— В кузнеца? — уточнил на всякий случай Себастьян, поелику не имел он опыта этакого литературного творчества, все ж таки в стихах все куда проще.
— В князя. Ну и да… в кузнеца.
А еще следопыта и лучшего мечника в королевстве… и спасителя могутных ведьмаков. Страшным он человеком вырисовывался, этот Физдамокл.
— А он?
— Ну… он же ж не баба, чтоб сопли разводить. И вообще, он по Мане горюет…
…вспоминая о ней с трогательной нежностью, особенно стати, до которых эльфийке несчастной, воспитанной на принципах умеренности и утонченности, пить и пить.
— Но после ничего… присмотрится. Она же ж королевна, самое оно для браку… этого… как его…
— Династического?
— Вот — вот. Он потом еще и короля эльфского спасет…
— И королеву…
— Думаешь?
— Чем больше Физдамокл спасет народу, тем оно правдивей. Он же ж не просто так, — Сигизмундус решился поучаствовать в процессе творческом. — Он — заступник простых людей… и надежда… и реформатор… и значится, спасать должен всех.
Взгляд Физдамоклов погрустнел. Все же отличался он некоторым здравомыслием или даже приземленностью, свойственной людям простым, а потому на вещи смотрел реалистично: всех не спасешь. И вообще, на кой ляд с какими?то спасениями возюкаться, когда ему?то самому довольно, что кузни новой, что картинок срамных.
Бабу опосля он и сам себе сыщет.
— Точно! — Янек заерзал, не сиделось ему. Да и как тут усидеть, когда шедевра сама в руки идет! — Потом он князем станет… ну, дед его помрет на руках. И еще заплачет.
Себастьян согласился, что на месте Физдамоклова деда, княжиих кровей и воспитания особы, он бы тоже плакал горько, оставляя державу на этакого наследничка.
— Очень трогательно выйдет… а злодею Физдамокл самолично голову оторвет!
— Руками?
Янек вновь задумался, но после головой покачал, признаваясь:
— Мечом… ну у него ж есть меч!
И верно, Физдамоклов меч, аки воплощение возмездия и справедливости.
— Вот… и править начнет мудро… воров всех перевешает. И разбойников. И вообще, тех, кто по закону жить не хотит, — Янек поскреб голову, не задумываясь, что и сам?то он не больно с законом в ладах. — И будет править, значится…
— И всех спасать.
— А то!
— Хорошая история… жизненная…
Янек зарозовелся, похвала была ему приятна.
— А хочешь… — в голову пришла удивительная мысль. — Хочешь, я тебя в соавторы возьму? Вдвоем, оно писать сподручней! Смотри, ты одну главу, я другую… этак вдвое быстрей и напишем!
— Спасибо, — Себастьяну подумалось, что этакой чести он еще не удостаивался. — Но… у меня таланту нету… не хватит… точно не хватит.
Физдамокл глядел с упреком.
Мир взывал о спасении, а огроменный меч, чем?то смутно напоминавший дрын, явно свидетельствовал, что спасение грядет, вне зависимости, что думают о том спасаемые…
Себастьян потряс головой.
Нет уж… он как?нибудь сам обойдется… без гениальных творений… правда, Сигизмундус был с ним категорически не согласен. Он, открыв для себя чудесный мир ненаучной литературы, вдруг осознал, что способен сотворить многое… или хотя бы историю про одного студиозуса, у которого никогда и ничего не получалось, потому как был он, пусть и умен, но слаб телом, и всякие недобрые, лишенные душевной тонкости люди, тем пользовались, причиняя студиозусу немалый ущерб.
— Прекрати, — шепнул Себастьян.
— Чего?
— Это я не тебе…
Сигизмундус прекращать не желал. История о студиозусе, который совершенно случайно нашел кольцо огроменной силы и стал подчинять демонов, рисовалась воображением во всем его великолепии.
— Ты демона хоть раз видел? — поинтересовался Себастьян, но вторая часть его натуры резонно возразила, что демонов мало кто видел, а потому и нужды нет писать о них достоверно, главное, чтоб, подчиненные Сигизмундусом Великим, демоны выглядели правдоподобными. А уж тут Сигизмундус постарается, даром что ли он по нежити специалист?
Себастьяну оставалось надеяться, что этакая дурь — ненадолго…
Глава 14. Столичная и почти приличная
Пан Вильческий на цыпочках крался по коридору.
Коридор был в меру темен, довольно мрачен, в основном из?за плотных гардин, которыми пан Вильчевский еще года три тому завесил окна. Решение сие далось ему нелегко. Он не один листок бумаги извел, подсчитывая, в чем же меньший убыток будет — в замене окон, давших трещины или же в свечах, кои придется тратить, ежели кому из постояльцев вздумается устроить вечернюю променаду.
И ныне, со вздохом, вынужден был признать он, что решение принял не самое верное. Из окон дуло… невзирая на паклю, белый мох и газетные листы, мучным клеем прилепленные плотненько… и значит, рамы вовсе рассохлись, а по стеклу поползли новые трещины.
Летом?то еще ничего, а вот к зиме через этакие окна все тепло выдует… и значит, менять придется.
Настроение, и без того в последние дни бывшее отвратительным, вовсе испортилось. Это ж какие траты ждут — с? И подумать?то страшно.
Пан Вильчевский не то вздохнул, не то всхлипнул.
И свечечку, слепленную самолично им из огарков, которыми постояльцы уже брезговали, поправил. Кособоченькою получилась, затое горела хорошо… почти и не дымила.
Он остановился.
Прислушался.
За дверью было тихо… этак тихо, что аж боязно стало, но жадность и праведный гнев оказались сильнее страху и из карману халату пан Вильчевский извлек ключи.
Конечно, нехорошо в чужой нумер без спросу входить.
Да только… воровать тоже нехорошо!
Замок поддался не сразу, со скрипом, заставляя думать еще и об этаких тратах… но дверь все ж отворилась. В комнату пан Вильчевский входил с опаскою. И на пороге остановившись, долго вертел головой, щурился, принюхивался.
Пахло духами панны Каролины.
И муженька ейного, который пану Вильчевскому был крепко не по вкусу… сердечными каплями, пожалуй. Валерьяновым настоем. Неужто шалят у красавицы нервы? Но баба… с бабы спросу немного.
Он все же вошел и дверь за собою прикрыл.
И полотенчико, которое на плече нес, положил на столик, решивши, что, если вдруг возвернется пан Зусек со своим семейством — а пан Зусек самолично всю троицу ко дверям проводил и кланялся еще, но за учтивость ни меднем не пожаловали — то скажет, будто бы уборку затеял.
Конечно.
И рядом с полотенчиком легла метелка из гусиных перьев, изрядно потрепанная, кое — где и молью побитая, но в целом весьма даже неплохая.
Пан Вильчевский запалил газовые рожки.
И скривился.
От же… сразу видно, что нет у людей уважения к вещам, вон, платье на полу валяется… чулки… а раз свое не берегут, то что тут о чужом говорить?
— Отвратительно, — натура пана Вильчевского требовала немедленных действий, и чулки он поднял. А после поднял и платье, пощупал ткань — хороший, качественный бархат, этакий при грамотном уходе сносу знать не будет — и покачал головой. Слов не нашлось: платье было испорчено.
Ножницами его резали?
Ножом?
Вот же… пан Вильчевский потрогал длинные дыры… не резаные, скорее уж драные и вновь покачал головою. Разве ж можно так с одежею? Не по нраву пришлась, так старьевщику снеси, хоть какая копеечка в доме будет… а то и перешей, там кружавчики добавь, там брошку.
Вон, матушка десять лет в одном платье проходила.
В нем и схоронили.
Экономно получилось.
С Каролиною так не выйдет… нет, супруга пана Зусека — женщина, вне всяких сомнений, привлекательная, обворожительная даже, однако… растратная. Впрочем, не она одна… вон, кто?то на столешницу полированную кружку поставил, мало того, что горячую, так еще и не отер ее, и подставочкой побрезговал, оттого и случилось на столешнице круглое пятно… капли же воска, обнаруженные на ковре, пана Вильчевского и вовсе расстроили.
Если воск, то значится, свечами пользуются.
А при неаккуратном пользовании — покои же не оставляли ни малейших сомнений, что аккуратность семейству Зусек была не свойственна — этак и до пожару далеко.
Пан Вильчевский поджал губенки, дав себе зарок всенепременно с жильцами побеседовать, пригрозить выселением… он в своем праве будет… и плату, каковую внесли аж за три месяца вперед, возвращать не станет, поелику имуществу ущерб причинен.
А еще и окорок исчез.
Теперь пан Вильчевский почти не сомневался, что в пропаже его виновен пан Зусек. Спроси бы кто, откуда возникла подобная уверенность, пан Вильчевский не нашелся бы с ответом.
Вот знал он…
Знал.
И комнату осматривал внимательно, подмечая все новые и новые признаки того, что с жильцами неладно.
Курячьи кости под кроватью в маленькой комнатушке… откудова взялись? И перья тут же, будто бы блажная сестрица Каролины курицу самолично душила. Пятна на паркете неясного происхождения… а коврик кто?то скатал да в шкаф убрал, меж тем коврик лежал не просто украшения ради, но затем, чтоб паркет оборонить… от таких от глубоких царапин и оборонить!
Пан Вильчевский не сумел сдержать стона. Присев на корточки, он провел по царапине рукой, убеждаясь, что не только на вид она глубока и длинна… этакую не заполируешь… надобно воском заливать… и главное, не понятно, что туточки творили… граблями пол драли?
Он успел подивиться и перевернутой кровати.
И цепи, которая шла от вбитого в стену крюка. Вспомнилось, что в прежние времена в комнатушке этой стоял аглицкий шкап со столовым фарфором, и к стене он аккурат на крюки крепился, для пущее устойчивости. Шкап пришлось продать… и фарфору…
— А что это вы тут делаете? — раздалось вдруг над самым ухом.
— Ок — корок ищу… — сумел выдавить пан Вильчевский, которому вдруг стало страшно.
Нет, не так… очень страшно.
Он и оборачиваться не желал, однако же пришлось.
— Окорок… тот, который с кухни пропал?
— Д — да…
Обернуться пришлось, верней, пана Вильчевского развернули, и сухие пальцы вцепились в подбородок, вздернули, заставляя запрокинуть голову.
— Так вы ж сами его выкинули…
— Я? — возмущение было сильней страха. Когда это пан Вильчевский выкидывал вещи? Или продукты… да, в прошлым годе случилось молоку прокиснуть, так он и на прокисшем оладушков напек. Знатные получились… правда, потом кто?то там животом маялся, но пан Вильчевский не виновный, что ноне люд пошел слабосильный, от оладушек в расстройство приходящий.
— Конечно, вы… вы же хозяин… только у вас ключ от кладовой имеется…
Он кивнул.
Конечно, именно пан Вильчевский и хозяин… и ключ у него имеется… вот он стоит, ключ этот в руке и сжимает…
— И окорок этот дрянной был… с душком уже… вот вы и побоялись, что кто?нибудь отравится…
Этому утверждению вся натура пана Вильчевского противилась. С душком? Не было никакого такого душка… разве что самую — самую малость… а малость — не в счет… с окорока еще неделю супы варил бы… ежели с чесночком, с лучком да поперчить крепко, никто б…
— Экий вы упрямый, — упрекнул кто?то, кто знал, как оно было на самом?то деле. — Вы бы, конечно, не стали его выбрасывать…
Конечно, не стал бы. Пан Вильчевский в жизни не вверг бы себя в этакие растраты.
— …но новый жилец… он вас заставил… — голос обволакивал, и хотелось ему верить, так хотелось верить… и пан Вильчевский поверил.
Новый жилец сразу пришелся ему не по вкусу.
И не только ему!
Король его тоже не одобрил. А короли, небось, знают толк в людях.
— Он пригрозил вам жалобой в полицию… и еще санитарного инспектора вызвать… а те?то и рады с честных людей деньги брать…
Верно.
Санитарный инспектор в пансионе появлялся дважды в год, и к каждому его визиту пан Вильчевский готовился загодя, а после долго страдал бессонницей и расстроенными нервами, ибо с каждым годом визиты эти обходились все дороже.
А внеурочный и вовсе встал бы в безумную сумму.
Тут уж и вправду дешевше с окороком расстаться было.
— Вот так лучше… — сказал тот самый мягкий голос. — А теперь вы вернетесь к себе и ляжете… вы нуждаетесь в отдыхе… вы очень устали, убирая этот нумер…
Пан Вильчевский кивнул. Конечно, устал… этакий беспорядок.
— Вы забудете о том, что видели здесь… и о том, кого встречали…
Как забудет?
Но память уже плавилась свечным воском, тем самым, пятна от которого оставались на ковре и мебели… надо будет все одно побеседовать с паном Зусеком. Это ж ни в какие рамки не вписывается — свечи в нумере держать! А на что газовые рожки тогда? Или вот лампы масляные, зря что ли на них пан Вильчевский тратился.
— И чем тебе малыш не угодил? — это пан Вильчевский услышал, когда шел к двери, всецело сосредоточенный на мыслях о свечах, безалаберности жильцов и новом, потенциальном, ущербе. — Этот от него теперь не отстанет…
— Пускай не отстает. Мне какое дело?
Протяжно заскрипела кровать.
— И ко всему он мне не нравится.
— А по мне — забавный.
— Охотник.
— Это недоразумение? Брось… тебе повсюду охотники мерещатся…
— От него пахнет… иначе.
— В каком смысле?
— Не знаю. Просто иначе. Не человеком… держись от него подальше. Мальчишка не так прост, как хочет казаться…
Мальчишка.
Наглый мальчишка, который покусился на святое — на доходы пана Вильчевского! А ведь было же, было предчувствие, что ждать от этого мальчишки следует исключительно неприятностей. И вот, не послушал себя же… и что теперь? Выселить? Так побежит, наглец этакий, жалобы писать… и пан Вильчевский жалобщиков не боится, но вот пойдут же проверять… заявятся чинуши… и каждому поклонись, каждому поднеси… Боги милосердные…
Он остановился в коридоре, прижав руку к сердцу, которое колотилось как?то совсем уж быстро. Этак, в волнениях, остатки здоровья и растеряются… нет, надобно прилечь… подумать… не выгонять наглеца, но… потерпеть. Верно матушка покойная говорила, что терпение есть величайшая из добродетелей… мудрою женщиною была…
У пана Вильчевского почти получилось дойти до своих покоев. Не хватило малости. Он уже поднимался по лестнице, когда увидел Гавриила.
В новом костюмчике.
Светленьком, двубортном пиджаке с розаном в петлице, в штанах фильдеперсовых, в шляпе соломенной… и сам вид его, развеселого, знать не знающего о душевных метаниях пана Вильчевского, вверг последнего в полнейшее душевное расстройство.
Ишь… собрался куда?то.
А куда?
Вечер уже, девятый час. Приличные люди в этакое время дома сидят, ко сну собираются, а этот… не на свидание ли часом? Аль еще куда?
И вдруг пана Вильчевского осенила удивительная в кристальной ясности своей мысль: надобно пойти за подозрительным жильцом и выяснить, где он бывает. Там, глядишь, и вскроется что?нибудь этакое, что позволит пану Вильчевскому на законных основаниях контракту расторгнуть.
Меж тем Гавриил вертелся в холле перед огроменным зеркалом, которое осталось непроданным единственно потому, что не нашлось желающих на этакую бандурину. Он поворачивался к зеркалу то одним боком, то другим, то корчил рожи, каковые представлялись пану Вильчевскому преотвратительными.
Конечно, ему?то невдомек было, что сии выражения лица были изображены в чудесной книге пана Зусека, где имелись и рекомендации, когда и какое выражение бывает уместно.
Однако, к превеликому огорчению Гавриила, давалась ему лишь физия за номером три, «задумчивость», тогда как надобны были первая — «глубокая отрешенность» и пятая, «искреннее удивление». С удивлением было особенно тяжко, ибо Гаврииловы брови не желали взметываться, как сие было описано, а рот — аккуратно округляться.
Нет, он округлялся, но как?то так, что сразу за губами тянулись щеки, и подбородок, и само лицо делалось донельзя уродливым.
Конечно, пан Зусек указывал, что для овладения мастерством прикладного физеогномики требуется время и немалые усилия, но времени у Гавриила не было, а вот усилия он прикладывал.
Не помогало.
Вздохнув, он поправил розан, тросточку, поставленную к зеркалу, купленную единственно для полноты образу, поднял.
Панна Эржбета имела дурное для женщины обыкновение прогуливаться по вечерам. И для прогулок, словно нарочно, выбирала места уединенные… и ныне своим привычкам не изменила.