— Наглый, — задумчиво подтвердила я, накидывая шаль на плечи. Тоненькую такую, красивую. Лель, кстати, подарил в прошлом году.
Тяжко вздохнула, понимая, что пока не представляю, как разыскивать друга, и посмотрела в сторону приоткрытой двери. Дивислав предупредил:
— Ворожить буду. Песню полуночи и ветра наиграю. Что из этого получится — пока не знаю. Захочешь посмотреть — выгляни. Но близко ко мне не подходи, ибо мало ли что может случиться.
И так же любопытство грызло. Прям как в детстве, когда мать строго-настрого велела отвернуться и не смотреть, потому что плетение некоторых чудесницких чар в слишком юном возрасте могло навредить.
Я была девочкой послушной, хоть и шебутной. Но когда со мной говорили серьёзно, то слушалась беспрекословно и даже не думала перечить.
Васька взмахнул крыльями — кажется, хотел было взлететь, но передумал. Лень в его случае была так же неистребима, как и постоянное желание есть. При этом нужно заметить, что совместно эти вещи, по идее, должны были его привести к полноте, однако… ничего подобного. В размерах хранитель даже не думал увеличиваться.
— Не полечу, — глубокомысленно изрёк он. — Тоже у тебя останусь.
— Боишься замёрзнуть? — подколола я, все никак не в состоянии заставить себя не смотреть на дверь.
Хватит уже прислушиваться, Калина. Всё равно кроме шума ветра да звуков, издаваемых ночными животными, ничего не слышно. Может, Дивислав и не будет творить никакой ворожбы, а так… пыль в глаза пустил?
Сердце вдруг застучало как бешеное, а кровь прилила к щекам. Э, нет. Не так. Чувствую, что не лгал мне. Чувствую, и всё тут. Значит, надо просто подождать. Возможно, готовится долго или… просто не выходит что — то.
— Конечно, — покивал Василий. — А то потом тебе парить меня придётся, вареньем кормить, спинку растирать, одеялком укутывать. Оно тебе надо?
— Ну вот не надо! — возмутилась я. — Совы таким образом не лечатся!
— Лечатся! — невозмутимо опроверг моё утверждение Васька. — Просто мы еще до такой методики не дошли…
— Ишь, какой умный, — буркнула я и замерла.
С улицы донеслась мелодия. Тихая и мягкая, звенящая, словно кто взял звёздный свет, заморозил его, вырезал свирель, а потом заиграл на ней. Звонко, чисто, ясно и холодно. И точно уж кожа мурашками покрывается не от ночи прохладной. От каждого звука внутри что — то будто сворачивается и замирает. А мелодия звенит и разлетается, чарует нездешним напевом.
Мы переглянулись с Васькой. Ладно, чем змей не шутит. Всё равно стоять столбом у меня не получится. Да и хранитель отговаривать не кинулся. Только смотрит жёлтыми глазищами, как истукан возле храма. Древний и деревянный, вырезанный неведомо чьими руками.
Мелодия становилась громче, а голова вдруг пошла кругом. Неожиданно стало ясно, что слышу чей — то голос: такой сладкий, такой красивый. Но в то же время почуяла, что под всей это сладостью таится угроза.
Сделав глубокий вдох, я сжала кулаки и шагнула к выходу. Осторожно посмотрела на улицу через проём.
Дивислав сидел на крыльце и наигрывал на дудочке мелодию. Вокруг разлилась непроницаемая тьма, словно сошла с ночного неба и потянулась тонкими бесформенными руками к Дивиславу. Окружила его кольцом, затрепетала возле ног, словно покорная служанка, готовая выполнять приказы любимого господина.
А он сам… Кажется, что человеческий облик медленно тает, звёздная дымка окутывает с ног до головы. И продолжает играть. Так играет, что сердце ноет и плачет, стремясь к нему.
Я тряхнула головой, пытаясь оттолкнуть наваждение, только куда там.
— Иди ко мне, Калина, — вдруг донёсся его голос.
Я вздрогнула, от головы до ног пронеслась горячая волна.
«Как же так, — только и успела подумать, — ведь по-прежнему музыка звучит. Как сказать — то смог?»
Но сама, не понимая, что происходит, уже шагнула к нему.
Даже не обернулся. В голове запоздало промелькнула мысль, что просил же не подходить, а теперь сам зовёт. Впрочем, какая разница… напев такой, что на месте не устоишь. И кто из нас первым нарушил установленное правило — уже не разобраться.
Я оказалась рядом с Дивиславом. Костяная дудочка парила в воздухе. Звуки, казалось, превращались в серебристо-звёздное мерцание, лёгкой пыльцой оседающей на наши руки и лица. От волос Дивислава исходил запах полыни и мёда. Губы почему — то пересохли, а дышать удавалось с трудом. Что же это такое? Просто ворожба кощеева или же тут замешано другое? Почему не хочется думать о деле, о Счасте-змее, о пропавшем Леле, о невезучем Горыныче, а… Только глядеть на Дивислава, желать провести кончиками пальцев по его щеке, спуститься по скуле, коснуться губ…
Он улыбнулся, и чары немного схлынули.
— Не бойся, Калинушка, не обижу тебя, — шепнул он еле слышно.
А потом протянул руку, обвил меня за талию и привлек к себе. И тут же будто огнем вспыхнула кровь, пронеслась по всему телу, грозя превратить меня в живой костёр.
— Смотри, — прошептал Дивислав, прижимая к себе крепче. — Смотри и запоминай. Вдруг чего я не охвачу, так ты увидишь.
И коснулся век то ли гибкими красивыми пальцами, то ли музыкой колдовской, но исчезла ночь, обнимавшая все кругом, пропал мой дом, и не стало ни деревьев рядом, ни гор далеко.
Зато послышался весёлый смех. Весёлый и беззаботный, молодецкий такой смех. И вдруг появилось солнце, ударило по глазам так, что пришлось зажмуриться.
— Это сейчас их не видать, — заговорил грубоватый низкий голос. — Кто ж за звёздами ночью — то наблюдает?
И рассмеялся. Понять же тепло и добродушно.
«Если бы у меня был старший брат, то он мог бы так смеяться», — почему-то подумалось мне.
— А тебе бы всё звёзды, — кто-то ответил женским голосом, шипящим и бархатистым. — Лишь бы не заниматься домом, всё на меня свалил.
Я вздрогнула. Такой же голос доносился из блюдца, показывавшего Счасту-змею.
Приоткрыв глаза, поняла, что вижу полутёмную пещеру. Солнечные лучи сюда почти не проникали. Однако всё равно можно рассмотреть, что стены пещеры зеленоватые, как малахит. Пол удивительно гладкий и тёмный, будто нарочно полировали. У входа стоит стройный широкоплечий молодец в простой одежде и с копной каштановых волос. Сложил руки на груди и смотрит на собеседницу с лёгкой улыбкой. И говорит она ему, кажется, далеко не ласковые вещи, однако он словно готов в любую минуту поднять руку и отмахнуться от неё, как от назойливой мухи.
— Тебе всё весело. Занимаешься непонятно чем, — снова заговорила она. — А почему мне одной думать про охрану наших земель?
— Потому что там и думать не о чем, — неожиданно раздражённо сказал Горыныч. — Защита у нас древняя и сильная, никто не посмеет нарушить. А с соседями живём дружно, так что еще надо?
Я нахмурилась. Соседи — это жители Удавгорода? Хотя все места, где живут потомки змеиного народа, должны жить в мире с другими змеевичами. Тут ничего удивительного нет.
Собеседница Горыныча шагнула к нему, показываясь из пещерного полумрака.
Красавица. С тонкой талией, высокой грудью, плавной походкой. Только не с лебедушкой на реке её можно сравнить, а со змеёй, медленно ползущей по берегу. Кажется, при каждом шаге она немного пружинила ногами и извивалась всем телом. Лицом пригожа, с белоснежной кожей, огромными зелёным глазами, яркими алыми губами, точёным носом. Волнистые волосы, как брусничный сок, спускались аж до бёдер. А осанка какая, а взгляд! И похожа на Горыныча, и нет. Сестра, Дивислав сказал? А родители-то у них одни или как? Больно уж разные. Да и Счаста вся прям королевна, во всяком случае, себя так держит. Недобрая королевна, хитрая, умная. Такая сладкими речами заговорит, вином-медом опоит, что и не почувствуешь яд на дне кубка, а утром уже поздно будет.
В руке Счасты был посох, черный и старый. Вместо набалдашника — голова змеи с глазами-изумрудами. Она наступала на Горыныча.
— Непутёвый братец, неужели ты думаешь, что сможешь сбежать к людям и позабыть обо всем?
Он неожиданно потерял вид рубахи-парня и нахмурился. Глаза у него тоже зелёные, но куда темнее, чем у Счасты. И черты лица вдруг стали будто из камня вырезанными.
— А не много ли ты на себя берёшь, сестрица милая? — вкрадчиво спросил он, и от ужаса у меня похолодели руки и ноги.
Вид обманчив, истинная суть обоих — холодная и страшная, чуждая нам.
— А как же не брать? — в тон ему ответила она. И снова сделала шаг.
Горыныч вдруг протянул руку и схватился за посох Счасты. По тому вмиг пронеслась золотистая молния. Счаста охнула и отпрянула.
Горыныч стукнул посохом о пол, пещера задрожала:
— Хочешь играть в королевну — играй. А меня не трожь — добром это не кончится, — почти прорычал он, сверкнув нечеловеческими очами.
Я невольно вздрогнула, перед глазами всё смазалось, завертелось в безумном танце. Несколько мгновений будто ничего не происходило, а потом я почувствовала на талии сильную руку Дивислава, который поддерживал и не думал отпускать.
— М-да, — еле слышно выдохнул он. — Всё куда сложнее, чем я думал.
ГЛАВА 6. Сборы в Удавгород
На ночь Дивислав всё же остался у меня. После произошедшего он был хмур и неразговорчив. На попытки расшевелить его почти не реагировал. Однако моей настырности позавидовала бы Забава в момент обворожения очередного кандидата в мужья.
Пришлось усадить на лавку, тревожно и внимательно всматриваясь в лицо, взять за руку и старательно изображать обеспокоенную чудесницу. Впрочем, Дивислав изначально не особо проникся, будучи погружённым в собственные мысли. Поэтому пришлось усиленно потрясти его за руку и сесть поближе.
— Дивиславушка, — промурлыкала я, разве что не поглаживая по плечику. — Не молчи, коль печаль такая, поделись со мной печалью… Если, конечно, это печаль.
Он покосился на меня:
— Слушай, ты всегда такая?
Ну, уже хлеб. А то сидит весь в себе, страдает, как не знаю что. А так, вон, даже в глазах огоньки вспыхнули. Одновременно лукавые, удивлённые и страдальческие.
— Ты всегда такая, да? — зачем-то уточнил он.
— Ага, — кивнула я, — а бывает и хуже. Кстати, раз уж тут пытаешься мне что-то говорить про свадьбу, то вот есть возможность одуматься и убежать далеко-далеко.
Дивислав хотел было что-то сказать, но я невесомо приложила указательный палец к его губам.
— Но не ранее, чем отыщем Леля, — строго сказала. — Раз уж знаешь, чем можно помочь.
— А если не знаю? — невинно поинтересовался он, накрывая своей ладонью мою и легонечко сжимая.
При этом смотрел так, будто и впрямь ничего лишнего ему неизвестно и вообще он не сын Кощея, а мальчонка-зайчонка из лесочка. Ну нетушки, друг мой милый. Не обманешь.
Я с укоризной посмотрела на него и покачала головой. Дивислав понял, что обвести вокруг пальца не получится, и тихонько вздохнул. При этом даже не подумал выпустить мою руку.
«А я и не возражаю, — мелькнула мысль. — Пусть держит, коль нравится».
Хотя, конечно, на самом деле нравилось и мне. Прикосновения Дивислава были на удивление приятными и приносили необъяснимое чувство покоя. Возможно, правда, всё дело в том, что после ворожбы и мне не по себе, и он не в восторге.
— Расскажи, — тихо попросила я и аккуратно сжала его ладонь в ответ.
Даже Вася затаился и не вставлял свой клюв в беседу. Тишка и Мишка ёрзали туда-сюда, но голоса не подавали. Для постороннего человека оно и не слышно, но с ними живу не один год, поэтому прекрасно знаю, в какую сторону направились близнецы-домовые.
— Дело нехитрое, — мрачно сказал Дивислав.
И сразу стало ясно: «Всё плохо». Конечно, Дивислава я не слишком хорошо знала, но чутье не обманешь. Да еще и тон такой, что мало не покажется.
— Счаста и Горыныч — брат и сестра. Отец один, а матери разные. Детей вот и наделили такими характерами, что только внешне они похожи. А как речь зайдёт о чем-то серьёзном, так сразу драка. Ни Любим Горынович, но Счаста Горыновна общего языка найти никогда не могут.
— Любим? — эхом отозвалась я, удивившись имени.
Дивислав посмотрел на тёмный потолок моего дома:
— А то, — сказал как ни в чём ни бывало. — Батюшка Горын — он, знаешь ли, романтик еще тот. Хотел, что бы в доме царили любовь и счастье. Потому детям и дал такие имена. Только вот в итоге получилось всё наоборот. Земли у них хоть и небольшие, но всё же имеются. Счасте ничего не интересно, кроме власти. А Горыныч — тот еще скоморох да мечтатель. Он никогда не мечтал о месте правителя. Но вот беда: отцу настолько надоело слушать их перепалки, что махнул он на всё рукой и исчез. Осталось только письмо с наказом, что если за пять лет не разберутся между собой и землю в упадок приведут, то быть обоим изгнанными.
Я слушала молча. За окном стрекотали кузнечики. Надо бы спать ложиться, но… как ляжешь, когда тут такое? И Дивислав сидит такой задумчивый-задумчивый. Надо как-то его взбодрить — видно, что разговоры о друге вгонят только в большую печаль. Поговорить бы о другом, только ведь нельзя — вопросов станет еще больше.
— А почему они править должны вместе? — всё же поинтересовалась я.
— А дар один на двоих, — хмыкнул Дивислав. — Ведь управлять землями могут только те, в чьих жилах течет змеева кровь.
— Как? — ахнула я. — А если много потомков? Тут вон и двое сладить не могут. А коль будет четверо?
— Не-е-ет, — покачал головой Дивислав и наконец-то взглянул на меня. — В их роду бывает либо один ребёнок, либо двое — не больше. До этого как-то мирно уживались. А вот у Счасты и Любима вечно что-то не так.
— А отречься ему можно?
Дивислав только тяжко вздохнул:
— Если бы. Вот поэтому они вечно и шипят друг на дружку. При этом похожи ж до ужаса. Одинаково не любят делать что-то одно и пытаются спихнуть друг на друга. Только вот Счаста последнее время лютая стала. Страшно возле неё находиться. Всё время думаешь, что исподтишка устроит какую-то гадость.
Оно, конечно, если женщину довести, то и не такое может быть. Только вот надо бы выяснить: довели или всё же с рождения такая была? А то ведь всякое может быть: и колдовство, и порча, и еще много чего интересного. А может… просто скверный характер.
Вздохнув, я сказала:
— Давай ложиться спать. Утро вечера мудренее.
— Да-а-а-а? И куда же ты меня уложишь?
…На лавку. На лавке он выспался прекрасно. Хотя, конечно, ворчал долго и со смаком. Но я была непреклонна. И вообще… Калина из Полозовичей — простая бедная чудесница, которая не может позволить себе ни шикарного дома, ни чего ещё. Ничего себе — всё людям.
И как меня «малинкой» ни зови, подсластить и уговорить не удастся. И вообще: где это видно, чтобы почти незнакомый молодец оказался возле спальни девицы юной? (Ну ладно, не такой уж и юной, чай не шестнадцатую весну встречаю, но всё равно.)
А утром, позавтракав, взялись за сборы. Дивислав сообщил, что сбегает за кое-какими полезными вещичками и вернётся. Дал понять, что вещички припрятаны где-то рядом. Посоветовал не ходить за ним. Ну и ради богов, мне тут дел по горло.
После того как он покинул дом, я молча стояла на крыльце и провожала его взглядом. У кромки леса Дивислав вдруг остановился, обернулся и послал мне воздушный поцелуй. Я улыбнулась, но тут же нахмурилась. А он, стервец, всё заметил, хмыкнул довольно и припустил бегом в лес.
— Я всё понял! — громко возвестил Васька прямо над ухом.
От неожиданности я подпрыгнула на месте. И как только подкрался?
— И что же ты понял? — поинтересовалась я, одновременно соображая, что брать с собой дорогу.
— Будет любовь, — ехидно сообщил Васька и попытался издать звук, напоминающий поцелуй.
Правда, клювом это удалось сделать весьма скверно. Скорее уж получился какой-то подозрительный щелчок.
— Ага, — кивнула я. — Обязательно будет. Например, любовь к охоте. Вспомнишь хоть, как летать по лесу и ловить мышей, пока я буду отсутствовать.