встретилась
с
онкологом, ответственным за облучение, а затем с
пластическим хирургом, который убеждал меня
назначить встречу с психологом. Я видела Айзека
между каждым приёмом, каждым исследованием. Он
занимался своими осмотрами, но появлялся, чтобы
отвести меня к следующему пункту назначения. Это
было неловко. Хотя каждый раз, когда появлялся его
белый халат, я понемногу привыкала к нему. Как
будто распознавала его бренд — Супер Айзек. У него
каштановые волосы, глубоко посаженные глаза,
переносица широкая и немножко искривлённая, но
наиболее яркая часть его тела — плечи. Они
двигались первыми, а за ними следовала остальная
часть его тела.
У меня опухоль в правой груди. Вторая стадия
рака. Мне предстояло пройти операцию и облучение.
Айзек нашёл меня в кафетерии, где я
потягивала кофе и смотрела в окно. Он скользнул в
кресло напротив меня и наблюдал, как я гляжу на
дождь.
— Где твоя семья, Сенна?
Такой сложный вопрос.
— У меня отец в Техасе, но мы не близки.
— Друзья?
Я посмотрела на него. Он это серьёзно?
Мужчина оставался у меня дома каждую ночь этого
месяца, и мой телефон ни разу не звонил.
— У меня их нет. — Я не стала язвить в духе « А
сам не мог догадаться?».
Доктор Астерхольдер заёрзал на стуле, будто
ему стало некомфортно из-за этой темы, а затем,
подумав немного, сложил руки над крошками на
столе.
— Тебе необходима будет поддержка. Ты не
можешь сделать всё в одиночку.
— А что ты предлагаешь мне делать?
Импортировать семью?
Он продолжил, как будто не слышал меня:
— Возможно, тебе предстоит не одна операция.
Иногда, даже после облучения и химиотерапии, рак
возвращается...
— Я пройду двойную мастэктомию (Прим. пер.:
хирургическая операция по удалению молочной
железы). Он не вернётся.
Я описывала шок на лицах людей: шок, когда
они узнавали, что любимые предали их, шок, когда
обнаруживал и поддельную амнезию. Чёрт, я даже
написала о персонаже, на лице которого всегда было
выражение шока, даже когда у него не было на то
причин. Но я не могла сказать, что когда -либо
раньше видела истинное потрясение. И вот оно было
написано на лице Айзека Астерхольдера. Он сразу же
свёл брови вместе и бросился в бой.
— Сенна, ты не…
Я отмахнулась.
— Я должна. Нельзя жить каждый день в
страхе, зная, что, возможно, он вернётся. Это
единственный путь. — Айзек изучал моё лицо, и я
знала, он относился к тем людям, которые всегда
уважают чувства других людей. Через некоторое
время напряжение покинуло его плечи. Доктор
поднял руки со стола, и накрыл ими мои. Я видела
крошки, прилипшие к его коже. И сосредоточилась
на них, чтобы не отпрянуть. Он кивнул.
— Я могу пореко...
Я прервала его в третий раз, выдергивая руки
из-под его рук.
— Я хочу, чтобы ты меня оперировал.
Он откинулся назад, закинул руки за голову и
уставился на меня.
— Ты хирург—онколог. Я погуглила тебя.
— Почему ты просто не спросила?
— Потому что я этого не делаю. Задавать
вопросы — это удел развивающихся отношений.
Айзек склонил голову.
— Что не так с развивающимися отношениями?
— Когда тебя изнасиловали, и когда у тебя рак
груди, ты должна говорить людям об этом. А потом
они смотрят на тебя грустными глазами. Хотя на
самом деле видят не тебя, а твоё изнасилование или
твой рак груди. Пусть тогда на меня вообще не
смотрят, чем видят лишь то, что я делаю, или то, что
произошло со мной, а не то, кто я на самом деле.
Айзек долго молчал.
— А до того, как всё случилось с тобой?
Я взглянула на него. Может быть, слишком
яростно, но мне всё равно. Если этот человек решил
присутствовать в моей жизни, класть свои руки на
мои, спрашивать, почему у меня нет лучшего друга —
он получит это. Полную версию.
— Если Бог существует, — произнесла я, — то с
уверенностью скажу, что он меня ненавидит. Потому
что
моя
жизнь —
это
скопление
всего
отрицательного. Чем больше людей подпускаешь к
себе, тем больше плохого получаешь.
— Ну, допустим, — сказал Айзек. Его глаза
больше не расширены, в них нет шока. Он спокоен.
Это самая длинная речь, которую я когда -либо
говорила ему. Наверное, самая длинная речь,
ко т о р ую говорила кому-то за долгое время. Я
поднесла чашку ко рту и закрыла глаза.
— Ладно, — сказал он, наконец. — Я буду
делать операцию, но на одном условии.
— Каком?
— Ты обратишься к консультанту.
Я начала трясти головой до того, как слова
вылетели из его рта.
— Раньше я встречалась с психиатром. Это не
для меня.
— Я не говорю о принятии лекарств, —
отвечает Айзек. — Ты должна поговорить о том, что
произошло. Психотерапевт — это совсем другое.
— Мне не нужен мозгоправ, — произнесла я. —
Я в порядке. Справляюсь. — Идея консультирования
ужасала меня; все ваши сокровенные мысли
выставлялись в стеклянный ящик, чтобы быть
исследованными кем-то, кто потратил годы на
изучение как правильно судить мысли. Разве можно
считать это нормальным? Есть что-то извращённое в
процессе и в людях, которые решили выбрать эту
профессию.
Как
мужчина,
решивший
стать
гинекологом. Какой тебе от этого прок, урод?
Айзек наклонился вперёд, пока не оказался
чересчур близко к моему лицу, и я видела радужки
его глаз, чисто серые, без каких-либо пятен или
цветовых вариаций.
— У тебя посттравматический синдром. К тому
же, у тебя диагностировали рак молочной железы.
Ты. Не. В порядке, — он оттолкнулся от стола и
встал. Я открыла было рот, чтобы отрицать, но лишь
вздохнула, наблюдая, как его белый халат исчезает за
дверью кафетерия.
Он был не прав.
Мои глаза нашли шрам, оставшийся с той ночи,
когда я порезала себя. Он всё ещё розовый, кожа
вокруг него плотная и блестящая. Айзек ничего не
сказал, когда нашёл меня истекающей кровью, не
спросил, как и почему. Просто исправил это. Я
встала и отправилась за ним. Если кто-то будет
копаться в моей груди с помощью скальпеля, я бы
предпочла, чтобы это был человек, который появился
и всё исправил.
Когда я нашла его, Айзек стоял у главного входа
в больницу, руки в карманах. Он подождал, пока я не
подойду к нему, и мы, молча, пошли к машине. Мы
были достаточно далеко друг от друга, чтобы не
соприкасаться, но достаточно близко, что бы было
ясно, что мы вместе. Я осторожно скользнула на
переднее сиденье, сложила руки на коленях и
уставилась в окно, пока машина не очутилась на
моей подъездной дорожке. Я собиралась выйти — на
полпути между автомобилем и дорожкой — когда
доктор опустил руку мне на плечо. Мои брови
сошлись
вместе. Я почти чувствовала, как они
соприкасаются. Я знала, чего он хотел. Чтобы я
пообещала, что увижусь с психотерапевтом.
— Хорошо. — Я оказалась вне его досягаемости
и пошла к дому. Вставила ключ в замок, но руки
дрожали так сильно, что я не могла повернуть его.
Айзек подошёл ко мне сзади и положил свою руку на
мою. Его кожа показалась мне тёплой, будто он
просидел на солнце весь день. Слегка зачарованная, я
наблюдала,
как он использовал обе наши руки,
чтобы повернуть ключ. Когда дверь распахнулась, я
застыла на месте, спиной к нему.
— Сегодня вечером я собираюсь домой, —
произнёс он. Айзек был так близко, я чувствовала,
как его дыхание колышет кончики моих волос. — Ты
будешь в порядке?
Я кивнула.
— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь.
Я снова кивнула.
Поднявшись по лестнице к себе в спальню, я
забралась в постель в одежде. Я так устала. Мне
хотелось спать, и я вс ё ещё могла ощущать его руку
на своей руке. Может быть, сегодня снов не будет.
Следующим утром пошёл снег. Внезапный
февральский снег покрыл деревья и крыши в моём
районе кремовой глазурью. Я бродила из комнаты в
комнату, останавлива лась у окон и рассматрива ла
открывающиеся из них виды. Около полудня я устала
смотреть в окна, почувствовала медленный приступ
головной боли, начинающийся у висков, и уговорила
себя выйти на улицу. Это будет полезно для тебя.
Тебе необходим свежий воздух. У дневного света
нет зубов. Мне хотелось прикоснуться к снегу,
подержать его в руке, пока он не начн ёт её обжигать.
Может быть, он мог бы очистить меня от последних
месяцев.
Я прошла мимо куртки, висевшей на вешалке, и
распахнула входную дверь. Холодный воздух ударил
по ногам и залез под мою футболку. Футболка — это
всё, во что я была одета. Ни свитеров, ни колготок
под трениками. Тонкая бежевая футболка висела
вокруг меня, как облинявшая кожа. Я босиком
ступила на снег. Когда я сделала несколько шагов
вперёд, из-под ног раздался звук, напоминающий
мягкий вздох. Мой отец сошёл бы с ума, если бы
увидел меня. Кричал б ы на меня, требуя, чтобы я
надела тапочки даже тогда, когда зимой я ходила по
кухонном полу босиком. Заметила свежие следы
шин, которые покрывали одну сторону моей
подъездной дорожки в форме подковы до того места,
где обычно парковался Айзек. Может, это был
почтальон. Я оглянулась через плечо, чтобы
посмотреть, не стоит ли посылка у меня на пороге.
Там не было ничего. Это был Айзек.
Он был здесь. Зачем?
Я подошла к середине проезжей части и
зачерпнула снег, сжимая его в ладони и осматриваясь
вокруг. И вот тогда я кое -что заметила. Лобовое
стекло моей машины было очищено от снега.
Машины, которую я никогда не ставила в гараж, хотя
сейчас стоило бы. Что-то было под щёткой
стеклоочистителя. Я несла горсть снега до машины и
остановилась лишь тогда, когда оказалась у двери со
стороны водителя. Любой желающий мог проехать
мимо моего дома и увидеть полураздетую женщину
со снежком в руке, рассматривающую заснеженный
«Вольво ». Под дворником был коричневый конверт.
Я выпустила из ладони снежок, и он приземлился
жёстким комком мне на ногу. Конверт был тонкий,
завёрнутый в продуктовый бумажный мешок. Я
повертела его в руках. Он написал что-то на нём
синим шрифтом. Буквы разбежались по бумаге
неряшливыми беззаботными линиями. Каракули
врача, которые вы можете встретить на медицинской
карте или рецепте. Я прищурилась, рассеянно
слизывая капли снега с руки.
«Слова». Вот что он написал.
Я несла конверт внутрь, вертя его в руке. На
одной стороне картона была прорезь. Я сунула палец
внутрь и вытащила диск. Он был чёрный. Обычный
диск, на который Айзек что-то записал.
Заинтересовавшись, я вставила диск в стерео систему
и нажала на «плэй» большим пальцем ноги, а сама
растянулась на полу.
Музыка. Я закрыл глаза.
Тяжёлые ударники, слова женщины... её голос
беспокоил меня. Эмоциональный, с каждым словом
переходящий от т ёплого воркования к более
жёсткому тембру. Мне это не понравилось. Слишком
неустойчивый, непредсказуемый голос. Биполярный,
я бы сказала. Я встала, чтобы выключить его. Если
это была попытка Айзека приобщить меня к своей
музыке, ему стоило попробовать что-то менее...
Слова. Они вдруг захватили меня и удерживали,
качали в воздухе; я могла пинаться и извиваться, но
была не в состоянии спрятаться от них. Я слушала,
глядя на огонь, а затем слушала с закрытыми
глазами. Когда диск закончился, я включила его и
снова слушала то, что он пытался донести.
Вытащив диск из проигрывателя, я засунула его
обратно в конверт. Мои руки дрожали. Я пошла на
кухню и затолкала его вглубь своего ящика,
отведённого для всякой ерунды, под каталог « Нюман
Маркус» ( Прим. ред.:
американский
элитный
универмаг,
в
котором
представлены
бренды
премиум-класса) и кучи квитанций, перевязанных
резинкой. Я была взволнована. Мои руки не могли
прекратить двигаться: я пропускала сквозь пальцы
пряди волос, залезала в карманы, теребила нижнюю
губу. Мне нужно очиститься, для чего я отправ илась
к себе в кабинет, чтобы впитать бесцветное
одиночество. Я лежала на полу и смотрела в потолок.
Обычно белый очищал меня и успокаивал, но сегодня
слова песни нашли меня. « Я напишу!» — подумала я,
встала и двинулась к своему столу. Но, даже когда
пустой документ Word предстал передо мной —
чистый и белый, я не смогла выплеснуть на него
какие-либо мысли. Я сидела за столом и смотрела на
курсор. Он казался нетерпеливым, моргая и ожидая,
когда я найду слова. Единственные слова, что я
слышала, были слова из песни, которую Айзек
Астерхольдер оставил на лобовом стекле. Они
вторглись в моё белое пространство мышления, пока
я не захлопнула свой компьютер и не спустилась
вниз по лестнице к ящику. Выкопала картонный
конверт оттуда, куда е г о затолкала, и выбросила в
мусорную корзину.
Мне необходимо отвлечься. Осмотревшись кругом,
первое, что я увидела — холодильник. Сделала
бутерброд с хлебом и холодными закусками,
которыми Айзек продолжал заполнять мой отдел для
овощей, и съела его, сидя по-турецки на кухонном
столе. Вместе со всей его ерундой в стиле « спасти
землю с помощью гибридов и переработки» он был
фанатиком газировки. В моём холодильнике были
пять видов пожирающих желудок и кишащих сахаром
содовых. Я схватила красную банку и забралась на
стол. Выпила её всю, наблюдая, как падает снег.
Затем я выкопала диск из мусора. И слушала его
десять раз... двадцать? Я потеряла счёт.
Когда Айзек вошёл через дверь, где-то после
восьми, я сидела, завернувшись в одеяло перед огнем,
обхватив
руками
колени.
Мои
босые
ноги
пританцовывали в такт музыке. Он остановился как
вкопанный и смотрел на меня. Я не хотела смотреть
на него, поэтому просто продолжала пялиться на
огонь. Доктор прошёл на кухню. Я слышала, как
мужчина
убирал
остатки
беспорядка
от
приготовления бутерброда. Через некоторое время он
вернулся с двумя чашками и передал мне одну. Кофе.
— Ты ела сегодня. — Он сел на пол и
прислонился спиной к дивану. Айзек мог бы сесть на
диван, но сел на пол со мной. Со мной.
Я пожала плечами.
— Да.
Айзек продолжал смотреть на меня, и я
съёжилась
под
пристальным
взглядом
его
серебристых глаз. Затем до меня дошло, что он
сказал. Я не готовила себе с тех пор, как всё
случилось. Я бы умерла с голоду, если бы не Айзек.
Приготовление бутерброда – первый раз, когда я
приняла меры, чтобы выжить. Значение слова
казалось как тёмным, так и светлым.
Мы
сидели
в тишине
и
пили