– Ты что… собираешься… убить меня? – поддразнил его Дариус.
– Вполне мог бы, – подмигнул ему Роуэн.
Дариусу не хватало воздуха для ответа, и он молча, без возражений согласился. Собрав все силы, чтобы дойти, он опирался на Роуэна, пока они не добрались до стоявшего у окна мягкого кресла для чтения.
– У меня особый подход к использованию температуры, и есть несколько интересных работ, подтверждающих мою теорию, – так что тебе повезло, Дариус Торн. Ты дал мне возможность проверить некоторые догадки. – Достав стетоскоп, Роуэн прижал холодный металлический диск к спине Дариуса. – Разговор о сокровищах может подождать до завтра. По общему мнению, пожар сегодня вечером устроил Шакал, и, вероятно, на какое-то время он оставит свои проделки, так что у нас масса времени, чтобы тщательно все обсудить. – Замолчав, он вслушивался, а затем передвинул диск прямо на голую кожу Дариуса и, наклонившись, сосредоточился.
Дариус покачал головой, но ничего не сказал. Он пообещал Елене вернуться как можно скорее и не хотел задерживаться в Лондоне даже на час. Он позволит Роуэну ворчать и применять любое лечение, которое тот считает необходимым, даже отдохнет день или два. Однако как только сможет встать и идти без того, чтобы комната наклонялась, одерживая над ним победу, он отправится в обратный путь.
– Теперь до конца ночи все будет спокойно. – Роуэн выпрямился и засунул стетоскоп в большой карман куртки.
В этот момент в парадной снова зазвонил колокольчик, и Дариус почти вздохнул при виде комичного выражения удивления на лице друга.
Роуэн извинился, а Дариус, закрыв глаза, прислушивался к любым звукам внизу, свидетельствовавшим о неприятностях.
Холодный воздух приятно касался его лица и значительно облегчал боль в груди, позволяя Дариусу делать пусть и поверхностные вздохи, но без того, чтобы задыхаться и кашлять.
Вошла Гейл и, постелив на подоконник фланель, поставила на нее тяжелую фарфоровую чашу с горячей водой, от которой поднимался пар.
– Ну вот, следите, чтобы она не упала, и старайтесь как можно глубже вдыхать этот пар.
Даже сквозь устоявшийся запах копоти и пепла Дариус различил запахи мяты и аниса, плывущие от поверхности воды, и еще несколько других, которые не мог определить.
– Как прикажете. – Он послушно наклонился вперед, и зимний ветерок донес лечебную смесь ароматов домашних снадобий. – Это было… письмо?
– Не совсем письмо. Джозайя послал своего ночного сторожа, мистера Крида, за лекарством, но на него вечером напали, и мы уложили его в постель внизу, где Роуэн присматривает за ним. – В фиалковых глазах Гейл отражался страх. – В записке мистера Хастингса говорится, что больше никто не пострадал и что они в безопасности. И все же, возможно, «Отшельникам» следует подумать об изменении тактики?
– Согласен, – кивнул Дариус. – Можно мне… перо и бумагу?
– Конечно. – Гейл пошла за переносной конторкой для письма, стоявшей на столе. – Вот.
– Спасибо. – Взяв у нее стойку, Дариус на мгновение восхитился ее мозаичной поверхностью и хитро спрятанными ящичками. – Не бойтесь, миссис Уэст. Все это разрешится… достаточно скоро. А потом мы все заживем по-настоящему спокойной жизнью и однажды пожалеем, что с нами больше не случается ничего захватывающего.
– Это только мечта. Я даже не думала, что когда-нибудь буду стремиться к скуке, но в данном случае, полагаю, вы правы. – Гейл достала из кармана небольшой флакон. – Вы должны это выпить.
– Мне… нельзя… заснуть.
– Тогда выпейте это, – твердо сказала Гейл. – И я оставлю вас с вашим письмом.
Дариус улыбнулся, не в состоянии больше разговаривать без того, чтобы глотнуть воздуха. Сироп был сладкий, с ароматом перечной мяты, и Дариус не почувствовал в нем ни капли снотворного. Но все равно в холодной жидкости было что-то успокаивающее и облегчающее боль в горле. Он отдал Гейл пустой флакон и, достав бумагу, установил конторку. Гейл осторожно перемешала лечебную воду в большой чаше и оставила Дариуса отдыхать.
Дариус начал записывать все, что, как он надеялся, будет важно для друзей, и как мог ясно излагал свою теорию о том, что они столкнулись с более сложной головоломкой. Он писал, пока у него от напряжения не начала дрожать рука, а слова не стали расплываться на странице.
И в конце концов изнеможение окутало его темнотой.
Глава 12
Для Изабель его отсутствие оказалось очень заметным. Почти две прошедшие недели безумно медленно тянущегося времени испытали ее характер во всех отношениях. Тишина дома, хотя время от времени и прерываемая живым обменом любезностями в кухне между миссис Макфедден и мистером Макквином, была удушающей. Одиночество усиливало страхи, но даже самая рациональная часть ее мозга признавала, что что-то изменилось.
Ее растущая привязанность к мистеру Торну не вызывала сомнений.
В тот короткий отрезок времени, что она его знала, Изабель было легче менять направление своих мыслей и отвлекаться разговором и едой, игрой в шахматы и книгами. В присутствии Дариуса она верила в свою свободу и чувствовала естественную потребность в общении и развлечении. Но никогда в своей жизни она не была столь захвачена воспоминаниями о чьем-то слове или жесте.
Вопреки возражениям миссис Макфедден она, когда позволяла погода, начала удалять погибшие растения в саду. Она попросила у экономки рабочие перчатки и кое-какие садовые инструменты и при каждом удобном случае пользовалась возможностью уйти из дома и отвлечься.
Хаос в маленьком запущенном саду медленно уступал место какому-то подобию порядка. И Изабель немало удивилась, обнаружив красивую мощеную дорожку, которая петляла по небольшому двору, скрытая под неубранными листьями. Камни, выложенные плавными кривыми, образовывали символ бесконечности, и перед Изабель начали раскрываться возможности этого пространства.
– Несколько цветников и симпатичных бордюров из лаванды – и получится сказка, – произнесла она вслух. – Я попрошу Хеймиша найти скамейку и поставить ее в тенистом уголке. Весной здесь будет чудесно!
В холодном воздухе не слышалось эха, и Изабель поежилась от того, как сухо прозвучали ее слова.
– Я призрак в призрачном саду, – прошептала она своему бледному отражению в грязной луже и, присев с корзиной, продолжила свою работу, принявшись выдергивать вьющиеся стебли из того, что, по-видимому, было заброшенным водоемом.
До весны оставалось всего несколько недель, и Изабель понимала, что глупо мечтать увидеть его сад вернувшимся к жизни. К тому времени ее здесь не будет. Самсон поправится, и ей придется поступить правильно и освободить мистера Торна от его клятв. Он был очень добр, и они отгородились от мира стенами Трои – но, если вспомнить Гомера, ценой одного эгоистичного поступка стала гибель целого королевства.
Она не хотела видеть, как что-то произойдет с миром Дариуса. Его уютное гнездышко, огражденное книгами, представляло собой оазис, который Изабель хотелось защитить. Она задумалась, знают ли друзья о его спокойном характере и ценят ли героические усилия, которые он проявляет, разгадывая невероятно запутанную головоломку, включающую в себя священные предметы. «Отшельники» поразили ее своим странным названием, но если они заслуживают доверия и преданности Дариуса, то она сделает все возможное, чтобы доверять им в обмен на их заботу о мистере Торне.
В Дариусе нет ни капли снобизма.
Она завидовала дару просто забывать все самое плохое, что преподнесла жизнь. Ее спина зажила, однако Изабель все еще вздрагивала при громких звуках и страдала от приступов тревоги.
Но она гораздо сильнее. Она не скатывается в пучину дурных воспоминаний при каждой мысли о Ричарде и чувствует себя так, будто это случилось с другой женщиной.
Жизнь Изабель до ее появления у Дариуса казалась ей все более и более далекой. Думать о ней было все равно что вспоминать движения в танце или наблюдать за балом с балкона. Каждый шаг, который она делала до встречи с Дариусом, был таким же определенным, как в кадрили, и пока она не согласилась выйти замуж за Ричарда, жизнь преподнесла ей всего несколько сюрпризов.
Внезапно на нее что-то нашло, и Изабель без единого внутреннего возражения порывисто сняла перчатку с левой руки и увидела золотой блеск. Это была совершенно простая вещь, плоский обруч, но он символизировал клубок боли и унижения, которые принес ей брак. Подойдя к мечу, торчавшему из земли рядом с розмарином, она сняла свое обручальное кольцо, выкопала довольно глубокую ямку рядом с мечом и сделала свое небольшое подношение духам этого сада.
Вот так. Погребено без печали. Она добьется тех маленьких свобод, какие возможны. А если существует дьявол, которому нужно платить, она укажет ему это место и заплатит золотом.
– Собирается дождь! – крикнула миссис Макфедден из выходящего в сад раздвижного окна. – Вы уже испачкались, но не стоит промокать насквозь!
Встав, Изабель тщательно отряхнула остатки грязи со своего дневного платья. Взглянув вверх на небо, она испугалась клубившихся над ней черных облаков.
– Пожалуй, вы правы, миссис Макфедден. Я сейчас же приду.
Собрав инструменты, она взяла корзину и послушно направилась к дому.
– А-ах! – Миссис Макфедден неодобрительно сморщила нос. – Вы такая утонченная леди, а выглядите как грязный тролль! – Пожилая женщина сжала губы в тонкую линию.
– Да, зато взгляните, как я привела в порядок ящики для растений в вашем кухонном саду, миссис Макфедден. Разве не чудесно восстановить его?
– Чудесно. Не стану лгать. Но вы до смерти простудитесь, сидя там, на холодной мокрой земле. И чему я должна радоваться, когда вы копаетесь под этой ивой?
– Со мной все прекрасно, – со смехом отозвалась Изабель. – Свежий воздух приносит мне массу пользы.
– Возможно, и так, – миссис Макфедден скрестила руки, – но не пытайтесь убедить меня, что эта грязь полезна для моих чистых полов! Снимайте обувь здесь, а потом оставьте все, что можно, на полу у двери, чтобы постирать. У меня есть чистое одеяло, чтобы обернуть вас ради приличия, но Хеймиш отправлен в конюшню, так что не беспокойтесь насчет этого болвана.
– Вы очень предусмотрительны, миссис Макфедден. – Изабель знала, что спорить бесполезно.
Отряхнув с сапог засохшую грязь, она сняла их и поставила в деревянный ящик, установленный внутри у двери. Миссис Макфедден помогла ей снять пальто, фартук и платье, но Изабель настояла оставить нижние юбки и сорочку. Даже зная, что Хеймиш точно не встретится ей по дороге, она не собиралась бродить по дому в одном только стеганом одеяле.
Хотя она и распустилась совершенно, но существуют некие рамки, за которые леди не должна выходить!
И еще Изабель не хотела, чтобы миссис Макфедден увидела белую королеву, которую она привязала на ленточку и повесила на шею, чтобы держать ближе к сердцу.
«Я не хочу показывать свой талисман! И не сниму его, пока Дариус не вернется…»
Поднявшись наверх, Изабель надела чистое платье и, застегивая блузу, поняла, что даже в этих глубоко личных делах Дариус подумал о мелочах. Купленные им платья были не только красивыми, но и удобными, позволяющими ей переодеваться без помощи горничной. Все они застегивались спереди или давали возможность удобно расправить их.
Ее поражала его внимательность и великодушие. Дариус заботился о ней во всем и не упускал ничего, если полагал, что ей будет приятно или добавит удобства.
Дариус поцеловал ее – это совершенно точно. И Изабель достаточно знала жизнь, чтобы понимать, что он хочет ее. И она не ослепла настолько, чтобы не замечать влечения, которое чувствовала к нему. Конечно, она не сомневалась, что если бы в тот день ему не пришлось стремительно уехать в Лондон, она бесстыдно попросила бы его еще раз нарушить мораль.
Целовать Дариуса было все равно что в первый раз попробовать сахар – и открыть страстную потребность в сладостях, которая никогда не уменьшится.
Это стыдно, но это правда, которую она не может отрицать.
Предавшись страсти, она ступила бы на опасную дорожку, но новый бунтарский голос внутри ее объявил, что ей, возможно, уже нечего терять, так как ее уход от мужа будет расценен всеми как поступок аморальной женщины.
Но ведь сердце… это совсем другое дело?
Предложение полностью довериться своим инстинктам пугало.
Ричард причинял ей физическую боль, но хуже всего то, что ее сердце было предано и полностью разбито. Ведь она любила его. Должна была когда-то любить. Или она просто представляла себя влюбленной?
Теперь Изабель сомневалась во всем.
Если ее симпатия к Ричарду была благонравной и «нормальной», то в той власти, которую теперь имел над ней Дариус, не было ничего спокойного или благонравного. Он занимал ее мысли наяву и оставался с ней в ее снах. Он изгнал большую часть ее ночных кошмаров, заменив их причудливыми эротическими сценами, где занимался с ней любовью на восточном ковре в библиотеке перед камином или в медной ванне у себя в спальне.
В ее снах о нем не было ничего успокаивающего – только нарастающее беспокойство, побуждавшее ее проводить все дни, блуждая по дому и двору и размышляя над тем, что сказал Дариус о различии между любовью и видимостью любви. Изабель прибралась в библиотеке, вытерла пыль и навела порядок на столе, изо всех сил стараясь не переложить какую-нибудь вещь слишком далеко от ее привычного места. Система Дариуса была загадочной, но Изабель уважала его и понимала: он видит стопки бумаг и странных записей в совершенно ином свете, нежели случайный человек. Карты выглядели мистическими, а его зарисовки покоряли настолько, что заслуживали права быть вставленными в рамы.
При этом Изабель избегала развлечений.
Сейчас она сошла вниз, чтобы одной пообедать в библиотеке за его письменным столом, как делала каждый вечер после его отъезда. Миссис Макфедден позволила ей сохранять заведенный порядок, словно интуитивно понимала, как он ей приятен.
А потом она работала при свете лампы, читая как можно больше в надежде, что, когда Дариус вернется, не возникнет вопроса о ее ценности как помощника. Она находила записи и наброски по всей библиотеке, так как он закладывал их между страницами, чтобы отметить нужное место в книге или добавить свои соображения к авторским. Разбирая все бережно и осторожно, насколько возможно, Изабель напоминала себе, что у нее имеется его разрешение.
Но даже при этом, когда она выдвинула верхний ящик стола и увидела записную книжку в зеленом кожаном переплете с его инициалами, она замерла.
Что, если эта книжка сугубо личная? А если Дариус узнает, что она дотронулась до нее, и рассердится?
Старые привычки боязни и смирения, которые привил ей Ричард, столкнулись с ее нынешней независимостью и естественной свободой, которые гарантировал ей Дариус. Постепенно любопытство взяло верх, и Изабель, достав большую записную книжку, заглянула в нее.
Там были записи исключительно личного характера: наброски планов, касавшихся дома и сада, и соображения по модернизации конюшни под руководством Хеймиша. Изабель уже собралась закрыть книжку, когда ее взгляд привлек карандашный рисунок.
На зарисовке она прижималась щекой к морде Самсона, а ниже была надпись, сделанная рукой Дариуса. Он обладал талантом художника, но ее вниманием завладело написанное.
«Божественный миг и столь мимолетный… Но оказаться в ее присутствии в такой откровенный момент, когда раскрылась нежность ее сердца и животное счастливо принимает ласки… Я покорен и порабощен. И сделаю все возможное, чтобы эта богиня оставалась на безопасном расстоянии».
– На безопасном расстоянии? – прошептала Изабель. – От Ричарда или от него самого?
Уши у Изабель горели от стыда, а руки дрожали, и она положила записную книжку на прежнее место. Изабель присвоила проблеск его чувств и лишила себя способности отрицать, что их положение в равной мере воздействует и на него.
Она встала из-за стола и ходила по комнате, пока наконец не вернулась к стене с полками и не вытащила наугад том по Индии.
– Ну давай же, – подстегнула она себя. – Грезы о нем никуда не приведут тебя. Читай и докажи, что ты больше, чем какая-то пустышка в юбке.