Она покинула квартиру в четверть девятого, и пусть бы на улице было еще светло — червеньское солнце долго висело над горизонтом, но фонари уже зажигали.
А улицы — опустели.
Панночка Эржбета шла неспешным шагом, пребывая в той самой глубокой задумчивости, которая Гавриилу никак не удавалась.
Она свернула на боковую улочку… и еще на одну, которая выводила к парку.
Что за беспечность!
Но гнев, прежде Гавриилу несвойственный, он сдержал… и держал до того моменту, когда путь панночки заступили.
Заступил.
Она сама?то сперва не поняла, откуда возник этот мужчина, огромный, косматый, виду предикого. Сразу вспомнилась гиштория о благородном варваре и прекрасной княжне, что обрела истинную любовь в его объятьях… но в книге не говорилось, пахло ли от варвара конским потом, немытым телом и одеколоном, призванном, верно, перебить иные, ароматы.
Получалось не очень.
И Эржбета, зажав нос, отступила.
— Извините, — сказала она, сделав попытку обойти человека, однако он, хохотнув, вновь дорогу заступил.
— Здравствуй, невестушка! — он протянул к Эржбете руки, наверняка намереваясь заключить ее в объятья, быть может, даже страсти. Но Эржбета вдруг ясно осознала, сколь разительно сия страсть будет отличаться и от книжной, и от воображаемой.
— Вы кто?
— Как кто? — он икнул. — Жених твой! Че, мамашка не написала? Говорила, что от… отпиш… ну ты поняла…
Эржбета кивнула.
Поняла.
— Правда, она сказала, что ты кобенится станешь. Но ничего, я норовливых баб страсть до чего люблю…
Жених… баронет… тот самый баронет, который… а предыдущий тогда, пострадавший от Эржбетиной ярости, тогда кто?
— Отпустите, — жалобно пискнула Эржбета, как никогда прежде ощущая свою неготовность к счастливой семейной жизни.
Баронет отпускать и не подумал.
Зазря он, что ли, в Познаньск перся? Нет, он был преисполнен намерений, которые сам полагал весьма благородными. В конце концов, не на сеновал же девку тянет, что в его жизни случалось, но замуж.
Жениться ему не особо хотелось, будь его воля, он бы и вправду ограничился сеновалом или вот кустами, которые выглядели вполне густенько, но батька баронетов страсть до чего этой женитьбы искал. И резоны свои изложил доходчиво, старым ремнем из турьей шкуры, которым еще самый первый из баронетов вразумлял своего наследника… нет, батька говорил что?то этакое, про долг, про выгоду, про титул, который отойдет к Эржбетиным детям, позволив им подняться еще выше, но сии резоны в голове баронетовой не укладывались. В этой голове, говоря по правде, мало что укладывалось.
Но баба пришлась по вкусу.
А что носом крутит, так то от не понимания, какое ей счастие привалило… ничего, стерпится — слюбится. Ежели вдруг нет, то сеновал, он завсегда будет.
— Я… я не пойду за вас замуж! — Эржбета, в последние дни пребывавшая в состоянии задумчивости, вызванной, что творческим кризисом, что визитом, как ей казалось, жениха, дернула руку.
Бесполезно.
Настоящий жених держал крепко.
И тянул куда?то… в парк тянул.
— Я кричать буду!
— От, баба… — возмутился баронет. — Чего кричать? Сейчас быстренько в храму, там все договорено, а после к тебе…
— З — зачем?
— Жениться! — хохотнул он.
Сему плану, пусть не самому гениальному, но имевшему все шансы на успех, не суждено было сбыться. Баронет так и не понял, откуда вдруг взялся этот задохлик в костюмчике.
Баронет таких на дух не выносил, что задохликов, что костюмчиков. При том, первых он бил, а вторых игнорировал.
— Будьте д — добры, — слегка заикаясь, произнес Гавриил. Он все еще не был уверен, что имеет право вмешиваться в личную жизнь панночки Эржбеты, как?никак она дала ясно понять, что в этаком прямом вмешательстве не нуждается.
Но ныне панночка гляделась расстроенною.
А типус, завладевший хрупкою ее рученькой, раздражал Гавриила самим фактом своего существования. И конечно, недозволительной близостью к панночке… отсутствием почтения… в общем, хотелось вырвать типусу глотку.
Или хотя бы руку сломать.
— Чего? — спросил типус и ручку выпустил.
А панночку Эржбету с тропинки спихнул, по собственному его мнению, сделавши это мягко, почти с любовью. Правда, баронет не знал, была ли то любовь к будущей супруге или же к драке, в которой бабы, как известно, первейшая помеха. Но незнание жизнь ему не отравляло.
Пускай себе.
— Будьте добры, оставить панночку в покое. Она явно тяготится вашим обществом, — Гавриил отложил тросточку и шляпу снял.
Тросточкой человека покалечить можно, а то и вовсе до смертоубийства опуститься, а шляпа ему просто нравилась. Нехорошо будет, если попортят.
Эржбета замерла.
Надо было бежать… собирать вещи и менять адрес… город… может, податься в Подкозельск… или же Богуславе отписаться, она примет… или хотя бы полицию позвать… ее ведь мало не похитили. Но вместо этих, вполне, казалось бы, разумных действий, Эржбета просто стояла.
Глядела.
Никогда?то из?за нее мужчины не дрались… это, конечно, не славная дуэль графа Брежинского с подлым совратителем в «Благословении небес», но все же… все же…
— Я тебе в рожу дам, — благородно предупредил баронет и пальцами пошевелил, разминаясь.
— Попробуй…
Прежде Гавриил не чувствовал подобного азарта. Напротив, он всегда?то старался помнить о том, что надлежит сохранять спокойствие, но… спокойствие не сохранялось.
Напротив, всю его сущность переполняло незнакомое доселе чувство азарта.
И когда баронет замахнулся — а замахивался он широко, от души, полагая, что раз соперник предупрежден, то остальное и не важно — Гавриил легко ушел от удара.
Люди были медлительны.
Пожалуй, именно в такие моменты он чувствовал ту, другую, проклятую свою природу.
— Т — ты… — возмущению баронета не было предела.
Приличные люди так не поступают!
Приличные люди, уж если в драку лезут, то честно предоставляют сопернику собственную физию для бития… а после и сами бьют. Так, в честном поединке, и выясняется, кто из мужиков крепче. А этот…
Он вдруг возник где?то сбоку.
И ткнул пальцами в подмышку. Твердыми пальцами! Больно!
— С — скотина!
Второй тычок, уже в живот, заставил баронета согнуться пополам от боли и внезапной слабости. Он с трудом на ногах удержался. Изо рта вдруг слюна потекла, и дышать получалось с трудом, через раз. Горло же сдавила железная рука.
— Не надо! — взвизгнула Эржбета самым позорным образом.
Ей вдруг показалось, что случится непоправимое…
И давешний ее гость, за которого она, признаться, переживала, потому как рядом с баронетом он казался совсем уж худеньким, беззащитным, вздрогнул.
Но руки не разжал.
— Этот человек… — собственный голос показался Гавриилу чужим, надтреснутым. Да и тело было неудобно… и все, что произошло, и то, что не произошло, но могло бы случиться, пугало.
Он чувствовал чужое горло в своей руке.
Мягкую кожу. Острый кадык, который сломается, если Гавриил руку сожмет. Безумный какой?то захлебывающийся ритм сердца. Сладкий запах чужого страха.
Стыд.
Как он, человек, едва не опустился до…
— Пусть уходит. Уезжает… я… не хочу его больше видеть.
Выходит, прав был наставник, когда говорил, что Гавриилу не место среди людей. Он должен вернуться. Смириться…
— Уходи, — Гавриил руку разжал, пусть и получилось это с трудом. Вся натура его, вернее не его, но того существа, которое спало столько лет, требовало руку эту сжать, ощутить, как ломается под пальцами чужое горло, как течет по его, Гавриила, ладони чужая горячая кровь. — Уезжай…
Другим разом баронет, быть может, и не послушал бы.
Встал бы.
Двинул хорошенько… или отступил бы, да не отступился от своего. Небось, задохлик не всегда рядом с невестушкою будет, всего?то и надо, что погодить, подгадать моменту, когда дорогая невестушка одна останется, но… то, что глядело из глаз задохлика не поняло бы подобной шутки.
Оно не было человеком.
Баронет потрогал горло, удивленный даже, что цело оно, и попятился.
— Извиняйте, — сказал он, отступивши в кусты, те самые, которые уже не казались ему сколь бы то ни было надежным укрытием.
Подумалось, что на ночной поезд с Познаньску он успевает… конечно, батька радый не будет несостоявшейся женитьбе, но ежели ему так родниться надо, то пущай сам в столицу едет и с девкой этой, с хахалем ейным, и разбирается.
Когда баронет исчез — а уходил он медленно, спиною вперед, и кусты бересклета перед этой спиной раздвигались — Эржбета вздохнула с немалым облегчением.
— Спасибо, — сказала она нежданному спасителю, который просто стоял и ничего не делал.
И она не знала, что ей делать.
Кинуться на шею и одарить поцелуем, как спасенная княжна в «Тайных желаниях» или же лишиться чувств, как героиня «Нежной обманщицы»…
— Это… мой жених…
— Жених? — Гавриил вздрогнул.
— Он так думал… и мои родители. Мама написала, что… впрочем, не важно. Я лучше старой девой останусь, чем за такого замуж пойду. А вы… вы за мной следили? — Эржбета взяла спасителя за руку, которая показалась ей невероятно холодной.
— Следил. Вы злитесь?
Сейчас она руку отпустит. Или не сейчас, а когда в глаза заглянет… люди всегда боялись смотреть Гавриилу в глаза. Нет, обычно?то они нормальные, но вот порой…
— Наверное, я должна бы, — от Эржбеты пахло мятными карамельками. — Но если бы вы за мной не следили, то… не помогли бы. И тогда я…
Ее голос дрогнул.
Она вдруг представила себя замужней женщиной, и супруга своего, в котором, конечно, что?то этакое было от варвара, но отнюдь не благородство…
— Вам плохо? — Гавриил решился оторвать взгляд от дорожки.
— Это… это я из?за него… сейчас пройдет, — Эржбета обняла себя, пытаясь справиться с дрожью. — Со мной случается, когда переволнуюсь…
— Присядьте.
Он довел Эржбету до лавочки.
— Я… я… уже успокоилась… а зачем вы за мной следите? — всхлипнув, поинтересовалась Эржбета.
Еще немного и она действительно в слезы удариться, что будет совершенно недостойно, хотя и вполне в образе… правда, героини книг и, в слезах, оставались прекрасны, а Эржбета грозила предстать сопливою, красноносой и с опухшими глазами.
Этакий вариант ее совершенно не устраивал.
— Я думаю, что вас хотят убить, — честно признался Гавриил и замер.
Он никогда?то не отличался ни тактом, ни душевной тонкостью, а потому ведать не ведал, как отнесется к этакому признанию хрупкая панночка. Она же тоненько носом шмыгнула и поинтересовалась:
— Кто?
— Волкодлак.
— Думаете… думаете, он обиделся за то, что я про него написала? — Эржбета нахмурилась. Ей и прежде случалось встречать людей, которые не принимали и не понимали ее творчества, но вот чтобы убить… это впервые. Перед этакой новостью даже недавнее происшествие поблекло. В конце концов, что жених… баронет… волкодлак — это куда как интересней. — Я ведь не специально… это подход такой… творческое переосмысление образа…
Она замолчала, прикусив губу, пытаясь понять, насколько вся иная нежить, с каковой ей, вернее, ее героиням приходилось иметь дело, была против переосмысления своего образа.
— У… у моих читательниц ожидания… и я не могу их не оправдать. Тогда со мной не продлят контракт, — Эржбете вдруг стало невыносимо жаль себя. — И куда я денусь?
— Не знаю, — Гавриил решился и присел рядом.
Эта странная девушка его не боялась.
Она вовсе будто бы не замечала тех странностей, которые женщины чувствовали, даже когда Гавриил сам себе казался нормальным человеком.
Она вдруг подняла голову.
Нахмурилась, поймав Гавриилов взгляд.
Спросила:
— А почему у вас глаза такие?
— Какие?
— Не знаю… не такие, как у человека…
— Наследственность, — вздохнул Гавриил и сжался, предчувствуя, как прекрасное личико панночки Эржбеты исказит гримаса отвращения.
— Понимаю… — она вновь вздохнула и тихонечко поинтересовалась: — Вы ведь проводите меня до дому?
Предложение сие было столь неожиданным, что Гавриил кивнул.
Проводит.
Как иначе…
— А заодно уж расскажете про волкодлаков… — Эржбета окончательно успокоилась. И осмелев, пристроила руку на локоток нового знакомца. — Почему?то мне кажется, что вы очень много про волкодлаков знаете…
Глава 15. О пользительности некоторых знакомств
Евдокия все же задремала. Она изо всех сил старалась не спать, и даже уверена была, что, появись у нее вдруг престранное желание уснуть в этаком месте, она все одно не сможет. В голове крутилось всякое.
О себе.
И Лихославе, который уже давно здесь… и верно говорит Яська, что стал иным. Кем? И узнает ли он, иной, Евдокию? А голос разума вовсе нашептывал, что Евдокии ли мериться силой с колдовкою? Кто она, обыкновенная женщина, не так уж молода, не сказать, чтобы красива… и сил у нее нет никаких… а любовь, которая все побеждает, она из сказок родом. Евдокия же слишком взрослая уже, чтобы в сказки верить. И тогда зачем?
Не проще ли вернуться.
Ее отпустят. Она знала это, чуяла всею своею сутью.
А в Познаньске… там просто… или развод оформить, или признать Лихослава безвременно погибшим… с семейством Вевельских разойтись, то?то они обрадуются. Кроме, разве что, Себастьяна. Да он и откажется возвращаться, пройдет по проложенною колдовкой дорожке до самого, до конца… а конец его, да и собственный Евдокиин, коль вздумается ей упрямиться, будет скор и незавиден. Дома же… дома она найдет себе другого мужа, попроще, чтоб без князей в сродственниках. Быть может, с тем мужем и детей приживет… и будет жить долго, иногда даже счастливо, когда сумеет заставить себя позабыть. Многие ведь умеют, чем Евдокия хуже?
Она провалилась в сон, в котором ласковый голос уговаривал, рассказывал ей о будущей, ее, Евдокии, жизни. И так хорошо рассказывал, что хотелось поверить.
А Лихо… его все одно в Познаньске не примут.
Суд оправдает?
Оправдает… но людям рты не заткнешь… вновь говорить станут, что волкодлак, что опасен… смерти требовать… а найдутся такие, кто и самолично придут с возмездием, которое им справедливым покажется… и хорошо, если только Лихо тронут. А коль Евдокию?
— Дуся, — шепнули на ухо.
И она очнулась.
Вынырнула из паутины сна. Вдохнула спертый воздух. Глаза протерла, которые были сухими, болезненными, точно сыпанули в них даже не песку, стекла мелкого.
Встала.
Вернуться? Нет уж.
Счастье?
Какое счастье, когда душу страхом свело, за того, в любви к которому клялась…
— Ты как? — Яська затянула кожаный пояс.
— Жива.
— От и ладно… ну что, идем, что ли?
Сейчас?
За окном темень непроглядная. И вновь оживший разум, а может не он, но тень, которой случилось подобраться чересчур уж близко, нашептывает: неразумно это.
Выходить из дома.
Какое ни есть, а все убежище. Там же, за стенами каменными ветер воет… или не ветер, но навьи волки, что, сбившись в стаю, рыщут, ищут поживы. Холодно им в ночи, тянет к людям, к живой крови… то?то порадуются девкам глупым… или же одной… у Яськи амулет имеется.
Да и вообще, стоит ли ей, рыжей разбойнице, верить?
Она убила там, в поезде, и пусть клянется, что убийство это — единственное на совести ее, да только стоят ли эти клятвы веры? Небось, поклясться в чем угодно, легко… заведет, закружит и бросит, волкам на поживу. А коль не им, то полюбовнику своему, который упырь.
И надо ли рисковать?
— Шепчет? — спросила Яська, косу переплетая. — Он всем шепчет. Зловредный, погань… брату совсем худо… может статься, что и не дотянет до утра.
— Откуда ты…
— Слышу. Я… — она затянула косу кожаным шнурочком. — Я теперь многое слышу… и не хочу, а все одно… притворяюсь вот, будто… но ты не верь… нет мне нужды тебя заводить. Братца не станет, обеих нас отведут. А уж она?то своего не выпустит…
…и к чему тогда рисковать?