на мои молитвы. Этот велосипед до сих пор у меня.
Теперь уже больше ржавый, чем красный. Но я всё
ещё проверяю. Каждый день.
Я перестала раскачиваться.
Меня всё ещё трясло, но его руки, обхватившие
мою талию, уменьшили дрожь.
И я заснула в объятиях незнакомца. И не
боялась.
— Это эмоциональное оцепенение, — наконец,
ответил доктор. — Просто смирись.
И всё. Тем вечером мы не произнесли больше
ни слова.
На следующий день Айзек отвёз меня в
больницу. Я покидала дом всего лишь третий раз, но
при мысли о возвращении туда, меня тошнило. Мне
не хотелось есть яйца или пить кофе, которые он
поставил передо мной. Айзек не заставлял меня есть,
как сделало бы большинство, и не смотрел на меня с
тревогой, как большинство смотрело бы. Всё было по
существу, не хочешь, есть — не ешь. Когда диагноз
«рак» зависает над тобой как Дамоклов меч,
становится страшно. А так как мне итак уже было
страшно, то ситуация только усугубилась; один страх
смешался
с
другим
страхом.
Я
как
будто
унаследовала ракового гремлина. Я предполагала,
что он выглядит как мутант, как и мои гены. Он
зловещий. Скользкий. Не даёт спать по ночам, грызёт
внутренности, вынуждая разум испытывать страх,
который побеждает здравый смысл. Я не готова
вернуться в больницу. Ведь там я в последний раз
испытывала страх, но я должна была, потому что рак
пожирал моё тело.
Анализы и исследования начались около
полудня.
Сначала
я
проконсультировалась
с
доктором Акела, онкологом, с которой Айзек учился
в медицинской школе. Она полинезийка и так
поразительно красива, что у меня отвисла челюсть,
ко гд а женщина вошла. Её кожа источала запах
фруктов, и этот аромат напомнил мне о вазе на моём
столе, которую Айзек периодически пополнял. Я
выдохнула, чтобы избавиться от этого запаха и стала
дышать через рот. Она говорила о химиотерапии. Её
взгляд был участливым, и у меня сложилось
впечатление, что врач выбрала профессию онколога
потому, что её по-настоящему волнует эта болезнь.
Ненавижу людей, которых что-то волновало. Они
выпытывали, вынюхивали, и от этого я чувствовала
себя не такой человечной, потому что меня никто и
ничто не волновал.
После
доктора
Акела
я