свою постель. Протянула руку, прежде чем закрыла
глаза, и коснулась книги на тумбочке. Просто
обложка.
Айзек приходи л каждый вечер. Иногда раньше
трёх, иногда после девяти. Настораживало то, как
быстро человек мог с чем-то смириться, например, с
незнакомцем в своём доме, который спал здесь и
забрасывал зёрна кофе в вашу кофеварку. Когда
доктор начал покупать продукты и готовить, это
ощущалось так привычно. Как будто у меня
неожиданно появился сосед или родственник,
которого я не приглашала. Однако по ночам, когда
Айзек поздно возвращался, я ощущала тревогу, бродя
по коридорам в трёх парах носков, и не могла
находиться ни в одной комнате дольше нескольких
секунд, прежде чем перейти в следующую. Хуже
всего было то, что когда он приезжал, я сразу же
удалялась в свою спальню, чтобы спрятаться. Нельзя
было показывать облегчение, которое я испытывала,
когда видела огни его автомобиля через окна. Это
отдавало холодностью, но так я выживала. Хотела
спросить его, почему он задержался. Из-за операции?
Удалась ли она? Но я не решилась.
Каждое утро я просыпалась, чтобы найти одну
из визитных карточек на столешнице. Я перестала
выбрасывать их через несколько дней, позволяя им
накапливаться возле вазы с фруктами. Вазы, которая
всегда была заполнена фруктами, потому что Айзек
покупал и клал их там: красные и зелёные яблоки,
жёлтые груши, время от времени волосатые киви. Мы
мало
разговаривали.
Молчаливые
отношения,
которые вполне меня устраивали. Он кормил меня, и
я говорила «спасибо », а затем доктор отправлялся
спать на моём диване. Я начала задаваться вопросом,
насколько хорошо спала бы, если бы Айзек не
охранял дверь. И спала бы вообще. Диван был
слишком коротким, слишком коротким для его шести
футов, и был меньшим из двух, что были у меня.
Однажды, когда доктор был в больнице, я отвлеклась
от разглядывания огня, чтобы передвинуть диван
побольше перед дверью. Я оставила ему подушку
получше и плед потеплее.
Как-то
вечером доктор вернулся почти в
одиннадцать. Я уже решила, что он не придёт, думая,
что наши странные отношения, наконец, изжили
себя. Я поднималась по лестнице, когда услышала
тихий стук в дверь. Просто тук, тук, тук. Это мог
быть порыв ветра, настолько был слабым звук. Но,
благодаря моей надежде, я услышала его. Айзек не
смотрел на меня, когда я открыла дверь. Не хотел.
Или не мог. Он, казалось, обнаружил, что мои полы
очень интересные, а затем место чуть выше моего
левого плеча. У него были тёмные круги под глазами,
две полые луны, отороченные ресницами. Было
практически невозможно решить, кто выглядел хуже
— я в слоях одежды или Айзек с повисшими
плечами. Мы оба выглядели изрядно побитыми.
Я пыталась притвориться, что не наблюдаю за
ним, когда он зашёл в ванную и плеснул на лицо
холодной воды. Когда доктор вышел, две верхние
пуговицы рубашки были расстёгнуты и рукава
закатаны до локтей. Айзек никогда не приносил
сменную одежду. Мужчина спал в том, в чём был, и
уходил рано утром, по -видимому, чтобы попасть
домой и принять душ. Не знаю, где он жил, сколько
ему было лет, или какую медицинскую школу
окончил. Всё то, что можно узнать, задавая вопросы.
Я знала, ч т о он водил гибрид. Его лосьон после
бритья пах как чай масала ( Прим. пер.: «чай со
специями»
—
напиток
родом
с Индийского
субконтинента
, получаемый путём заваривания чая
со смесью индийских специй
и трав), пролитый на старую кожу. Три раза в
неделю Айзек покупал продукты. Всегда в бумажных
мешках; большая часть Вашингтона состоит из
людей, пытающихся спасти планету. Одна баночка
колы в день. Я всегда выбирала пластик, просто ради
вызова. Теперь в моей кладовой была куча бумажных
продуктовых сумок, все аккуратно сложены друг на
друга. По четвергам он начал прикатывать зелёный
мусорный бак к моей обочине. Я официально и не
добровольно стала частью зелёного культа людей. По
воскресеньям Айзек крал газету моего соседа. Это
единственное, что я действительно в нём любила.
Доктор открыл холодильник и заглянул внутрь,
одной рукой потирая шею.
— Здесь ничего нет, — сказал он. — Давай сходим
поужинать. — Не то, чего я ожидала.
Я сразу почувствовала, что не могу дышать. И
пятилась, пока пятки не упёрлись в лестницу. Я не
выходила из дома в течение двадцати двух дней. Я
боялась. Боялась, что ничего не будет как прежде,
боялась, что всё будет по-старому. Боялась этого
человека, которого не знала, и который говорил со
мной так фамильярно. Давай сходим поужинать.
Как будто мы делали это всё время. Он ничего не
знал. Не обо мне, по крайней мере.
— Не убегай, — произнёс он, подходя к месту, где
кухня соединялась с гостиной. — Ты не выходила из
дома три недели. Это всего лишь ужин.
— Убирайся, — ответила я, указывая на дверь. Он не
двигался.
— Я не позволю чему-нибудь случиться с тобой,
Сенна.
Тишина, которая последовала, была настолько
громкой, что я слышала, как капал кран, как бьётся
моё сердце, как сковывавший мои ноги страх
просачивался сквозь поры.
Тридцать секунд, две минуты, минута, пять. Не знаю,
как долго мы стояли в немом противостоянии. Он не
произносил моё имя с ночи, когда нашёл меня на
улице. Мы были двумя незнакомцами. Теперь, когда
доктор произнёс его, всё вдруг стало реальным. « Это
на самом деле происходит», — думала я. Всё это.
Но он добил.
— Мы пойдём к машине, — сказал Айзек. — Я
открою для тебя дверь, потому что это то, что я
всегда делаю. Мы поедем в замечательный греческий
ресторан. Там лучшие гирос ( Прим. ред.:
блюдо греческой кухни
, сходное с турецким донером (дёнер—кебабом
) или арабской шаурмой
. Разница в том, что в гирос с мясом и соусом
кладут картофель фри. В качестве соуса
используют томатный соус, соус «Дзадзики»
), который ты когда-либо пробовала, да и открыто
круглосуточно. Ты сможешь выбрать музыку в
машине. Я открою для тебя дверь, мы войдём внутрь
и займём столик у окна. Мы захотим, чтобы стол был
у окна, потому что через дорогу от ресторана
тренажёрный зал, который находится рядом с
пекарней. И мы захотим посчитать, сколько
покинувших тренажёрный зал остановятся купить
пончики после тренировки. Мы будем разговаривать,
или же сможем просто смотреть на пекарню. Всё,
что пожелаешь. Но ты должна покинуть дом, Сенна.
И я не собираюсь позволять чему-нибудь случиться с
тобой. Пожалуйста.
Меня трясло, когда он закончил. Так сильно, что я
должна была сесть на нижнюю ступеньку, мои ногти
вонзились в дерево. Это означало, что я
рассматривала его предложение. На самом деле я
думала о том, чтобы выйти из дома, желая
попробовать гирос... и смотреть на лавку по продаже
пончиков. Но не только из-за этого. В его голосе
что-то было. Доктор должен был так сделать. Когда я
подняла голову, Айзек Астерхольдер стоял на том же
месте. Ожидал.
— Хорошо, — ответила я. Это было не похоже на
меня, но всё изменилось. И если он был здесь ради
меня, я могла бы сделать это ради него. Но только в
этот раз.
Шёл дождь. Я любила прикрытие, которое давал
дождь. Он защищал от жестокости солнца.
Возрождал вещи к жизни, заставляя их процветать. Я
родилась в пустыне, где солнце и мой отец чуть не
убили меня. Я переехала в Вашингтон из-за дождя,
потому что он привносил в мою жизнь чувство, что
моё прошлое смывается. Я смотрела в окно, пока
Айзек не протянул мне iPod. Он был довольно
потрёпанный. Любимый.
Там был саундтрек из фильма «Волшебная страна».
Я нажала на «плей», и мы ехали без слов. Ни с наших
уст, ни из музыки.
В ресторане, который назывался «Олив», пахло
луком и бараниной. Мы сели у окна, как Айзек и
обещал, и заказали гирос. Ни один из нас не
произносил ни слова. Было вполне достаточно
просто быть среди живых. Мы наблюдали за людьми,
проходящими по тротуару через дорогу. За
посетителями тренажёрного зала и посетителями
пекарни, и, как он обещал, иногда это были одни и те
же люди. Пекарня назвалась «Дырка от бублика». На
вывеске был большой розовый матовый пончик со
стрелкой в центре. Также на ней был большой
мигающий синий знак, который гласил: « Открыто
24/7». Люди в городе не спали. Я должна жить здесь.
У некоторых людей воля была сильнее, чем у
других, они только с любовью смотрели в окно
«Дырки от бублика» и спешили к машинам. Их
автомобили были в основном гибридами. Как
правило, гибридные водители задирали нос при виде
того, что вредно для них. Но большинство из них не
могло устоять перед искушением. Казалось, это была
злая шутка, правда. Я насчитала двенадцать человек,
которые сопротивлялись вызову быть здоровыми, но
последовали за запахом сдобы и липкой глазури. Мне
больше нравились э ти люди, лицемеры. Я могла бы
быть одной из них.
Когда мы поели, Айзек достал кредитку из
бумажника.
— Нет, — произнесла я. — Позволь мне…
Он, казалось, готов был спорить. Некоторые
мужчины не любят кредитные карты женского пола.
Я окинула его жёстким взглядом, и примерно через
пять
секунд доктор засунул кошел ёк обратно в
задний карман брюк. Я протянула свою карточку, что
было проявлением силы, и выиграла. Ли б о Айзек
просто позволил мне это сделать. Так или иначе,
было хорошо проявить немного силы. Когда мужчина
увидел, что я смотрю на магазин пончиков через
улицу, то спросил, хочу ли я один из них. Я кивнула.
Айзек привёл меня в магазин и купил
полдюжины. Когда он протянул мне пакет, тот был
горячий... жирный. Мой рот наполнился слюной.
Я съела один, пока доктор вёз меня домой, и мы
слушали оставшуюся часть саундтрека « Волшебной
страны». Я даже не любила пончики, просто хотела
узнать, что заставляло этих людей превращаться в
лицемеров.
Когда мы заехали на мою подъездную дорожку,
я не была уверена, собирался ли он зайти или оставит
меня у двери. Сегодня правила изменились. Я
согласилась выйти куда -нибудь с ним. Как будто у
нас свидание или, по крайней мере, дружеская
встреча. Но когда я открыла дверь, Айзек последовал
за мной внутрь и закрыл засов. Я поднималась вверх
по лестнице, когда услышала его голос:
— Сегодня я потерял пациентку. — Я
остановилась на четвёртой ступеньке, но не
обернулась. А следовало бы. Что-то вроде этого
стоило того, чтобы обернуться. Его голос прозвучал
низко: — Ей было всего шестнадцать. Её сердце
остановилось на столе. Мы не смогли спасти её.
Моё сердце колотилось. Я сжала перила до
такой степени, что вены проступили на руках, и
думала, что дерево могло сломаться под давлением.
Ждала, что он скажет что-то ещё, и, когда
доктор ничего не сделал, я поднялась по оставшимся
ступенькам. И после того, как попала в свою
спальню, закрыла дверь и прислонилась к ней
спиной. Почти так же быстро я развернулась и
прижалась ухом к дереву. Не слышала никакого
движения. Я сделала семь шагов назад до тех пор,
пока не упёрлась ногами в кровать, широко раскрыла
руки и упала назад.
Когда мне было семь, мать бросила отца. Она
бросила и меня, но, в основном, оставила отца. И
сказала
мне об этом, прежде чем вынесла два
чемодана за дверь и забралась в такси. «Я должна
сделать это ради себя. Он медленно убивает меня. Я
не оставляю тебя, я ухожу от него» .
У меня никогда не было мужества спросить, почему
мать не забрала меня. Я наблюдала в окно гостиной,
как она уезжала, прижав руки к стеклу и безмолвно
умоляя
ОСТАНОВИТЬСЯ...
Прощальные
слова,
которые она мне сказала: « Ты будешь чувствовать
меня, падая назад». Мать поцеловала меня в губы и
ушла.
Я никогда не видела её снова. А всё время
пыталась понять, что она имела в виду. Моя мать
была писательницей, одной из малоизвестных
вычурных писак, которые окружали себя цветом и
звуком. В конце семидесятых она опубликовала два
романа, а затем вышла замуж за моего отца, который,
как утверждала мать, высасывал из неё всё
творчество. Иногда мне казалось, что я стала
писателем просто, чтобы она заметила меня. Как
следствие, я была очень хороша в этом. И не
чувствовала её, падая назад.
Я смотрела в потолок и задавалась вопросом,
как чувствует себя человек, держащий чью-то жизнь
в своих руках, а затем, смотрящий, как она ускользает
прочь. Как Айзек. И когда это я начала называть его
по имени? Я чувствовала, что проваливалась в сон, и
закрыла глаза, приветствуя его. И проснулась от
собственного крика.
Кто-то держал меня, я извивалась то влево, то
вправо, чтобы вырваться. Я закричала снова, и
почувствовала горячее дыхание на шее и лице. Треск,
и дверь спальни распахнулась. Слава Богу! Кто-то
здесь, чтобы помочь мне . И тогда я поняла, что была
одна, погружённая в остаток сна. Здесь никого не
было. Никто не нападал на меня. Айзек склонился
надо мной, произнося моё имя. Я слышала, как
кричу, и мне было так стыдно. Я закрыла глаза, но не
могла
остановиться. Не могла отделаться от
ощущения жестоких, безжалостных рук на своём
теле, разрывающих, давящих. Я закричала громче,
пока мой голос не отрастил ногти и не вонзил их в
горло.
— Сенна, — произнёс доктор, и не знаю, как я
услышала его сквозь шум, который создавала, — Я
собираюсь прикоснуться к тебе.
Я не сопротивлялась, когда Айзек залез в
постель позади меня, и вытянул ноги по обе стороны
от моих. Затем приподнял меня, пока я не присела,
прислоняясь спиной к его груди, и обернул руки
вокруг моего туловища. Мои руки были сжаты в
кулаки, пока я кричала. Единственный способ
справиться с болью — дви гат ься, поэтому я
раскачивалась взад и вперёд, и он двигался со мной.
Его руки были якорем, связью с реальностью, но я
всё ещё была наполовину во сне. Айзек назвал моё
имя:
— Сенна.
Звук его голоса и тон немного успокоили меня.
Голос Айзека был медленным раскатом грома.
— Когда я был маленьким, у меня был красный
велосипед,
— произнёс он. Я должна была
прекратить кричать, чтобы услышать его. — Каждую
ночь, когда я шёл спать, я молил Бога, чтобы он дал
моему велосипеду крылья, чтобы утром я мог бы на
нём улететь. Каждое утро я выползал из постели и
бежал прямо в гараж, чтобы увидеть, ответил ли он