облегчение от моей просьбы. Просто хочу увидеть
его лицо. И тогда я делаю что-то странное.
Протягиваю руку и прикасаюсь к лицу Айзека
кончиками пальцев. Глаза мужчины закрыты, когда я
исследую его лицо, начиная со лба, прикасаясь к
глазам и губам. Он серьёзен. Всегда так серьёзен.
Доктор Айзек Астерхольдер. Я хочу встретить
барабанщика Айзека.
Он пропадает на час. Когда возвращается, его
руки нагружены вещами, которые я не могу
разглядеть в темноте. Выпрямляюсь в постели, и мой
мозг гудит от волнения. Айзек работает перед огнём,
чтобы не пришлось использовать фонарик. Я
наблюдаю за тем, как он выгружает то, что принёс:
два ведра, одно меньше другого, металлическая
сковорода и металлический горшок, клейкая лента,
резинки, карандаш и две палочки. Палочки выглядят
гладкими, как настоящие. Интересно, вырезал ли
мужчина их тайно, пока исчезал внизу каждый день.
Я бы не стала его винить. Уже в течение нескольких
дней хочу резать свою кожу.
О н что-т о делает. Я не могу сказать что, но
слышу рвущий звук клейкой ленты через каждые
несколько минут. Айзек пару раз матерится. Это
саундтрек: шшррык... мат... бах... шшррык... мат... бах.
Наконец, после того как мне кажется, прошли
часы, он встаёт, чтобы изучить свою работу.
— Помоги мне, — прошу его. — Только в этот
раз, чтобы я могла видеть.
Он подбрасывает ещё полено в огонь и
неохотно подходит к моей кровати. Я прошу его
беззвучно:
«Пожалуйста,
пожалуйста,
пожалуйста, пожалуйста». Айзек поднимает меня
прежде, чем я могу отказаться от его помощи, и несёт
меня к тому, что соорудил.
Я с удивлением рассматриваю его творение,
моя нога неловко торчит передо мной. Большое ведро
установлено на импровизированном стенде, который
Айзек сделал из брёвен. Меньшее ведро перевёрнуто
и стоит рядом с ним. На противоположной стороне
находятся две сковороды — обе перевёрнуты вниз.
— Что это? — спрашиваю я, указывая на
беспорядочную кучу на полу.
— Это моя педаль. Я обернул резину вокруг
карандаша. Вырезал подошву у одного из своих
ботинок для педали.
— Откуда ты взял резину?
— Из холодильника.
Я киваю. Гениально.
— Это мой малый барабан. — Он указывает на
меньшее ведро. — И бас...— Большое, повёрнутое на
бок.
— Можешь прислонить меня к стене? Обещаю,
я не буду опираться на ногу в гипсе.
Он оставляет меня у стены рядом с барабанной
установкой.
Я
опираюсь
спиной
о
стену,
взволнованная, что оказалась вне кровати и на
своей... ноге.
Айзек
садится
на
край
подоконника.
Наклоняется, чтобы проверить педаль, и начинает
играть.
Закрываю глаза и слушаю его сердце. Это первый раз,
самый первый раз, когда я встречаюсь с этой
стороной Айзека. После всех лет. Без его разрешения,
я включаю фонарик и направляю луч на него, как
центр внимания. Он кидает мне предупреждающий
взгляд, но я просто улыбаюсь и продолжаю светить
на
него.
Этот
момент
заслуживает
чего-то
особенного.
Примерно четыре дня до Рождества. Плюс
минус день или два. Я делаю всё возможное, чтобы
следить за временем, но теряю несколько дней по
пути. Они ускользнули от меня и испортили мой
воображаемый
календарь. Ускользнули от той,
которая сошла с ума и мочилась под себя, как
некоторые пациенты в психбольнице. Айзек говорит,
что я была в таком состоянии неделю. Так что, в
любом случае, скоро Рождество.
Рождество в темноте.
Рождество на чердаке.
Рождество с талым снегом и бобами из
консервов.
Когда
мы встретились, было Рождество. И
Рождество было, когда случилась нечто плохое.
Смотритель Зоопарка сделает что-то на Рождество. Я
знаю. Это поражает меня. Оно сидело там, в моём
подсознании, всё время.
Я громко всхлипываю. Айзек внизу, и не
слышит меня. И тогда я совсем не могу дышать.
— Айзек. — Хрипло кричу я. — Айзек!
Ненавижу это чувство. И ненавижу, как оно
неожиданно настигает меня, поэтому я всегда не
готова. Не знаю, что подавляет больше: тот факт, что
я не могу дышать, или осознание того, что это было
достаточно мощным, чтобы украсть мо ё дыхание. В
любом случае, я должна добраться до ингалятора.
Айзек нашёл их в колодце. И принёс один. Куда он
его положил? Я беспомощно оглядываю комнату. В
верхней части шкафа. Поднимаюсь с постели. Это
тяжело. Когда я на полпути, мужчина входит, внося
дневную норму нашей древесины. Он бросает охапку,
когда видит мо ё лицо. Срывается к шкафу и хватает
ингалятор. Затем проталкивает его между моими
губами. Я чувствую холодный порыв, воздух
проникает в мои лёгкие, и я могу снова дышать.
Айзек выглядит обозлённым.
— Что случилось?
— У меня был приступ астмы, идиот.
— Сенна, — говорит он, поднимая меня на
руки и опуская обратно на постель, — девяносто
процентов времени твои приступы астмы являются
следствием стресса. Теперь. Что случилось?
— Не знала, что мне нужны причины, —
огрызаюсь я. — Помимо того, что я застряла в доме
изо льда с моим...
Я не нахожу слов.
— Доктором, — заканчивает он.
Я изгибаюсь, пока не отворачиваюсь от него.
Мне
надо
подумать.
Мне
нужно
сформулировать структуру для своей теории. Как
повороты
кубика рубика.
Айзек
даёт
мне
пространство.
Я заперта в доме с моим врачом. Он прав.
Я заперта в доме с моим врачом.
Я заперта в доме с моим врачом.
С моим врачом.
Врач.…
Наступает Рождество. Айзек очень тих. Но я
была не права, мы не едим бобы. Он готовит
праздничный обед на нашей маленькой самодельной
печи на чердаке: консервированную кукурузу,
тушёнку, зеленые бобы и, в довершение ко всему,
банку с начинкой для т ыквенного пирога. На завтрак.
На данный момент мы счастливы. Тогда Айзек
смотрит на меня и говорит:
— Когда я впервые открыл глаза и увидел тебя,
стоящую надо мной, то почувствовал, что вздохнул
впервые за последние три года.
Я сжала зубы.
Заткнись! Заткнись! Заткнись!
— Мы знали друг друга лишь три месяца, —
говорю я. — Ты не знаешь меня.
Но, хоть я и произношу эти слова, знаю, что это
не так.
— Ты был просто моим доктором...
Айзек выглядит так, как будто снова и снова
получает пощёчины. Я бью его ещё раз, чтобы
положить этому конец.
— Ты зашёл слишком далеко.
Он выходит, прежде чем я могу сказать что -то
ещё.
Я прячу лицо.
— Пошёл ты, Айзек,— говорю в подушку.
В полдень включается свет.
Голова Айзека появляется в проёме через
минуту.
Интересно,
где
он
был. Ставлю на
карусельную комнату. Мужчина бросает взгляд на
моё лицо и говорит:
— Ты знала.
Я знала.
— Подозревала.
Он недоверчиво смотрит на меня.
— То, что вернётся электричество?
— Что что-то произойдёт, — поправляю его.
Я знала, что электричество вернётся.
Он снова исчезает, и я слышу его шаги на
лестнице. Шлёп, шлёп, шлёп. Я считаю их, пока
Айзек не достигнет низа. Потом слышу, как входная
дверь врезается в стену, когда мужчина распахивает
её. Вздрагиваю, думая о холодном воздухе, который
он впустил, но вспоминаю, что ток вернулся.
ОТОПЛЕНИЕ! СВЕТ! РАБОТАЮЩИЙ ТУАЛЕТ!
Чувствую
себя
невозмутимо.
Это
игра.
Смотритель Зоопарка дал нам свет. Как подарок. На
Рождество. Как символично.
Он думает, что свет пришёл в мою жизнь на
Рождество, когда я встретила Айзека.
— Ты просто плохо написанный персонаж, —
произношу вслух. — Я сотру тебя, мой дорогой.
Когда
Айзек
возвращается,
его
лицо
приобретает серый оттенок.
— Смотритель Зоопарка был здесь, — говорит
он.
Я покрываюсь мурашками. Они несутся по
моим рукам и ногам, как маленькие пауки.
— Откуда ты знаешь?
Он протягивает руку.
— Мы должны спуститься вниз.
Я позволяю ему поднять меня. Доктору не
нравится, что мне придётся наступать на больную
ногу, а это значит, что он делает исключение, и
значит, что это что-то серьёзное. Я использую его в
качестве костыля. Когда мы достигаем лестницы,
Айзек помогает мне сесть на пол. Затем спускается
вниз. В первую очередь, доктор просит опустить
травмированную
ногу
через
отверстие.
Это
маневрирование занимает у меня десять минут. Но я
не отчаиваюсь. Не хочу быть на чердаке ни минутой
дольше. Когда обе ноги свисают с конца, он тянется к
моей талии. Мне кажется, что мы оба упадём, но
Айзек опускает меня вниз. « Сильные руки», —
напоминаю я себе. Сильные руки хирурга.
Он протягивает мне что-то. Это ветка дерева,
почти такого же роста, как я, по фор ме напоминает
рычаг. Костыль.
— Где ты его взял?
— Это часть нашего рождественского подарка.
Он пристально смотрит мне в глаза и движется
по лестнице. Несколько недель назад мы сожгли вс ё,
что могли. Нет ни единого шанса, что это могло
избежать нашего огня. Я опираюсь на костыль, пока
ковыляю по лестнице. Хочу кричать от того, как
много времени занимает спуск вниз. Осматриваюсь
вокруг. Я не видела эту часть дома с тех пор, как
сломала ногу. У меня есть желание пройтись,
прикоснуться к вещам, но Айзек толкает меня к
двери.
Снаружи темно. Так холодно. Я дрожу.
— Я ничего не вижу, Айзек.
Моя нога собирается погрузиться в снег, когда
что-то задевает.
Они так и не нашли человека, который меня
изнасиловал. В этом лесу больше не было других
случаев изнасилования, в других лесах Вашингтона
тоже. Полиция заявила, что это был единичный
случай. С блаженной беспечностью, они сказали мне,
что он, вероятно, следил за мной некоторое время и,
возможно, последовал за мной в лес. И использовали
такие слова, как «намерение» и «сталкер». Со мной
подобное уже случалось раньше: письма, сообщения
по электронной почте, сообщения на «Фейсбуке»,
которые скатывались с высокой похвалы до
интенсивного гнева, когда я не отвечала. Никто из
авторов не был мужчиной. Никто не угрожал
достаточно резко, чтобы напугать меня. Никого с
замашками
насильника,
или
садиста,
или
похитителя. Просто разгневанные мамы, которые
чего-то от меня хотели, признания, может быть.
Но было кое-что, что я не рассказала полиции о
том дне, когда была изнасилована. Даже когда они
давили на меня для получения более подробной
информации. Я не могла заставить себя говорить.
Нет, я не видела его лица.
Нет, у него не было татуировок или шрамов.
Нет, он мне ничего не сказал...
Правда
заключалась
в
том,
что,
в
действительности, он говорил со мной. Или,
возможно, просто говорил. С Богом, с воздухом, с
самим собой, или, возможно, с кем-то, кто отказался
от него. Я до сих пор слышу его голос. Когда сплю,
слышу, как он шепчет мне на ухо, и я с криком
просыпаюсь. С того момента как он начал и до того
момента, когда закончил, он повторял одно и тоже
снова и снова:
Розовый Зиппо
Розовый Зиппо
Розовый Зиппо
Розовый Зиппо
Это упущение. Может быть, из-за этого его не
нашли. Может быть, ещё одна женщина была
изнасилована, потому что я могла сделать нечто
большее. Но в тот момент, когда вас разрушают, ваша
душа темнеет без всякой на то причины, кроме
чьей-то садистской жестокости, и вы думаете только
о своём выживании.
Я не знала, как жить со своим выживанием, и
не знала, как убить себя. Вместо этого я планировала,
что сделаю с ним. В то время как Айзек кормил меня
и вытягивал из снов, которые заставляли меня
трястись и кричать, я разрывала своего насильника
на куски, бросая их в озеро Вашингтон. Поливала
бензином и сжигала живьём. Срезала с него кожу,
как Лисбет Саландер ( Прим. ред.: (шведск.
Lisbeth Salander, прозвище — Оса) — вымышленный
персонаж, девушка-хакер
, несправедливо признанная
властями недееспособной
. Главная героиня серии книг шведского
писателя Стига Ларссона
«Миллениум
» вместе с Микаэлем Блумквистом
. На спине имеет татуировку
, изображающую дракона
) сделала с Нильсом Бьюрман ( Прим.ред.: Бьюрман
являлся опекуном Лисбет после того, как у её
прежнего наставника случился инфаркт.
Осуществлял жесткую форму контроля, при
которой Лисбет лишилась права самостоятельно
распоряжаться своими деньгами и принимать
решения по разным вопросам. Однако он поплатился
за это). Я брала реванш, который никогда не
получила бы в жизни из плоти и крови.
Но этого было не достаточно. Никогда не бывает
достаточно. Так что я обратила месть за то, что
случилось, на себя. Чувствовала себя бесполезной. Не
хотела, чтобы рядом со мной был кто-то стоящий.
Айзек и был таким человеком. Поэтому я избавилась
и от него. Но здесь мы были заперты и обезоружены.
Голодающие. Человек, который напевал « Розовый
Зиппо» мог быть сталкером, но был никем, по
сравнению со Смотрителем Зоопарка. Тот, может,
выслеживал тело женщины, но этот зверь
преследовал мой разум.
Что-то упирается в мой гипс. Айзек щёлкает
выключатель, который зажигает лампочки над
входной дверью. Так давно свет, а не тьма, был моим
компаньоном, что глазам требуется минута, чтобы
привыкнуть. Действительно, Смотритель Зоопарка
оставил мне что-то: ящик прямоугольной формы,
высота которого достигает колен. Ящик чисто белый,
блестящий и гладкий, как инкрустация раковины
устрицы. На крышке красные слова, буквы выглядят
так, будто кто-то обмакнул палец в кровь, прежде
чем их написал.
« Для И.К. »
Моя реакция больше внутренняя. Вся моя суть
корчится так, как будто я открытая рана, и кто-то
высыпал на меня соль, как на одну из тех улиток,
которую ребёнок по соседству использовал для своих
пыток. Я, спотыкаясь, иду вперёд и наклоняюсь к
коробке. Пожалуйста, Боже, пожалуйста, пусть
это будет не кровь.
Не кровь.
Не кровь.