— Да. Если это мой единственный выбор, да.
Забери его. Он болен и у нас больше нет никаких
лекарств. — Я хватаю её за руку. Мне нужно, чтобы
она взяла его с собой. — Сейчас! Отвези его в
больницу.
Откуда она взялась? Может быть, если я смогу
пересилить её, то смогу добраться до её машины.
Позвать помощь. Но, даже думая об этом, я знаю, что
слишком слаба, и знаю, что она пришла не одна.
Женщина с интересом наблюдает за моей
борьбой. Мне так холодно. У меня так много
вопросов: ящик, моя мать... П оч е м у ? Почему?
Почему? Но мне слишком холодно, чтобы говорить.
— Почему? — спрашиваю я снова.
Она смеётся. Её дыхание отталкивает снег
подальше ото рта. Я наблюдаю, как хлопья летят
горизонтально, а затем продолжают свой танец к
земле.
— Сенна, — говорит она. — Ты влюблена в
Айзека.
Я не знаю этого, пока слова не покидают её рот.
Тогда я всё осознаю, и это похоже на удар под дых.
Я влюблена в Айзека.
Я влюблена в Айзека.
Я влюблена в Айзека.
Что
случилось
с
Ником?
Я
стараюсь
припомнить свои чувства к Нику. Чувства, которые
заключили меня в тюрьму на десять лет, сделали из
меня гниющий труп для отношений. Всё, что я делала
в течение многих лет — наказывала себя за то, что
оказалась
не
той, которая
нужна
ему.
За
разочарование мужчины, которого я любила больше
всего.
Но
здесь,
в
мороз,
с
метелью,
закручивающейся вокруг меня, и под взглядом
в о д я н и с т ы х глаз
моей
похитительницы,
зондирующих моё лицо, я не могу вспомнить, когда в
последний раз думала о Нике. Айзек получился от
Ника. Но когда? Каким образом? Почему я не
заметила, когда это произошло? Как может мо ё
сердце переключить привязанность без моего
ведома?
Доктор — нет, я не буду называть её доктором
после того, что она сделала — Сапфира выглядит
самодовольной.
Мне так холодно, я не могу думать ни о ч ём,
кроме как о холоде. Даже не могу испытывать гнев.
Я опускаю руку на внешнюю сторону кармана,
где лежит мой ингалятор. Не хочу использовать его
снова.
— Забери его, — снова говорю я. —
Пожалуйста. Он очень болен. Забери его сейчас.
Мой голос безумен. Ветер набирает обороты.
Когда я поворачиваю голову, то больше не вижу дом.
Я сделаю всё, что она говорит, лишь бы женщина
спасла Айзека.
Она достаёт из кармана шприц и протягивает
его мне.
— Иди, попрощаться с ним. Используй это.
Я беру шприц и киваю, хотя не думаю, что она
видит меня из-за снега.
— А что, если я воткну его в вашу шею прямо
сейчас?
Чувствую её ухмылку.
— Тогда мы все умрём. Готова ли ты к этому?
Нет. Я хочу, чтобы Айзек жил, потому что он
этого заслуживает. Хотела бы я, чтобы Айзек мог
сказать, что мне делать. Я была неправа по поводу
Смотрителя Зоопарка. Не ожидала этого. Я создала
профиль
своего
похитителя,
но
никогда
не
представляла лицо Сапфиры Элгин. Это меняет всё,
из-за её близкого знакомства со мной у не ё
преимущество надо мной.
Я хватаю шприц. Не вижу дом, но знаю, в каком
он направлении. Так что я иду. Иду, пока не
натыкаюсь на брёвна. Тогда я держусь зам ёрзшими
руками за брёвна и достигаю двери. Распахиваю её,
валюсь на нижнюю ступеньку и вся дрожу. Здесь
тепло, но не достаточно. Поднимаюсь по лестнице.
Айзек в своей комнате, где я и оставила его.
Добавляю полено к потухающему огню и заползаю к
нему в постель. Он горит; его кожа извергает тепло,
которого я так сильно жажду. Прижимаюсь губами к
его
виску.
Там
теперь
много
се дого.
Мы
соответствуем друг другу.
— Эй, — произношу я. — Ты помнишь время,
когда появлялся каждый день, чтобы заботиться о
совершенно незнакомом человеке? Я никогда не
благодарила тебя за это. На самом деле, я не
собираюсь благодарить тебя и сейчас, потому что это
не мой стиль. — Прижимаюсь ближе к нему, сжимая
его щёку в своей руке. Волосы колют мою ладонь. —
Я собираюсь сделать нечто, чтобы на этот раз
позаботиться о тебе. Возвращайся к своему ребёнку.
Я люблю тебя. — Наклоняюсь и целую его в губы, а
затем встаю с кровати и поднимаюсь на чердак.
Я ничего не чувствую ...
Я ничего не чувствую ....
Я чувствую все.
Я долго смотрю на иглу, взвешивая шприц в
своей ладони. Не знаю, что произойдёт, когда я это
сделаю. Сапфира может мне лгать. Возможно, теперь
у неё есть более зловещий план, когда Айзек вышел
из игры. То, что в шприце, может убить меня или
усыпить, и она оставит меня здесь умирать. Я была
бы благодарна за это. Я могла бы дать отпор. Я могла
бы подождать и вонзить иглу в её шею и самой
попытать свои шансы со спасением Айзека. Но я не
хочу рисковать его жизнью. Он понятия не имеет,
что Сапфира несёт ответственность за наше
пленение. Участие в его перевозке отсюда и
предоставление ему помощи, подвергнет её риску
быть обнаруженной. Я вонзаю иглу в вену на своей
руке. Это больно. Потом поворачиваюсь спиной к
постели, прижимаясь задней стороной коленей к
матрасу, и развожу руки в стороны. « Так ощущается
любовь» , — думаю я. Это тяжело. Или, может быть,
тяжела ответственность, которая приходит вместе с
ней.
Я падаю назад. Впервые ощущаю свою мать в
падении. Она выбрала своё спасение. Она не могла
выдержать тяжесть любви, даже ради собственной
плоти и крови. И в этом падении я чувствую её
решение оставить меня. Это снова разбивает моё
сердце. Первый человек, с которым вы соединены —
ваша мать. Связь, состоящая из двух артерий и вены.
Она поддерживает в вас жизнь, разделяя свою кровь,
тепло и даже жизнь. Когда мы рождаемся, и врач
разрезает
эту
связь,
формируется
новая.
Эмоциональная связь.
Моя мама держала и кормила меня. Она мягко
гладила мои волосы и рассказывала истории о феях,
которые жили в яблонях. Пела мне песни, пекла для
меня лимонные пироги с розовой глазурью. Целовала
моё лицо, когда я плакала , и рисовала маленькие
круги на моей коже кончиками пальцев. А потом она
бросила меня. Ушла, будто ничего из этого не имело
значения. Будто никогда не было связи с двумя
артериями и веной. Будто наши сердца никогда не
были связаны. Я была не нужной. Меня можно было
бросить. Я была маленькой девочкой с разбитым
сердцем. Айзек разрушил те чары, которые она
наложила на меня. Он научил меня, что не все и не
всегда меня бросают. Незнакомец, который боролся,
чтобы я выжила.
Я кричу вслух. Переворачиваюсь на бок и
натягиваю рубашку на лицо, прижимая материал к
глазам, носу и рту. Я плачу, а мо ё сердце так красиво
болит, что я не могу принять эти уродливые звуки,
которые поднимаются из моего горла.
Я когда-то читала, что существует невидимая
нить,
которая
соединяет
тех,
кому
суждено
встретиться, независимо от времени, места или
обстоятельств. Нить может растягиваться или
запутаться, но она никогда не оборвётся. В то время
как наркотик усыпляет меня, я чувствую эту нить.
Закрываю глаза, давясь собственной слюной и
слезами, и почти чувствую, как она дёргается и
тянется, пока та забирает Айзека.
« Пожалуйста, не дай ей оборваться» , —
молча, взываю я к нему. Мне нужно знать, что
некоторые нити не могут оборваться. А затем
наркотик поглощает меня.
ПОДТВЕРЖДЕНИЕ
Когда я просыпаюсь, Айзека нет в его постели.
Его нет в доме. Я проверяю каждый угол, волоча за
собой свою наполовину бесполезную ногу. Думаю, я
была в отключке, по крайней мере, двадцать четыре
часа, возможно больше. Выхожу наружу в огромных и
неуклюжих сапогах Айзека, погружаюсь в свежий
снег. Метель занесла снегом всю нижнюю половину
дома. Снег покрывает всё вокруг изящными
завитками белого. Белый, белый, белый. Всё, что я
вижу — это белый. Будто дом одет в свадебное
платье. Если здесь и были следы шин, то их занесло.
Я иду, приближаясь к забору. Испытываю желание
прикоснуться к нему. Для того чтобы позволить
напряжению пронзить тело и остановить моё сердце.
Свою руку в перчатке я протягиваю в сторону
решётки забора. Мои лёгкие шерстяные перчатки
никак не защищают от холодного воздуха. « С тем же
успехом я могла бы носить кружева» , — думаю я в
тысячный раз.
Айзек ушёл. Мои руки замирают в воздухе.
Понятия не имею, доставила ли Элгин его в
больницу. Я ещё на дюйм приближаю руку к забору.
Но если она всё же это сделала, Айзек будет жить. И
я смогу увидеть его снова. Мои руки падают по
сторонам. Она сумасшедшая. Кто знает, может она
заперла его в другом месте, и продолжает играть в
свои безумные игры.
Нет. Доктор Элгин всегда делает то, о чём
говорит. Даже если это означает запереть меня, как
животное, чтобы исправить.
В последний раз я виделась с Сапфирой Элгин
через год после того, как получила судебный приказ
против Айзека. Встречалась с ней раз в неделю в
течение года. Если сначала во время наших встреч
она пыталась извлечь один за другим осколки из
моего строго изолированного мозга, то потом они
стали более расслабленными. Более приятными. Мне
было необходимо поговорить с кем -то, кто на самом
деле не заботился обо мне. Она не пыталась спасти
меня или улучшить моё состояние любовью; она
получала плату (сто долларов за час), чтобы
непредвзято заглянуть мне в душу и помочь найти
сверчков. Вот как она их называла: сверчки.
Маленькие щебечущие звуки, которые были либо
сигналами тревоги, либо эхом, либо неписаными
словами, которые должны были быть сказанными. В
любом случае, так думала я. Оказалось, что Сапфиру
это волновало намного глубже, и это был для неё не
только способ получить оплату.
Она
пересекла
пределы
божественного
провидения. Играя с судьбами и жизнью, и
здравомыслием. Но тогда, в тот последний раз, когда
мы виделись, женщина сказала то, что, в конце
концов, должно было стать ключом к разгадке её
безумия.
Я рассказала ей, что пишу новую книгу. О Нике.
Её это расстроило. Не так, как это демонстрирует
нормальный человек, когда он недоволен. Даже не
знаю, могу ли я точно определить, как поняла, что
это расстроило Элгин. Может быть, её браслеты
звенели немного больше в тот день, когда она делала
заметки в своём жёлтом блокноте. Или, может быть,
её рубиновые губы сжимались немного жёстче. Но я
знала. Призналась ей, что испортила всё, но не была
уверена как. Когда наша встреча подошла к концу,
женщина схватила меня за руку.
— Сенна,
— сказала она, — ты хочешь
получить ещё один шанс, чтобы узнать истину?
— Истину? — повторила я её слова, и не была
уверена, к чему врач клонит.
— Истину, которая сможет освободить тебя...
Её глаза напоминали два горящих уголька. Я
сидела достаточно близко, чтобы почувствовать
запах духов врача: экзотический, как мирра и жжёное
дерево.
— Ничто не может меня освободить, Сапфира,
— ответила я, в свою очередь. — Вот почему я пишу.
И повернулась, чтобы уйти. Я была на полпути
к двери, когда она позвала меня по имени:
— Существует три вещи, которые скрыть
невозможно: солнце, луна и истина.
Я слегка улыбнулась, пошла домой и забыла,
что она сказала. После той встречи я за месяц
закончила книгу. Всего тридцать дней, чтобы
написать книгу. Тридцать дней, в течение которых я
ни ела, ни спала и не делала что-либо вообще, а лишь
стучала по клавиатуре. И после того, как книга
оказалась закончена, а катарсис завершился, я
больше не возобновляла наши с ней встречи. Из её
офи с а позвонили и оставили сообщение на моём
телефоне. В конце концов, позвонила она сама и
оставила сообщение. Но я с ней закончила.
— Существует три вещи, которые скрыть
невозможно: солнце, луна и истина, — произношу я
вслух, вороша память в своей голове. Вот откуда
появилась эта идея? Заключить меня в этом месте,
где долгое время были скрыты солнце и луна? Где
также медленно, как просачивающаяся патока, я бы
обнаружила сверчков истины в своём сердце?
Моя Смотрительница Зоопарка думала, что она
своего рода моя спасительница. И что теперь? Я буду
з д е с ь од н а голодать и замерзать? Какой в этом
смысл? Я так ненавижу её. Хочу сказать ей, что её
безумная игра не сработала, что я такая же, какой
была всегда: разбитая, мрачная, со склонностью к
саморазрушению. Кое-что приходит мне в голову,
цитата Мартина Лютера Кинга. « Я верю, что за
безоружной
истиной
и
безусловной
любовью
останется последнее слово в этом мире» .
— Пошла ты, Сапфира! — кричу я.
В гневе я протягиваю руку и хватаюсь за забор.
Я плачу из-за того, что, как думала, должно
произойти. Но ничего не происходит. И только
сейчас замечаю, что не слышу гудения. Забор всё
время издавал гул. Мои голосовые связки замёрзли,
язык прилип к нёбу. Я двигаю языком и пытаюсь
облизать губы. Но у меня во рту так сухо, что их
нечем смочить. Отпускаю звенья цепи и смотрю
через плечо на дом. Я оставила входную дверь
открытой, она зияет тёмным пятном среди белизны
снега. Не хочу возвращаться. Было бы умно пойти и
одеть больше слоёв одежды. Больше носков. Прежде
чем выйти, я накинула лишь одну из толстовок
Айзека сверху того, во что уже была одета. Но воздух
проникает через оба слоя, будто они сделаны из
салфеток. Я иду обратно к дому, ковыляя на больной
н о г е . Одеваю больше одежды, рассовываю по
карманам немного еды. Прежде чем выйти, я
поднимаюсь по лестнице в карусельную комнату.
Опустившись перед шкафом, ищу тот кусочек паззла,
который избежал топки. Он там, в углу, покрыт
пылью. Я кладу его в карман и в последний раз
обхожу свою тюрьму.
Забор. Проталкиваю пальцы через проволоку и
тянусь вверх. Покинув это место с Айзеком, Сапфира
могла забыть снова, включить забор. Если она
вернётся, я не хочу быть здесь. Я скорее умру от
холода свободной в лесу, чем запертой за
электрическим забором, где буду превращаться в
кубик льда.
Сапоги Айзека большие. Я не могу поместить
носок в восьмиугольники, которые составляют сетку
забора. Я поскользнулась два раза, и мой подбородок
врезался в металл как персонаж из мультфильмов
Луни-Тюнс. Чувствую, как по шее стекает кровь. Я