— Вот так.
Я продолжила есть, потому что ужасно проголодалась. Вежливо было бы спросить, какая музыка нравится ему. Но мне-то зачем переходить на его скучный уровень разговора?
— Закажите себе пиццу, — посоветовала я ему. — Она у них супер какая вкусная.
— Я не голоден, — сказал он.
Не успела я посочувствовать ему по поводу его страха высоты, как он снова спросил:
— А с Мишей вы давно познакомились?
Нет, ну вот обязательно касаться этой темы?
— Год назад, — сказала я с таким мрачным видом, что он поостерегся спрашивать дальше.
Орхидея и Николай между тем весело хихикали, доедая обед, а стюардесса уже подносила им следующую порцию алкоголя.
Мне захотелось пересесть к ним, подальше от этого неловкого зануды. Я взяла тарелку с пиццей, встала, обошла стюардессу и села в кресло напротив Орхидеи, у окна.
— Мне тоже водки, — сказала я.
— С лимоном или, может, с апельсином? — услужливо осведомилась стюардесса.
— С апельсином! — Попробуем, что это за штука такая будет. Вообще-то я водку не пью. Ну, может, пробовала раз в жизни. И мне не понравилось, насколько я помню. Горько, невкусно и пьянеешь сразу.
Но сейчас это будет, пожалуй, самое оно.
Мы дружно дзенькнули рюмками, те двое хлопнули напиток одним махом, я глотнула немного прохладной и жгучей влаги — как крепко! Стюардесса снова наполнила рюмки и оставила квадратную бутылку и тарелку с кружками лимона и апельсина на столе, решив, похоже, что за нами бегать не успеешь.
Николай доел последнее печенье на тарелке, отряхнул руки, подумал, хлопнул еще рюмку водки и снова взялся за свою книженцию.
— А что это вы читаете? — поинтересовалась Орхидея.
— Да так, по работе надо, — ответил Николай, вздыхая. Наверное, ему хотелось болтать с Орхидеей, а не заниматься работой.
Он снова заводил по страницам карандашом и забормотал: «Нет, нет».
Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в книжку. Но он держал ее, наклонив к себе, так что мне это не удалось.
Я уставилась в иллюминатор, смотрела на облака, а мысли о Мише снова меня атаковали. Где он сейчас? Летит в самолете, так же, как я? Нет, не так, как я. Он ведет самолет, а рядом сидит и щебечет эта глупая блондинка. Подсказывает, куда поворачивать. В салоне где-нибудь на кресле раскинуло пышные юбки белоснежное платье, на полу стоит большая коробка с тортом… И Мелисса радуется, предвкушая свадьбу. И почему мы с Мишей не поженились раньше? Хотя… он и сейчас-то сделал мне предложение только потому, что бабушка ему велела. Любит ли он меня на самом деле? Хочет ли и правда прожить всю жизнь со мной?
Подойдя к таким мрачным и тревожным вопросам, я решила, что чем пялиться в иллюминатор, лучше выпить еще водки.
Что я и сделала.
Стюардесса поставила на столик тарелку с бутербродами с красной и черной икрой. Я взяла с красной и закусила. Черную я никогда не пробовала — кто его знает, может, она совсем невкусная? А разочарований на сегодня мне и так хватает.
Николай наконец вложил карандаш в книжку, захлопнул ее и сказал непонятно и с радостью:
— Точно нет. — Потом опустошил одну из стоявших на столе рюмок, покосился на Орхидею, которая подносила ко рту бутерброд с черной икрой. — Вы, кажется, любите черный цвет? — указал он на бутерброд.
Но ведь Орхидея даже не в черном платье! Нет, у влюбленных какая-то бешеная интуиция.
— Вы угадали, — ответила Орхидея, съела бутерброд и наклонилась к Николаю: — Потому что, говорят, он стройнит.
Николай возразил:
— Но вы и так в отличной… в отличной… ф… ф… как ее… — Похоже, он забыл слово «форме». — В отличной кондиции! — выговорил он.
В отличной кондиции сейчас был он сам. Привык, видимо, к детским коктейлям, а тут — водка.
— Спасибо, — сказала Орхидея. — Вы самый галантный собеседник на свете.
— А еще я умею… — Дядька приложил ладонь ко лбу. — Умею… — Память опять подводила его. — Я что-то умею, — решительно договорил он.
И что он там умеет? Я хихикнула, потому что мне на ум пришли всякие смешные неприличности.
— Вы заешьте. — Орхидея подала ему тост с черной икрой.
Он взял, рассмотрел его, как какое-то невиданное чудо, и сказал:
— Странная печенька.
— Это тостик, — сказала Орхидея.
— Странный шоколад, — сказал дядька, поворачивая бутерброд так и сяк. Часть икры шлепнулась на пол.
— Это икра, — сказала Орхидея.
— А! — кивнул он и заглотил бутерброд в один укус.
Тоже так хочу. Хочу путать тост с печенькой. И перестать думать, что Миша сейчас целует эту как ее там, Меликрысу, Мели-лиссу. Сидит за штурвалом, а она обнимает его за плечи… Ой, лучше не думать. Я наполнила рюмку, разлив немного водки на столик, и выпила, снова закусив апельсинной долькой.
Водка становилась вкуснее. И апельсин, он очень хорошо сочетается с ней, я вам скажу. Следующая рюмка хорошо пошла и без апельсина.
Но Миша, Миша еще мелькал в моих мыслях. И блестящее мини-платье. Они будут купаться вместе в море, смеяться и веселиться, Меликрыса наденет свадебное платье, которое они купили в салоне Бабы-Яги. И Миша ей скажет что-нибудь такое, «Ласточка моя, снегиречек»… Нет, такое он никогда не говорит… Он, бывает, скажет, «Викусик»… Но ее не назовешь Викусик, она же Кры… Он ей говорит, наверное, «Крысюсик»…
И я вдруг всхлипнула, произнося:
— Крысюси-и-ик… Он ее Крысюсиком зовет!
— Вика, Вика, — со мной рядом вдруг оказался инспектор, — ты чего, перепила, что ли, глупышка.
Он погладил меня по голове, и я опустила голову ему на плечо. Как хорошо, когда есть полосатое плечо, на которое можно опустить голову!
Потом под моей головой вдруг оказалась подушка. Спинка сиденья опустилась, и я провалилась в сон.
Проснулась я от того, что кровать подбрасывала меня вверх. Будто она стояла на спине какой-нибудь взбесившейся дикой лошади, из тех, что скидывают ковбоев на арене. Ой, какая кровать, я же в кресле, в самолете!
Я открыла глаза и села. Кресло продолжало подпрыгивать. Весь самолет продолжал подпрыгивать!
Орхидея и дядька дрыхли, по-детски держась за руки и подпрыгивая в своих креслах каждую секунду настолько, насколько им позволяли ремни. Когда они успели пристегнуться? Мы что, уже приземляемся? Рядом со мной сидел Бондин. Глаза его были зажмурены, руки вцепились в подлокотники, а лицо было таким белым, что белее быть невозможно.
Я легонько стукнула Бондина в плечо:
— Что происходит?
Он открыл глаза:
— Все в порядке. Это всего лишь… турбул… — нас снова подкинуло, — лентность… Стюардесса так сказала.
— А где она сама?
— Не знаю.
Я поднялась. Ух ты. Мало того, что пол дергается, так он еще уходит куда-то в сторону. Или я еще не протрезвела?
— Ты куда? — спросил Бондин.
— К пилоту. Узнать, в чем дело, — сказала я. — Зачем они трясут самолет!
Инспектор не ответил и только снова зажмурил глаза. Я дружески похлопала его по макушке:
— Щас приду. Не трясись так.
— Это самолет трясется, — открыл он глаза и слабо улыбнулся, — а вовсе не я.
— А ты не добавляй, — сказала я, сама не понимая толком, что говорю, и направилась к шторкам, хватаясь для равновесия за спинки кресел.
За шторками был небольшой тамбур, и прямо по курсу была дверь с овальным окошком. Я заглянула в окошко, увидела синие спинки кресел и больше ничего. Я нажала на стальную ручку, дверь открылась.
Такого ужаса я не испытывала никогда. Передо мной были большие изогнутые окна, и прямо на меня мчались облака. Но это еще ничего. Главный ужас был в том, что в креслах никого не было.
— Еще водки или соку? — раздался услужливый голос. Справа, в углу у шкафчика, стояла стюардесса. — Все уснули, инспектор ничего не желал, и я отлучилась на минутку. Поболтать с капитаном.
— Где летчики?! — не слушая ее, в ужасе завопила я.
— Капитан Ганс всегда один водит самолет, — спокойно сказала стюардесса.
— И где он, где?! — продолжала вопить я.
— Я тут, — раздался деловитый мужской голос откуда-то… из-под кресла? — А зачем я вам?
— Где — тут? — Я наклонилась — под креслом никого не было.
— Фиалка, — строго сказал мужской голос, — я же вам говорил — никакой водки.
— Но это же их национальное… — извиняющимся тоном сказала Фиалка.
— Дай им тогда кофе! — рявкнул бас.
— Какой кофе! — крикнула я. — Не хочу я кофе! Вы где? — А потом я заметила, как штурвал слегка шевельнулся туда-сюда. — Вы невидимка?!
Из кресла раздалось какое-то тихое рычание и бормотание. Кажется, на немецком языке. Стюардесса склонилась ко мне:
— Включите, пожалуйста, ваше око.
Я повернула перстень. О. Так вот он кто. В кресле сидел мужчина, полупрозрачный. Я заглянула сбоку. На нем, как и на стюардессе, была треуголка, а еще черная повязка на глазу. А форма была обычная, летчицкая. На вид ему было лет сорок.
А еще я почему-то смогла понять некоторые слова в его бормотании. И они мне не очень понравились.
— Так вы привидение! — удивилась я. Голова моя все еще кружилась от опьянения, а тут еще серебристый магический мир, так что я быстро отвернула кольцо обратно.
— Да, — резко ответил голос. Похоже, ему было обидно быть привидением. — Так по какому поводу вы хотели меня видеть?
— Спросить, — сказала я требовательно, — почему самолет трясется.
— Больше не трясется, — сказал капитан Ганс.
О. И правда, меня больше не подбрасывало. Но зато…
— Тогда почему шатается? — еще более требовательно спросила я.
— Кофе! — заорал капитан. — Дайте ей кофе, Фиалка!
Но Фиалка уже протягивала мне масенькую белую чашечку с дымящимся ароматным напитком.
— Я не люблю кофе, — сморщилась я. — Он горький.
— А водка? — спросил Ганс. — Сладкая?
— Нормальная, — сказала я.
— Вам надо протрезветь, — ласково сказала стюардесса.
— Нет, — помотала я головой. — Мне надо опьянеть еще больше. Чтобы не думать.
— Вы уже не думаете, — сказал Ганс.
— Я провожу вас к вашему месту, — предложила стюардесса.
— Я сама уйду, — махнула я рукой. И что я, в самом деле, к летчику прицепилась. Пойду лучше наколдую себе еще водки или ликера. Эх, у меня ведь колдовство умыкнули. И что за жизнь?
Я вернулась в салон. Двое голубков по-прежнему дрыхли. Бондин поднял на меня глаза:
— Поговорили?
— Угу. — Я уселась в кресло рядом с ним.
— Что говорят?
— Кофе пейте, говорят.
Он засмеялся. Потом сказал:
— А я никогда не видел Ганса лично.
— И не увидите, без очков, — сказала я.
— А вы о том, что он призрак.
— А вы знали?
— Разумеется. Это есть на всех их плакатах и в рекламных буклетах. — Он достал журнальчик из бокового кармашка кресла и подал мне.
На обложке красовалось крыло самолета, а под ним было написано: «Незаметный капитан Ганс гарантирует, что ты и не заметишь, как очутишься на месте!»
— Перстень поверни, — посоветовал мне Бондин.
Ах, вот оно что. Главного на картинке я и не заметила: на крыле самолета сидел человечек в треуголке и с черной повязкой на глазу.
— Это так странно, — я положила брошюру на стол, — что призрак управляет самолетом.
— Это редкость, но не странность, — сказал Бондин.
Красивая и изящная в своей черной форме, подошла стюардесса Фиалка, соблазнительно улыбнулась инспектору, продемонстрировав отсутствие зуба, и протянула черную изогнутую э-э… палочку? Сказала:
— Вас к телефону, инспектор.
Бондин приложил трубку-палку к уху, сказал «алло». Кто бы мог звонить ему прямо в самолет?
Бондин произнес:
— Да. Взял… Да. Толстый блокнот.
И потом слушал молча, а кто-то тараторил в трубку, будто шмель гудел. Инспектор улыбнулся насмешливо и даже прикрыл глаза. Но продолжал молча слушать.
Так прошло чуть ли не полчаса! Меня разбирало любопытство. Может, это радио, которое на местном самолетном жаргоне называют телефоном?
Бондин сказал:
— Да. Я все записал. Отлично. Пока, — и нажал на невидимую кнопку сбоку трубки.
Записал, значит?
— Куда записал? — поинтересовалась я нагло.
Он усмехнулся:
— Подслушивать чужие телефонные разговоры нехорошо.
— Если это такой секрет, шли бы и разговаривали в туалете.
— В следующий раз так сделаю, — сказал он.
Совершенно невыносимый тип.
Подошла Фиалка, снова улыбнулась Бондину, и только хотела забрать у него трубку, как вдруг самолет снова качнуло, и стюардесса, не удержавшись на своих высочайших каблуках, взвизгнула и полетела прямо на инспектора. Бондин ловко поймал ее. Треуголка упала на пол около меня. Стюардесса выпрямилась, ее черные длинные волосы, освобожденные от головного убора, рассыпались по плечам. Сидя у Бондина на коленях, она сказала томно:
— Извините, инспектор.
Инспектор слегка смутился:
— Да ничего. Вы как?
— Очень хорошо, — сказала она, не сводя с него глаз и хлопая ресницами.
Я подала ей треуголку.
— Спасибо, — сказала она не обернувшись. Потом, будто нехотя, поднялась, собрала в узел волосы и надела шляпу.
Бондин протянул ей телефон. Она взяла его, подмигнула Бондину и скрылась за шторками.
Ну и нахалка эта стюардесса.
— Она нарочно на вас упала, — сказала я Бондину.
— Это качка, — сказал он.
— Ну да, как же.
— Вот. Опять…
— Да совсем чуть-чуть. Не сваливаться же прямо на людей!
Он посмотрел на меня странно и сказал насмешливо:
— Мне приятно, что вы так за меня переживаете.
— И вовсе я не… — Я что, черт возьми, его приревновала? — Просто это…
Он сказал:
— Это Жасмин звонила.
— Да? — Слава богу, он ушел от неловкой ситуации.
— Она все это время проводила беседы с Реймсами и теперь подробно доложила мне о нарушениях.
— И просила, чтобы вы их записали? — догадалась я.
— Ага, — улыбнулся он.
— Но вы не…
— Я не люблю бумажной работы, — сказал он беззаботно.
— А новостей о Мише нет? — заволновалась я.
— Я бы сразу сказал, — сухо ответил он. Потом сообщил: — Есть кое-что другое интересное. Жасмин поняла по обмолвкам гостей и прислуги, что где-то в поместье есть повар. Но найти его ей не удалось. А вот что более любопытно. Когда кто-то, — он поднял одну бровь, будто знал, кто, — нажал кнопку вызова инспекции, система не посчитала повара. Шестьдесят пять человек, из которых тринадцать — прислуга, и трое — хозяева.
— И пять привидений, — подсказала я.
— Привидений система не учитывает… Итак, два человека сбежало, Весловских я отпустил домой, двое поехали со мной. Осталось пятьдесят девять. Жасмин переписала всех. И повара среди них нет, — он посмотрел на меня.
— Надо же, — равнодушно сказала я. Откуда мне знать, почему их дурацкая система не посчитала этого чокнутого повара. Может, она считает только нормальных?
— Он точно был вчера на территории, когда нажали кнопку? — спросил меня Бондин.
Еще как был. Когда я нажимала кнопку, он гнался за мной чуть ли не с топором.
Инспектор выжидательно смотрел на меня.
— Не помню, — сказала я.
— Вот и все так ответили, — улыбнулся он углом рта.
Я пожала плечами. А он продолжал:
— Жасмин считает, что повар, возможно, был массовой галлюцинацией. И в каком-нибудь блюде были галлюциногенные грибы или даже овощи. — Тон его был серьезен, но глаза смеялись.
Я невольно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.
А самолет вдруг взял и завалился на бок. Я упала бы на иллюминатор, но инспектор сгреб меня в охапку. Сам он был до сих пор пристегнут ремнем.
— Опять турбулентность? — пробормотала я ему в лицо.
— Не думаю, — ответил он, страшно бледнея. — Найди ремни и застегни их. Я не смогу тебя так долго удерживать, — он улыбнулся, — как бы это ни было приятно.
Вот наглец. Я стала искать ремни, Бондин помог мне их вытащить и застегнуть и сказал, когда наклонялся надо мной:
— Ты ведь нарочно упала, чтобы я тебя подхватил?