— В следующем году, — шепнул Макилюнь Ставрасу, идущему рядом с Шельмом в первом ряду семейства Икуф. — Мы высадим их по-другому, и драконам тоже будет удобно идти рядом с нами. Просто в этот раз это было весьма неожиданно и некоторые моменты, к сожалению, были не учтены.
— Ничего — Коротко хмыкнул лекарь, отозвавшись точно так же шепотом, — Первый блин всегда комом.
— Ничего. Надеюсь, последующие будут лучше. — Убежденно произнес палач и вернулся к своим, где, среди палачей вышагивал в образе человека Эр и уже откровенно волновался из-за его отсутствия рядом с собой. Не очень-то уютно одному среди совсем посторонних людей, точнее масочников, в жутких, носатых масках.
А к Ставрасу поближе подобрался Шельм.
— И долго нам так идти? — перекладывая в другую руку бумажный фонарик, чтобы иметь возможность обнять своего ненаглядного шута, поинтересовался лекарь, склонившись к самому уху.
— До Дома Советов, — пробормотал тот, с удовольствием прижимаясь к теплому боку своего дракона.
— Ясно, — отозвался лекарь, прижимая его еще ближе. — А что будет потом?
— Сначала комедия, — шут улыбнулся, глядя в вечернюю даль, расписанную в алые тона заходящим солнцем. Тут его улыбка сделалась лукавой, на лице проступило предвкушение, — А потом мой танец.
— А что за девушка будет с тобой танцевать? — Подыграл ему лекарь, прекрасно заметив косой, заинтересованный взгляд синих глаз.
— Изабелла. Но с чего ты взял, что это будет именно девушка? — лукаво прищурившись, невинно полюбопытствовал Шельм.
Ставрас нахмурился.
— Ты хочешь сказать…
— У нас нередко женские маски носят мужчины, а мужские женские, поэтому мы так спокойно относимся к однополым союзам. — Ответствовал Вольто, поправив свою безликую маску, которую он собирался сменить на арлекинью, лишь вступив в круг танца масок.
Дракону же пришлось подавить в себе острое желание стянуть с лица выделенную ему, как приглашенному немасочнику, особую маску, внешне напоминавшую коломбину, но без украшений, простую и гладкую, закрывающую лишь глаза. У него она была серебристого цвета. Почему именно такого? Ставрас не узнавал. Просто Шельм сказал, что эта маска на время карнавала его, и дракон не нашел причины с чем-либо спорить. Принял и надел. И вот теперь она ему мешала. Хотелось сорвать её с лица и продемонстрировать этому ветреному мальчишке, как возмущает его этот легкий, почти игривый тон. Но он сдержался. Необоснованная ревность еще не повод портить окружающим праздник, так ведь?
А чуть поодаль, позади них, тоже в колоне семейства Икуф, шли Тай и Лий, отчаянно косящиеся друг на друга, но пока не спешащие заговорить. Первым не выдержал Арлекин, облаченный в зеленый ритуальный наряд, с пуговицами в виде масок, которые в момент переодевания весьма заинтересовали Лия. Он даже подошел и осмелился прикоснуться. Тай замер как вкопанный. На самом деле в последние дни их отношения стали более чем натянутые. Оба знали причину, оба боялись произнести её вслух, заговорить. Поэтому такое поведение со стороны Савелия Белоголовника весьма смутило. Он даже дыхание затаил, обнаружив своего человека так близко от себя. А потом Лий поднял на него взгляд, все еще касаясь указательным пальцем пуговицы у него на груди, и они замерли друг напротив друга. Тай мысленно взмолился, не сразу сообразив, о чем просит. "Ну, давай же! Ну, скажи же что-нибудь!" Но Лий смущенно отвел глаза, отдернул руку и отступил.
Дальше одевались молча. Причем, даже когда Савелию понадобилась помощь с костюмом, в котором он немножко запутался, он ушел к Вольфу, не рискнув побеспокоить Мяту, у которой в тот момент находился Дормедонт. А Тай остался наедине с их все еще безымянной, черной малышкой и своими мыслями, которые отчаянно путались, но все дружно вертелись вовсе не вокруг карнавала, а одного единственного человека. Но, разве зеленый арлекин мог ему в таком сознаться? Конечно, нет. Гордый, своенравный, юный. Достоинства? Возможно. Но отчего тогда в их случае все это кажется лишь недостатками?
Тай не знал, как заговорить с Савелием о сложившейся ситуации. Как принято у арлекинов, с шуткой за пазухой и самоиронией в сердце, боялся. С Савелием такой номер мог бы не пройти, а оттолкнуть его еще больше юный арлекин не желал. Поэтому шли молча, а потом Тай не удержался, шагнул к Лию вплотную и соприкоснулся с ним плечом. Не толкнул, нет, просто пошел совсем близко к нему. И оказался вознагражден. Нет, человек не повернул в его сторону голову и ничего не сказал. Он просто нашел его руку, зажатую между ними, и переплел его пальцы со своими. У Тая непроизвольно вырвался прерывистый вздох. Но, стоило пальцам Савелия вздрогнуть, как мальчишка-масочник вцепился в его ладонь мертвой хваткой, не позволяя отстраниться и вырвать её. Савелий сглотнул. Тай, смотревший сейчас только на него, видел, как дернулось его горло. Ему самому было не по себе от всего происходящего между ними. Было и страшно, и муторно, и в тоже время счастливо. Не один. Больше не один. Навсегда. Ведь узы запечатления разорвать можно лишь в смерти. Не это ли счастье для арлекина, обреченного самой маской на вечное одиночество, скрытое за вуалью шутки?
— Я люблю тебя, — неожиданно для себя прошептал арлекин.
И человек запнулся на полушаге. Не ответил. Но Тай и не ждал ответа, повторяя про себя одним словом — "Люблю. Как друга люблю, как самого близкого человека. Люблю". И малышка-драконыш, старательно вышагивающая рядом с ними сбоку от Лия, повернула в их сторону голову и курлыкнула тихо-тихо, чтобы не нарушить торжественности почти безмолвного шествия. И Савелий услышал, о чем думал Тай. И снова промолчал, не передав через драконыша ничего в ответ. Арлекину стало грустно. Но он, уже по привычке, которая рано или поздно вырабатывалась у всех арлекинов, спрятал боль поглубже в сердце, игриво толкнул Савелия плечом и жарко выдохнул на ухо.
— Я пошутил, идиот! А ты поверил?
— Да. Потому что я не шучу, — неожиданно отозвался тот, резко повернулся к нему, с силой сжал руку и склонился, коротко поцеловав.
Тай дернулся, словно обжегшись. А Савелий снова устремил свой взгляд вперед, на спины идущих перед ними старших представителей семейства Икуф. И больше ничего не сказал, не видя, как отчаянно его масочник кусает губы, как бешено бьется жилка пульса на шее под воротником. И, конечно же, он не мог слышать, как безудержно бьется в груди сердце Тая.
Белоголовник не знал, что так бывает. Раз и все. И ты уже влюблен. Не в друга, в человека, ближе которого у тебя никогда не было и уже не будет, даже если ты выберешь когда-нибудь себе женщину и обменяешься с ней масками. Никогда. Страшное и такое обманчиво сладкое слово. Но как же оно манит, как же настойчиво притягивает душу!
Семейство Шлим точно так же, как Икуф, в силу своей многочисленности и особого, привилегированного положения, вышагивало отдельной колонной, но чуть в стороне. Во главе ее ступали Корнелиус и Арно Шлим, за ним шли их дети и внуки, а рядом, можно сказать, рука об руку, ступали король и королева. Палтус сам вызвался, когда ему представили главу семейства Шлим, быть приглашенным на карнавал именно Гибискусом. Почему? Элементарно. Как не крути, но король Драконьего Королевства, все еще оставался королем, поэтому выбрал Шлимов в первую очередь по политическим соображениям. Ведь именно к их семье принадлежал всем известный Лютикмилш, который напал на Дабен-Дабен, цыганский город. Так же еще несколько заговорщиков принадлежали именно к этой семье, хоть и к отдаленной её ветви. Поэтому Палтус своим решением выказывал редкостное доверие и открыто демонстрировал, что никто в Драконьем Королевстве зла не таит. К тому же, опять-таки, он настоял на том, чтобы пригласили только их с Камбеллой и Донта, который свое приглашение получил даже раньше королевской четы. И никакой вам группы поддержки в виде Королевской Гвардии в полном составе. Конечно, в официальной версии говорилось, что король всецело доверяет Совету Иль Арте, и это решение, ехать на территорию масочников налегке, тоже сопровождается исключительно политическими мотивами. Но на самом деле это было не совсем так. Просто король решил устроить себе небольшой отпуск. К тому же, здесь присутствовало столько драконов, что опасаться за свою жизнь было не совсем правомерно. Поэтому король и королева, скрывая лица под такими же масками, которую надел на себя Ставрас, шли рядом с Арно и Корнелиусом, изредка интересуясь у тех дальнейшим ходом сего действа. А позади медленно, не торопясь, вышагивали Мята, держащая под руку Дормидонта. И где-то слева от них, неся на руках белую дракониху, шел Вольф, а за ними уже все остальные представители славного семейства.
Кэт улыбалась. Тепло, почти с нежностью. За этот неполный месяц она очень сильно повзрослела. Не внешне. Нет. Она осталась все той же совсем молоденькой девушкой, а внутренне. Появилось в ней некая степенность, уверенность. А дерзость, перенятая у друга-арлекина, отошла куда-то вглубь. Затаилась. И обитатели Драконария знали, кто всему виной. Дормидонт — это он так на нее повлиял, точнее их роман, который изменил и самого гвардейца. Он словно бы очнулся ото сна. Стал чаще улыбаться, а уж о тех взглядах, которыми он порой одаривал свою юную возлюбленную и говорить не приходилось. То время, что они провели вместе, показало, как они подходят друг другу, как дополняют. И лишь тяжелые взгляды Корнелиуса, который пока никак не мог решиться разрушить счастье любимой внучки, омрачали их любовь. Почему? Потому что старый масочник, в отличие от окрыленных любовью Мяты и Донта, никогда не забывал, что такой союз обречет юную Скарамуччу на бесплодие, ведь общих детей у масочников и людей никогда не рождалось. Никогда. Страшное слово. В этом случае очень страшное. Но пока любовь не была омрачена им, пока эти двое были счастливы.
И Мята улыбалась, вспоминая тот самый Танец Жизни, который она танцевала для Донта прямо в королевском дворе, под изумленными взглядами гвардейцев. И победила. Ну, еще бы! Ведь уже на следующий день был объявлен королевский бал, на котором Гибискусмилш пригласил королевскую чету на карнавал. А его дочь Мята пригласила Дормидонта, правда не на карнавал, на него она позвала его раньше, а конкретно на этот бал, и провела его рядом с ним, будучи на редкость щедрой на поцелуи и нежной. Такой нежной, что, как признался потом Донт, у него весь вечер шла кругом голова и хотелось делать глупости. А потом они снова танцевали, возле Драконьего Дома, под светом магических фонарей. Танцевали, обмениваясь, почти смертельными ударами, танцевали, прерываясь на поцелуи, и поднимали оружие вновь. И это было просто немыслимо, волшебно, прекрасно. И Мята сходила с ума от любви, а Донт уже тогда казался себе безумцем. А потом был Драконарий, куда их принес на своей мощной, чешуйчатой спине Кузя, подозрительно молчаливый в тот вечер. Комната Мяты и ночь, которая запомнилась на всю жизнь. И в тот момент думать о таких несущественных, взрослых и, кажущихся, пока незначительными вещах, как будущие дети, которых никогда не будет, было бы глупо. Они и не говорили. Точнее, даже не вспоминали о том.
Гиня и Мур замыкали колонну Шлимов. Почему? Да, потому что должен же кто-нибудь присматривать за драконами и успокаивать их если что? Масочник и оборотень вызвались сами. Поэтому сейчас шли между Тилем и Бимом, молчали. Лишь изредка Мур ловил на себе заинтересованный взгляд Гини. Правда, приходилось регулярно отвечать на вопросы, сыплющиеся с обоих сторон. К тому же сбоку от Бима старательно вышагивал Кузя, а рядом с Милем Жерель, с гордостью демонстрируя особые наряды, которые специально для них спроектировал Гиацинт, и им тоже было все интересно. Сколько им еще идти? Что будет потом? А Танец Масок — это красиво? А полетать потом можно будет? А потрубить? Как зачем? Ну, чтобы поздравить всех, подбодрить, нельзя? А после танца что? Банкет, да? А нас покормят? Как это не едим? Очень даже едим, там ведь что-то вкуснющее будет, да? Да? А что еще интересненькое намечается? А бумажные фонари зачем? Традиция и все? Как просто для красоты? Это же не интересно! И вообще, мы бы тоже могли их тащить, почему нам не дали? Не подумали? Зря-зря. Сделали бы побольше, у нас бы здорово получилось. А почему Арлекин танцует именно с Изабеллой? А из какой семьи будет девушка? Как это не факт, что девушка? Вы что же, все-все такие ненормальные, как ваши Арлекины? Так, минуточку, как это Гиня, если бы его позвали, танцевал бы в платье? Он же мужчина! Почему, почему? Да, не может быть! Вы нас разыгрываете! Ну, масочники, ну выдумщики! Ой-ей!
Первый блин — всегда комом. Это общеизвестно. Но масочники со своей стороны попытались сделать все, чтобы гостям их праздника было комфортно и весело. Разумеется, всего предусмотреть не удалось. Но чувствовалось, что все приложили максимум усилий. Уже за это драконы и их люди были им благодарным.
Недопонимание началось с комедии. Карнавальное шествие — самое простое действо из всех возможных, прошло без сучка и задоринки. Все немного расслабились — и приглашенные гости, и хозяева празднества. Но самое трудно только начиналось.
Всегда немного обидно, когда непонятно, где нужно смеяться. В комедии Дель Арте, обязательной на любом карнавале, играли члены совета Иль Арте. То есть все девять масок, включая палачей. Последние в иерархии масочников всегда стояли особняком, но карнавал стирал границы между игрой и жизнью, между смертью и игрой, поэтому даже они принимали в нем участие.
Бревенчатый помост возвышался у подножия могильного холма. Место было выбрано не случайно. Считалось, что в карнавальную ночь случаются чудеса и даже мертвые, унесенные за пределы мира черными арбогастами — его хранителями, возвращаются, чтобы посмотреть на игру теней в комедии Дель Арте. И, затаившись где-то поблтзости, наблюдают вместе со всеми танец влюбленных. Именно им заканчивалась комедия.
Влюбленные — это особые роли. Они всегда, во всех сценариях — и иронично-комедийных и драматических, держатся особняком и, в тоже время, именно вокруг них вращается весь сюжет, все действо. Но ни драконам, ни королю с королевой и прочим гостям никто не удосужился об этом рассказать. Поэтому, пока масочники, кто в открытую, кто украдкой — лишь приподнимая уголки губ в улыбках, смеялись над искрометными, по их мнению, диалогами участников представления, гости смущенно молчали. Им было несмешно. Но спросить или признаться в этом напрямую было как-то совестно. Особенно королю, который, неожиданно для себя, только сейчас понял, насколько мало он, кому полагается знать все и обо всех, понимает в этом загадочном народе.
Первым неладное заметил Макилюнь. Все-таки палачи масок — это особая каста. Им ведомо многое из того, о чем иные и понятие не имеют. И в тоже время, они, как не странно, хоть и были такими же чужими этому миру, лучше остальных научились прислушиваться к нему и понимать его.
Он спросил у Эра, который молчаливо стоял по правую руку от него.
— Не смешно?
— Непонятно, — одними губами ответил тот и подозрительно тяжело вздохнул.
— И остальным тоже?
— Им еще больше. Только ты первым заметил.
— Сейчас и другие обратят внимание.
— А почему Шельм ушел? Он ведь играть не должен, только танцевать.
Макилюень заподозрил в этом вопросе неладное.
— Ты сам спрашиваешь или Ставрас через тебя? — Осторожно уточнил палач.
Его дракон повернулся к нему и немного пристыжено улыбнулся.
— Ему проще у меня спросить, раз уж мы все равно с тобой это обсуждаем. Он не хочет отвлекать шута, чтобы тот не делал.
— Он был выбран в качестве Арлекина, участвующего в представлении на правах влюбленного.
Эр, услышав это, тут же напрягся.
— Как это — влюбленного?
Макилюнь вздохнул. Сейчас, попытавшись взглянуть на происходящее на помосте беспристрастно, он внезапно осознал, как это может выглядеть. И понял, почему Шельм не потрудился сам рассказать Драконьему Лекарю о тонкостях открытия карнавала. Одно из двух, либо ушлый шут в очередной раз решил продемонстрировать своему дракону арлекиний характер, либо побоялся, что тот его танцевать не отпустит. Заревнует, и придется отказаться. Но то, что Шельм хотел станцевать на этом карнавале, было очевидно с самого начала. Такая честь выпадает лишь раз в жизни. К тому же, не только для него это было по-настоящему важным событием. Но и для всех масочников тоже. Ведь впервые перед ними будет танцевать не только Арлекин, но и Вольто. И как теперь оправдать его в глазах Ставраса Макилюнь, привыкший заранее предвидеть неприятные повороты, пока не знал. Но решил, что бездействие — худшее, что можно выбрать.
Он попытался объяснить, обращаясь к Эру, но в первую очередь подбирал слова для Ставраса, который, как и все остальные драконы, слушал палача через его молодого дракона.