Моя рука дрожит, когда опускается вниз, чтобы
коснуться слов. Я тянусь к букве «И», рассекая её
пополам. Она высохла, но кусочки прилипают к
кончику пальца. Я кладу палец в рот, красные
крошки соприкасаются с языком. Всё это время
Айзек стоит, как статуя, у меня за спиной. Затем я
наклоняюсь, позволяя костылю упасть, начинаю
стонать от горя и чувствую руки Айзека вокруг своей
талии. Он тянет меня обратно в дом и пинком
захлопывает дверь.
— Не-е-е-е-ет! Это кровь, Айзек. Это кровь.
Отпусти меня!
Он держит меня сзади, пока я вырываюсь,
пытаясь от него уйти.
— Шшшш, — шепчет он мне в ухо. — Ты
можешь повредить ногу. Сядь на диван, Сенна. Я
принесу его тебе.
Я
прекращаю
вырываться. Не плачу, но
почему-т о из моего носа течёт. Я поднимаю руку и
вытираю его, пока Айзек уносит меня в гостиную и
опускает вниз. Диван едва ли можно назвать
диваном. Мы разобрали его на части, чтобы сжечь,
когда обнаружили, что под обивкой была деревянная
рама. Подушки вспороты, они проваливаются подо
мной. Задняя часть дивана отсутствует, некуда
опереть спину. Я сижу прямо, а нога торчит передо
мной. Моя тревога усиливается с каждой секундой от
того, что Айзека нет. Мой слух следует за ним к
двери, где его дыхание прерывается, пока мужчина
поднимает
ящик.
Он
тяжёлый.
Дверь
снова
закрывается. Когда Айзек идёт обратно в комнату, то
несёт его как тело: руки вытянуты и обхватывают
ящик по сторонам. Здесь нет журнального столика,
чтобы поставить ящик на него, он также разломан на
доски, поэтому доктор ставит его на пол у моих ног,
и делает шаг назад.
— Что значит «И.К.», Сенна?
Я смотрю на кровь, часть «И» смазана моим
пальцем.
— Это я, — отвечаю ему.
Он вытягивает шею и наши взгляды, кажется,
пересекаются. Правда. Я должна рассказать ему
часть правды. Хоть какую-нибудь...
—
Испорченная Кровь. Я — Испорченная
Кровь. — У меня пересыхает во рту. Мне необходим
галлон снега, чтобы очистить его.
Глаза Айзека сверкают. Он вспоминает.
— Посвящение в его книге.
Мы до сих пор смотрим друг другу в глаза,
поэтому мне не нужно кивать.
— Мог ли он..?
— Я уже ничего не знаю.
— Что это значит? — спрашивает Айзек. Я
опускаю глаза на надпись кровью. « Для И.К. »
— Что внутри? — спрашиваю его.
— Я открою его, когда ты скажешь мне, почему
См о т р и т е л ь Зоопарка
адресовал
этот
ящик
Испорченной Крови.
Ящик просто вне моей досягаемости. Для того,
чтобы добраться до него, мне придётся использовать
что-то, чтобы приподняться. Так как у дивана больше
нет спинки, мне нечего использовать как рычаг.
Сейчас Айзек, как я понимаю, использует это как
очень важный стратегический ход. Я перевожу
дыхание, оно прерывистое из-за рыдания, которое не
касается моих губ. Моя грудь сжимается в
конвульсиях,
когда
я
открываю
рот,
чтобы
заговорить. Не хочу рассказывать ему, но я должна.
— Это чёрная нить на задней части креветок.
Ник назыв а л их Исп орчен н ой Кровью. Нужно
удалить её, чтобы очистить креветки... — Мой голос
монотонный.
— Почему он так называл тебя?
Когда Айзек и я задаём друг другу вопросы, мне
это напоминает теннисный матч. После того, как вы
отбили подачу, то знаете, что шарик вернётся, просто
не знаете направление.
— Разве это не очевидно?
Айзек смотрит на меня. Одна секунда, две
секунды, три секунды...
— Нет.
— Не понимаю тебя, — произношу я.
— Ты не понимаешь себя, — выдаёт он.
Мы возобновляем наши гляделки. Мой взгляд
вопиющий, но его более откровенный. Через минуту
он подходит к ящику и открывает его. Я стараюсь не
наклоняться вперёд . Стараюсь не задерживать
дыхание, но здесь белый ящик с надписью « Для
И.К. », выведенной кровью на крышке. Я трепещу от
желания узнать, что находится внутри.
Айзек наклоняется. Я слышу нежный шелест
бумаги. Когда его рука показывается из ящика, он
держит страницу, которая выглядит так, как будто
была вырвана из книги. Углы уже впитали кровь.
« Для И.К. »
Пропитанные кровью страницы для И.К.
Кто знал, что Ник называл меня так, кроме
самого Ника?
Айзек начинает читать:
— Наказание за её мир было на нём, и он дал ей
отдохнуть.
Я протягиваю руку. Хочу увидеть страницу и
узнать, кто это написал. Это не Ник. Я знаю его
стиль. И не я. Беру окровавленную страницу,
стараясь держать пальцы подальше от красных пятен.
Я
вновь читаю то, что Айзек прочитал вслух.
Страница пронумерована 212. Нет названия или
имени автора. Я читаю её до конца, но у меня
складывается ощущение, что это те слова, которые я
должна была увидеть в первую очередь. Айзек
вручает мне ещё одну страницу, на этот раз с пятном
крови размером с мой кулак, которое расцветает
посреди страницы, как цветок. Шрифт отличается,
как и размер страницы. Я провожу ею между
пальцами. Мне знакомо это чувство — это книга
Ника.
« Запутавшаяся».
Айзек толкает ящик ближе к месту, где я сижу,
поэтому я в состоянии дотянуться. Все страницы
вырваны из переплёта и сложены в четыре ряда.
Поднимаю другую страницу. Стиль совпадает с
первой
книгой,
лирический
со
старомодным
чувством к прозе. Есть что-то странное в форме
написания, и я знаю, и должна помнить об этом, но
не могу. Начинаю вынимать страницы в случайном
порядке. Отделяю страницы книги Ника от новой. Я
работаю
быстро,
мои
пальцы
вынимают
и
укладывают,
вынимают
и
укладывают.
Айзек
наблюдает за мной с того места где стоит,
прислонившись к стене, руки скрещены, губы
поджаты. Знаю, что под его губами скрываются два
передних зуба, которые слегка перекрывают друг
друга. Не знаю, почему эта мысль прокрадывается ко
мне именно сейчас, но, пока я сортирую страницы,
то думаю о двух передних зубах Айзека.
Я примерно на середине стопки, когда понимаю, что
есть и третья книга. Она моя. Мои пальцы замирают
на ярко-белой странице — белая, потому что я
сказала издателю, если они издадут книгу на
кремовой, я буду судиться с ними за нарушение
условий контракта. Три книги. Одна написана для
И.К., одна написана для Ника... а третья..? Мои глаза
обращаются к неизвестной куче. Кому принадлежит
эта книга? И что Смотритель Зоопарка пытается мне
сказать? Айзек отталкивается от стены и шагает по
направлению к куче, которая принадлежит Нику.
— Мы должны дочитать эту, — говорит он. Моё
лицо бледнеет, и я чувствую покалывание в плечах,
когда они напрягаются.
Вручаю ему стопку.
— Они не по порядку, и страницы не
пронумерованы. Удачи.
Наши пальцы соприкасаются. Мурашки ползут
по моим рукам, и я быстро отвожу взгляд.
Мы работаем над тем, чтобы собрать все
страницы книг по порядку. Самой длинной ночью,
ночью, которая никак не закончится. Хорошо, что мы
чем-то
заняты,
и
это
удерживает
нас
от
вальсирования по улице безумия, не то, чтобы мы
ещё т а м не были. Эту улицу вы, может, и хотите
посетить, но лишь пару раз в своей жизни. У нас
снова есть электричество... тепло. Поэтому мы
пользуемся этим, чтобы не спать, пальцы порхают
над страницами, брови нахмурены от напряжения.
Айзек складывает книгу Ника. Я беру на себя две
другие — свою и..? Кажется, здесь слишком много
страниц для трёх книг. Интересно, обнаружим ли мы
четвёртую.
Даже сейчас, когда я проверяю страницы
« Запутавшейся» и передаю Айзеку, безымянная
книга привлекает моё внимание. На каждой странице
есть строчка, притягивающая мой взгляд. Я читаю их,
перечитываю. Никто из известных мне авторов не
пишет так, но это так знакомо. Чувствую жажду слов
этого
автора. Даже завидую его способности
складывать такие богатые предложения. Первая
строка продолжает возвращаться ко мне с каждой
последующей, которую я читаю. « Наказание за её
мир было на нём, и он дал ей отдохнуть» .
Я не замечаю, когда Айзек исчезает из
комнаты, чтобы приготовить нам еду. Замечаю это
только тогда, когда он возвращается и протягивает
мне тарелку супа. Я убираю её в сторону,
намереваясь поесть, когда закончу работу, но доктор
поднимает тарелку и снова протягивает к моим
рукам.
— Ешь, — приказывает он мне. Я не осознаю,
как голодна, пока неохотно не помещаю ложку в рот
и н е проглатываю сол ёный коричневый бульон.
Откладываю ложку в сторону и пью прямо из
тарелки, мои глаза всё ещё сканируют стопки,
аккуратно сложенные вокруг. Моя нога болит, как и
спина, но я не хочу останавливаться. Если я попрошу
Айзека помочь мне пересесть, он поймёт, что мне не
комфортно и заставит отдохнуть. Я потираю
нижнюю часть спины, когда доктор не смотрит, и
продолжаю дальше.
— Я знаю, что ты делаешь, — говорит он, и
склоняется над грудой страниц.
Смотрю на него с удивлением.
— Что?
— Когда ты думаешь, что я не вижу, я вижу.
Я краснею, и моя рука автоматически тянется к
больному месту в мышцах. Опускаю её в последнюю
минуту и вместо этого сжимаю руку в кулак. Айзек
ухмыляется и качает головой, возвращаясь к своей
работе. Я рада, что он не давит на меня. Поднимаю
другую страницу. Эта моя. История, которую я
написала для Ника. Вместо того чтобы положить её в
стопку, я читаю. Банальная истина. Это был мой
вызов ему. Первая строка книги начиналась
следующим образом:
«Каждый раз, когда ты хочешь вспомнить,
что есть любовь, ты ищешь меня».
Эта строчка задела каждую женщину, которая
когда-либо предлагала своё пульсирующее маленькое
сердце человеку. Потому что у всех нас есть кто-то,
кто напоминает нам о том, как жалит любовь. Эта
безответная любовь, которая ускользает сквозь
пальцы, как песок. Вторая строка книги немного
обескураживает.
Именно
поэтому
их
глаза
продолжали следовать за следами моих слов. Я сеяла
крошки хлеба для катастрофы, которая должна была
грянуть.
«Держись, нахрен, подальше от меня».
Я написала книгу только потому, что он
написал свою для меня. Вполне справедливо.
Большинство
людей
переписываются
или
разговаривают по телефону, или посылают письма по
электронной почте. Мой любимый и я написали друг
другу
книги. Эй! Вот сто тысяч слов о том
«Почему, чёрт возьми, мы разбежались?» В конце
концов, это Ник сделал меня калекой, украл мою
веру. И, вскоре после того, как я получила судебный
приказ против Айзека, решила, что эту историю
стоит рассказать.
Когда мы расстались, это был его выбор. Ник
любил любить меня. Я была другой, и он ценил это.
Думаю, что заставила его чувствовать себя творцом,
потому что он не знал, что такое страдать, пока я не
вошла в его жизнь. Но Ник меня не понял. Он
пытался изменить меня. И это нас уничтожило. А
потом Айзек прочитал мне эту книгу, сидя на краю
моей больничной кровати, а моя грудь почивала
где-то в контейнере медицинских отходов. Внезапно
я услышала мысли Ника, видя себя такой, какой он
увидел меня, и слышала, как он зовёт меня.
Н и к Ниссли был совершенным. Совершенный
снаружи, совершенный в недостатках, совершенный
во всём, что говорил. Его жизнь была грациозной и
его слова были изящно остры во всех смыслах,
письменном и разговорном. Но он не подразумевал
ни одно из них. И это было самым большим
разочарованием. Ниссли был самозванцем, который
пытался понять, каково это — жить. И он нашёл
меня, когда я смотрела на озеро, и поймал. Потому
что меня окутывала пелена тьмы, а Ник отчаянно
хотел понять, на что это похоже. На некоторое время
я
была
очарована. Тем, что кто-то, настолько
одарённый, был заинтересован во мне. Я думала, что,
будучи с ним, заражусь его талантом.
Я всегда ждала его дальнейших действий. Как
он поведёт себя с официанткой, которая прол ила
целую тарелку тыквенного карри на его штаны (он
снял их и доел свою еду в боксёрах); или что скажет
поклоннице, которая выследила его и постучала в
дверь, когда мы занимались сексом (он подписал ей
книгу,
наполовину
высунувшись
в
дверь
с
взъерошенными волосами и простынёй, обёрнутой
вокруг
талии). Ниссли
научил меня, как писать
просто о жизни, и просто жить. Я даже не могу
понять, как влюбилась в него. Возможно, всё
произошло, когда он сказал, что у меня Испорченная
Кровь. Возможно, несколько дней спустя, когда
поняла, что это правда. Но, с того момента, как моё
сердце приняло решение любить его, оно решило
быстро, и решило за меня.
Видит Бог, я не хотела влюбляться. Это клише —
мужчин и женщин, и их социальное обязательство
— праздновать любовь. Фотографии бракосочетания
вызывали у меня тошноту, особенно, когда были
сделаны на железнодорожных путях. Я всегда
представляла паровозик Томас, катящийся на них,
его
улыбающееся
голубое
лицо,
покрытое
капельками крови. Я не хотела желать подобных
вещей. Любовь была достаточно хороша без
трёхслойного, миндального, покрытого глазурью,
свадебного торта и сверкающих кровавых алмазов,
заключённых в белое золото. Просто любовь. И я
любила Ника. Сильно.
А Ник любил свадебный торт. Он так м н е и
сказал. Ниссли также сказал, что хочет, чтобы у нас
когда-нибудь был свой. В тот момент мой пульс
замедлился, глаза потускнели, и вся моя жизнь
промелькнула, как вспышки, перед глазами. Она
была хороша потому, что была с Ником. Но я
ненавидела её. Меня разозлило то, что он ожидал от
меня такой жизни. Как нормальные люди.
— Не хочу выходить замуж, — ответила ему я,
пытаясь контролировать свой голос. Обычно мы
играли с ним в одну игру. Как только видели друг
друга, мы давали физическое описание того, как
выглядит другой. Это была игра писателей. Он всегда
начинал одинаково: нос кнопкой, ясные глаза, полные
губы, веснушки. Теперь Ник смотрел на меня так,
будто никогда не видел раньше.
— Ну, и чего ты хочешь?
Мы сидели на коленях перед его журнальным
столиком, потягивая тёплый сакэ, и пальцами ели ло
мейн ( Прим. р е д . : лапша Ло Мэйн (кантонское
произношение — Лоу мин, англ.: Lo Mein) — очень
распространённое блюдо в Китае, вариантов
приготовления у него множество, как и вариантов
наполнителей, важны лишь пшеничная лапша,
причем любого вида и формы, и общий принцип