или коровьей покорностью, прежде свойственной матушке, или же норовом столь скверным, что вязаться с ними остерегались, что мужики, что лохматые цепные кобели… а эта… эта улыбалась.
Вот, пожалуй, что удивило Яську больше всего.
Чему улыбаться, ежели жизня такая, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, а она… вошла шляхетною панной в платье лазоревом да с кружавчиками. На руках — перчатки, в руках — зонт полупрозрачный, легонький. И пусть немолода, но хороша собою до того, что аж отчим плечи расправил, глянул орлом.
Это ему?то казалось — орел, а на деле — петух общипанный.
Да только сваха ему подмигивала, и за стол себя усадить позволила, и с благодарностью приняла нехитрое угощение. А после, выставив на этот самый стол высокую стеклянную бутыль, сказала:
— Дело у меня есть к вам важное, Ихор Матвеич…
А он кивнул.
Давно уж не обращались к нему этак, уважительно. И бутыль… знал Ихорка, сколько такие бутыли стоят, не один медень. И он?то сам не пробовал, но слыхал, будто бы самогон в них — и не самогон вовсе, а водица ключевая, сладкая. Пьется на раз, душу веселит… душа его настоятельно веселья требовала.
— Какое?
Он глядел, как сваха, полнотелая, румяная, что свежеиспеченный каравай, разливает городской самогон по стаканами. Себе на донышко плеснула, оно и верно, куда бабе больше, а ему — до краев налила.
— Гляжу, дочери ваши подросли, заневестились… красавицы они, все в отца.
— Не мои. Приемыши, — похвала, как ни странно, была приятна. — От жены моей… покойной…
— Ах, горе — горе… — закивала сваха, подливая самогону, который и вправду был хорош. Не водица, конечно, водица этак кишки не опаляет, но затое и тепла от нее нету.
И душевной радости.
— Очень вам сочувствую… один и растите троих дочерей… их же до ума довести надо… ныне?то девицы не то, что прежде, упрямые… никого слушать не хотят… и уважения к старшим никакого… ни благодарности…
Яську выставили еще в самом начале этое беседы, да только она не дура, чтоб и вправду уйти.
Не понравилась ей сваха.
С первого взгляда не понравилась, а чем — Яська понять не могла. Но на огород, как велено было, не пошла, обождут бураки неполотыми. С нею и Настасья осталась, которая, напротив, при виде свахи преисполнилась самых радужных ожиданий. И присев рядышком, на скамеечку, шептала:
— Замуж пойдем… да не сюда, а в город… видела, какие у нее ручки? Беленькие, чистенькие…
Собственные Яськи были красны от загара, огрубевши и с трещинами. Ногти и вовсе ребристыми росли, а под них грязюка забивалась, да так плотно, что захочешь — не выковыряешь.
— Кому ты в городе нужна, дура?
На сестру она злилась за пустые ее мечтания, за надежды, которым, чуяла, не суждено было сбыться. А еще за то, что болтовнею своей мешала Настька слушать.
— Не скажи. В городе бабы какие?
Яська не ответила.
В городе ей бывать не доводилось, потому ничего внятного о городских бабах она сказать не могла бы, да только Настьке сестрины ответы были без надобности. Она сама себе сочиняла гишторию.
— Городские все белоручки… а что, хозяйства нету, вот и разбаловались. Ни есть сготовить не способные, ни убраться, ни одежи сшить… только целыми днями сидят на лавах да в окошко глядят.
Она вздохнула, хотя аккурат занималась тем же, пусть и глядела в окошко с другой стороны. Отчим же пил, кивал и глядел на сваху затуманенным взором. А когда положила она перед ним бумагу, то и подмахнул ее. И тут же раздалось:
— Яська! Настька! Холерины девки… — он добавил пару слов покрепче, и сваха поморщилась, небось, ей этакого в ея городах слыхать не доводилось.
Крику Яська не боялась, но на зов пошла, а мало ли, вдруг чего доброго скажет?
Отчим же поднялся.
Качало его. Затое на душе в кои?то веки было пречудесно. Пела эта душа сотнею свирелек, и желала сотворить добро…
— Вы… — даже вид строптивой падчерицы благости не убавил.
С норовом девка… и ладно… найдут кого, кто норов этот да пообломает… а то ишь, грозиться вздумала… не то, чтобы угрозы ее сильно Ихора напугали, он вовсе непужливый человек, но пожалел дуру, не тронул… а теперь вот еще и замуж отдаст.
От собственной доброты у Ихора ажно слезы на глаза навернулись.
И то дело… он же ж не выставил сирот за двери, хотя ж мог бы… растит, как родных, заботится, невзирая на черную их неблагодарность.
— Вы… идите… — слова теснились в грудях, и от избытку их, от чувств, его захлестнувших, Ихор лишь всхлипнул да рукой махнул. — Будьте счастливы…
— Ваш отец хочет сказать, — сваха сунула Ихору стакан, вновь до краев полный, — что мы с ним сговорились о вашей дальнейшей судьбе…
Охнула Настька. А Яське подумалось, что не след с этого договору добра ждать.
— И вы отправитесь со мной
— Куда? — мрачно поинтересовалась Яська.
— Яська! — гаркнул отчим, чувствуя, что сделка, весьма выгодная как по нему, сделка вот — вот расстроится из?за Яськиного упрямства.
— Ничего, Ихор Матвеевич, — поспешила влезть сваха. Она улыбалась столь старательно, что подозрения окрепли. — Девушки имеют право знать… в город, мы отправимся в город.
Она взяла Настасью под руку, не чинясь.
— В городе мы приведем вас в порядок… вы удивительно красивая молодая девушка, Настасья… сколько лет работаю свахой, а никогда прежде не случалось видеть…
Она пела и пела, про то, что Настькина красота ее и привлекла, и что на этую красоту охотников найдется множество великое. Это ж тут, в поселке, Настька — обычная девка, а в городе подобных ей, может быть, и вовсе нету…
Сестрица слушала.
И таяла.
И уже примеряла чудесные наряды, которые ей подарят, а еще туфельки и перчатки, такие же, как у свахи… и зонтик кружевной ее…
— Никуда мы не поедем, — Яська скрестила руки на груди.
— Яська! — отчим ударил кулаком по столу и сказал тихо: — Зашибу, дуру!
И Яська поверила.
Зашибет. За все старые обиды, которых у него собралось превеликое множество, а еще за договор, подписанный им… за — ради женщины этой, взгляд которой потерял былую масляность, сделался вдруг жестким, цепким.
— Деточка, — она отпустила Настасьину руку и взялась за Яську. — Подумай сама… что тебя здесь ждет?
Яська и сама знала, что ничего хорошего.
— Допустим, выйдешь ты замуж… но за кого? За… — она очень тихо, чтоб не услышал отчим, добавила: — За такого вот? И будешь до конца жизни терпеть побои? И на хозяйстве горбатится? Что ты теряешь? Да, ты не столь хороша, как твоя сестрица. У нее очень яркий типаж, но и тебе можно найти кого?нибудь подходящего…
Яська ей не поверила.
Ни на секунду не поверила, но очнулась вдруг в поезде. Стучали колеса, болтала без умолку Настасья, преисполненная уверенности, что счастье близко, руку протяни и само упадет. Молчаливо загадочно улыбалась сваха…Поезд прибыл в Сокулково.
Теперь?то Яська знает, что городок этот невеликий, что и городом стал не так давно, а был прежде военным поселением да факторией заодно уж. Но тогда она, впервые позабыв о тревогах, глазела. Все?то казалось удивительным, невозможным.
И пожалуй, она почти поверила, что жизнь и вправду сложится.
— Она нас привела в дом… сняла на время… а сказала, что это ее. И мы удивились тому, какой этот дом. Из белого камня. Два этажа. А ни хлева, ни огорода даже… цветочки растут. От цветочков?то в хозяйстве какая польза, — Яська окончательно успокоилась и теперь рассказывала тихо, на Евдокию не глядя. Верно, замолчала бы, только давняя история требовала того, чтобы поделиться ею. — Нам по целой комнате дали… своей комнате. Представляешь?
Евдокия покачала головой.
Не представляет. У нее?то всегда имелась собственная комната…
— И там кровати… и ванная… мы на нее глазели, как… как не знаю, на что… мы спали прежде на лавках, мылись в кадушке… а тут и служанки… помыли, волосья расчесали, намазали чем?то для блеску. И кожу намазали, и сидели мы так… Настька вовсе решила, будто она уже королевна… женихов перебирала. Мол, за старого идти не хочу… за вдового… а нужен красавец, и богатый, чтоб при доме своем, и чтоб дом этот был не хуже, чем у свахи… и не только дом. Чтоб коляска имелась на выезд… и чтоб платьев ей купил дюжину. Дурища…
Яська вздохнула.
— А эта слушает да кивает… потом говорит так, что, мол, есть у нее один жених подходящий весьма. Благородного происхождения… и дом огроменный, и слуг — сотни, и колясок ажно десять, а платьев так вовсе Настьке будет покупать каждый день новое.
— Она поверила?
— Колдовке тяжело не поверить. Но и… Настька хотела. И жениха этого, и дом, и жизнь такую, чтоб как у королевишны сказочной… вот и загорелась. Сваха?то сказала, что сначала карточку Настькину сделают, отправят жениху, а вот если понравится она, тогда и свидание устроит.
Яська потерла глаза.
— Режет что?то… соринка, наверное, попалась… карточки сделали. Настькину в платье таком… красивом платье… и волосы еще кудельками уложили. В волосах — цветочки… она и вправду красивой стала, глаз не отвесть. Меня же просто. Но я не в обидках была. Пускай… а потом карточку жениха показали. Красивый. Чернявый такой. Носатенький. Сразу видно — благородный… ну и Настька сразу загорелася, мол, что любовь энто… глупость какая… любовь… но вся извелась, ответа дожидаючись. Вдруг да не понравится ему Настькина карточка? А он ответ написал предлинный. Сваха читала… мы?то грамоте не обученные были… тогда… а в письме том поклоны, извинения и пожелания всякие… и значит, пишет, что карточка Настькина его очаровала, что ни есть, ни пить не будет, пока не встретится с нею. А к карточке букетик из руж, огромнющий такой… Настька от него и письма этого вовсе разума лишилась.
А Яське было даже завидно, что сама?то она не способна вот так, безоглядки, влюбиться, довериться… и верно, исключительно из зависти шептала она Настасье, что не бывает такого.
Не женятся баронеты на крестьянках.
В полюбовницы взять — это еще быть может, а вот законным браком…
— Он объявился третьего дня после письмеца своего, — Яська кусала губы, не зная, как рассказать о том, какую неприязнь, ненависть даже, испытала, увидев этого человека. И тогда?то ей неприязнь сия казалась совершенно пустою.
Красавец?
Отнюдь. На карточке баронет гляделся куда солидней. А тут… невысокий, какой?то иссохший весь, будто бы перекореженный непонятною болячкой. Он широко улыбался, не стесняясь желтых своих зубов.
К ручке Яськиной припал.
Сказал, что, мол, счастлив премного свести личное знакомство. И в глаза глянул… и дыхнул… гнильем дыхнул… тогда?то и поняла Яська, что и вправду болен баронет, а вот чем… небось, у благородных людей болячков множество превеликое, не то, что у мужичья,
Но Настасью она упредить решила.
А то мало ли… вдруг и она занеможет…
Только разве ж Настасья слушала?
— Пустое, — отмахнулась она, не спуская с баронета влюбленных очей. Верно, в них?то он всем был прекрасен, и рябым лицом, которое густо мазал белилами, да все равно оспины проглядывали, и вывернутыми губищами, что лоснились, будто намасленые. И волосами реденькими, которые зачесывал набок да смазывал бриллиантином…
Баронет ходил аккуратненько, как?то по — бабьи и с прискоком.
Разговаривая — слегка шепелявил.
А порой и в словах путался. Еще он премерзенько хохотал, от смеха его Яську аж передергивало, да только… кто она такая?
Будушая баронетова сродственница.
— Ах, дорогая Яслава, — баронет обратился к Яське, — вам не стоит переживать. Я лично займусь вашим жизненным обустройством. Для меня важно счастие сестры моей ненаглядной Настасьи…
Ненаглядная Настасья пунцовела, что дикая шипшина.
А Яськина неприязнь к барону только крепла.
Вот не верила она и все тут.
Меж тем баронет преподнес Настасье кольцо с зеленым камнем, самолично на ручку надел да еще и добавил, что любовь его столь велика, что никаких сил ждать нету. Оттого и завтра же свадьба состоится.
— Жреца пригласил. Мне еще подумалось, что это за свадьба такая, когда жреца в дом зовут… нормальные?то люди идут в храм, чтоб перед ликом богов клятвы принесть. А этот… нет, жрец солидным был, толстым таким, с рожей круглой. И голос громкий, хороший. Молитвы так пел, что и я заслушалась… и подумывать начала, что, может, не так все и плохо. Баронет? Пускай себе… небось, не из первых, оно и к лучшему. Главное, что видно — не бедный человек. Настасье и наряду подарил, и колечко, и бусики из розовых камушков… любит ее, ручки вон целует. А что хворый… так ведь то посочувствовать человеку надо. Ему, небось, тяжко жить, хворому?то… и не оттого ли жену он ищет простую, которая капризами кобенится не станет. Настасья вон и красавица, и умница, и хворого обиходит… хорошо бы, конечно, детки пошли, но ежель боги не дадут, тот тут уж… авось и помрет рано, тогда Настасья еще кого сыщет, такого, чтоб и вправду по сердцу…