- Включай! – ору диджею и, махнув рукой, даю позволения возобновить мероприятие. Спустя мгновение музыка заиграла вновь.
Ирка, недобро улыбнувшись, встает - что сказать: гордости ей не занимать - и стряхнув кусочек еды с плеча, удаляется на выход.
- Тебе страшно? – спрашиваю у ухмыляющегося Кира.
- Честно? Вообще до пизды, - безразлично пожимает плечами и просит официанта поменять стол и все содержимое.
Домой меня заносят двое, Кир и Яр. Какого хера он там взялся, не понял, но узнал его по одеколону.
- Пустите, я сам смогу, - отбрыкиваюсь и пытаюсь выпутаться из их хватки.
Кир ржет, как конь, Яр матерится.
- Ты это говорил пять метров назад, после чего красочно упал и попросил тебя не кантовать.
- И почему моя просьба не была выполнена? – язык заплетается, и говорить физически тяжело.
- Ну, ты на улице лежал, холодно же, - все еще ржет Кир, запинаясь на ступеньке. Его вовремя ловит подскочивший отец. Вся эта хрупкая композиция заваливается на ступеньки и ржет. Не, не так. Мы ржем, а взрослые дяденьки матерятся.
Когда добираемся до моей комнаты, меня пинком туда закидывает Яр. Только отец собирается увести Кира, дергаю его на себя, и с воинственным воплем «Отдай!», мы заваливаемся на пол моей комнаты. Этот конь хохочет, конечно - он–то на меня упал. Я, скинув его и показав всем удивленным еблам средний палец, на корячках подползаю к двери и захлопываю ее.
Пока мы добираемся до кровати, проходит целая вечность. Кое-как заваливаемся и, проржавшись, вырубаемся почти одновременно.
Сквозь сон слышу голос отца:
- Кирилл, выйди.
Показываю ему средний палец, притягиваю привставшего на локтях лохматого блондина к себе за шею и утыкаюсь ему лицом в макушку, намертво прижав к себе.
Дверь хлопает, даже почти обижено, но мне глубоко насрать на все перемещения, если они не касаются непосредственно меня.
Часть 14
- Ты будешь с этим что-то делать? – голос Ярослава был пропитан возмущением.
- А что не так? – Юрий перевел на своего заместителя скучающий взгляд, но это обманное, напускное безразличие могло подействовать на кого угодно, но только не на того, кто знает его, как облупленного.
- Кончай строить из себя безэмоциональную глыбу льда! – вспылил Яр и, подскочив на ноги, сделал несколько кругов по кабинету. – С Виком, что делать будешь?
- Ничего, а что надо?
- Юр, ты долбоеб? Скажи честно и я отстану.
- А ты безработный? Скажи честно и я подпишу заявление, - в тон ему ответил начальник и, развернувшись в кресле, уставился в темнеющее окно.
Вот уже два месяца Юрий перестал узнавать своего сына. Его никогда не бывает дома, в школе он появляется в лучшем случае пару раз в неделю, и то умудряется учудить там скандал. Его словно подменили. Он стал тем, кем являются его ровесники, выросшие в подобной среде вседозволенности. Он стал много курить, часто приходит домой пьяный, а то и вовсе ночует, где придется, не показываясь на глаза по нескольку дней. Даже Кирилл не всегда может его найти. Сомнительные компании молодых ребят, невнятная речь временами, а еще он замкнулся в себе и совершенно не идет на контакт. Он стал тратить много денег, очень много, что тоже на него не похоже. И ладно если бы это было только временно. Вик перестал на дух переносить людей, совсем. Попытка сдружить его хоть с кем-то потерпела такой крах, что даже вспоминать не стоит. Он дерзит, хамит, не только сверстникам, но и учителям, да и просто прохожим. Он не просто зазнался, а в край охуел. Юрий думал, что мальчик просто так переживает разрыв (а то, что он не общается со своим бомжом, мужчина точно знал), что переболеет, а с каждым днем положение вещей все ухудшалось и уже не ясно, возможно ли исправить хоть что-то?
Последней каплей было, когда Яр забирал пацана из вытрезвителя. Как он там оказался, никто точно не знал, но ему грозил реальный срок за нападение и разбой. Доказать, что мальчика просто подставили, было практически не реально, но с помощью денег удалось легко замять это дело.
- Я не знаю, Яр, не знаю, - устало выдохнув, Юрий растекся по креслу и прикрыл глаза, зная, что сейчас услышит.
- Так может дать ему то, что он хочет?
- НЕТ! Это исключено.
- Тогда раскинь извилинами и вытащи пацана из того дерьма, в которое сам его и столкнул, - Яр прокричал эти слова в лицо Юрию и выскочил из кабинета, хорошенько хлопнув напоследок дверью.
- КУДА?! – рявкнул он на вышедшего из комнаты Вика.
Парень даже не обернулся и спокойно продолжил спускаться дальше.
- Я тебя спрашиваю… - преодолев разделяющее их расстояние в пару шагов и схватив мальчишку уже на лестнице, Яр со всей силы дернул его на себя и припечатал к стене. Он многое хотел сказать, столько, что мысли кипели в голове, но стоило только увидеть помутневший, совершенно пустой и, кажется, мертвый взгляд серо-зеленых глаз, как у него в душе все оборвалось. Это было невозможно наблюдать ни морально, ни физически. Он медленно отступил в сторону, соскальзывая ослабевшими пальцами с рукава пуховика и, развернувшись, пошел прочь. Неважно куда, главное подальше от этого мертвого безразличия.
А Вик непонимающе посмотрев в след мужчине, развернулся, и спокойно побрел по своим делам, напевая под нос незатейливую песенку. Как всегда сел в авто, тронулся с места и уехал вдаль, туда, где сможет забыться.
И никто в целом мире не знал, что за напускной безбашенностью и взрывным безответственным эгоистичным бунтарством, скрывался маленький мальчик, запертый в своих чувствах, запутавшийся в своей безответной любви, как птица в колючих ветвях терновника. Он был вынужден умирать каждую ночи, когда не был мертвецки пьян и не мог просто отрубиться, и возрождался вновь каждое утро, открывая глаза, понимая, что произошедшее вовсе не сон и надо жить дальше. Этот ад на земле сжигал его изнутри, убивая в нем все человеческое. Единственное чего желала его душа, это быть рядом с тем, кто вытянул душу из тела, заменив ее своей. Но он не нужен был тому, кто дорог, и он проживал каждый день, мечтая в одно утро не проснуться, а умереть, с улыбкой на губах, чтобы ему снился тот единственный, забравший его с собой.
***
- Ты как? – Сашка плюхнулся на свободную табуретку на старенькой кухне и в упор уставился на притихшего у окна парня.
За прошедшие два месяца произошло столько всего, что иногда было страшно звонить Глебу и узнавать, жив он или нет, потому что уверенности в его здравии не было никакой.
Он оставался все таким же скрытным, язвительным и колким, разве что агрессии прибавилось, и ее ощущали все. Она была животная, необузданная и никто не знал, во что она выльется. Одно было известно точно – Глеб сломался. Нет, не физически, морально. Что могло произойти, не знал никто. Глеб на вопросы отмалчивался, уходил от ответа, или посылал прямым текстом. Было страшно на него смотреть, не зная, что он вычудит в следующую минуту, потому что его глаза потухли, в них не осталось жизни.
Сейчас он был немного бледен, слегка исхудал после больницы, но вроде организм справляется и Глеб идет на поправку.
Тот день, три недели назад, Саша не забудет никогда. Его словно тянуло к соседу, необъяснимо сильно, нестерпимо. Когда никто не открыл дверь после третьего звонка, к мобильному Глеб не подходил, Сашка решился на отчаянный шаг.
Когда-то давно Глеб оставил ему запасной комплект ключей, так как имел по обыкновению своему привычку терять ключи на раз. И вот сейчас они как раз пригодились. Открыв дверь, сразу повеяло холодом. Зябко передернувшись от сквозняка, он, не разуваясь, прошел в комнату, не обнаружив там Глеба, вздохнул с облегчением, и собирался уходить, как краем глаза заметил полосочку света, пробивающуюся из-под приоткрытой двери ванной.
Несколько шагов, сердцебиение учащается слишком стремительно и стоит только распахнуть дверь, как стон, почти вой, срывается с губ.
Глеб лежит на полу, сжимая в руках пустой пузырек, в котором он обычно хранит наркоту. Он как сломанная кукла, с плотно закрытыми веками и свернутый в компактный клубок. Его грудь едва вздымается, на коже выступили бисеринки холодного пота, нитевидный пульс прослушивается с трудом. Это был ад!
Быстрое промывание желудка, благо Сашка подоспел вовремя, едва живое тело на руках, почти захлебывающееся своей же рвотой и слезы, у обоих: у одного не осознанные, а у Сашки истерические. Видеть близкого человека таким… таким слабым, беспомощным, нереально больно.
Скорая, очистка организма, капельницы и диагноз – передозировка.
Черт!
Неделя реабилитации, попытка наставить его на путь истинный, и вот он дома, все такой же неприступный, совершенно не раскаивающийся в случившимся, и снова на таблетках.
- А что со мной станет? – Глеб безразлично пожимает плечами и забирается с ногами на подоконник, глубоко затягивается и выдыхает дым в приоткрытую форточку.
Он не думает ни о чем, просто курит, и дышит свежим воздухом.
Как сильно поменялась его жизнь в последнее время? О, это сложный вопрос. Возможен ли ад в аду? Вы скажите нет? А Глеб уверен в обратном. С исчезновением несносного мальчишки все пошло не так. Жизнь, и до того бывшая серой, теперь превратилась в сплошную черноту, в которой нет просвета. Он и сам не понимал, что с ним происходит, почему так замирает сердце, которое давно уже окаменело и перестало чувствовать хоть что-то? Почему ночью просыпается от кошмаров, сжимает подушку в пальцах с такой силой, что их сводит судорогой, и воет в нее, не в силах держать все в себе, сил больше нет. Почему, когда отвозил тачку заказчику, краем глаза в одном из местных клубов заметив обожранного Вика, в компании таких же пьяных, как он тел, приехал домой и, не раздумывая, нажрался таблеток? И почему… Слишком много вопросов, слишком много боли, но менять что-то он и не пытается. Не видит смысла. Если бы пацан хотел, он бы уже давно приехал, позвонил, написал, черт подери. Глеб бы ему собственноручно ебало разбил за вытрепанные нервы, но простил бы. Но телефон молчал и постепенно Глебом овладела такая апатия, что стало ровно, кто рядом, кого нет, и вообще, зачем эта жизнь, в которой нет того света, что не долго, но так тепло согревал его изнутри.
Он умирал и убивал себя еще больше, все больше увеличивая дозу наркоты, молясь, хотя уже давно перестал верить в высшие силы, просил, чтобы в одно утро он не проснулся…
- Это ты мне скажи, что с тобой будет?
- Сань, не начинай этот разговор снова, - спокойно произнес Глеб, отрывая взгляд от пасмурного неба и переводя его на соседа, но смотря сквозь него.
- Я не хочу, чтобы ты кони двинул.
- Это уж как получится, - хохотнул Глеб.
Тяжелые шаги, звонкая пощечина, не сильная, но достаточно обидная, и громко хлопнувшая входная дверь.
- Холодильником будешь хлопать, - проорал Глеб и, вновь отвернувшись, уставился в темное тяжелое небо.
- Вик, ты с нами? – раздался радостный вопль от двери такси.
Виктор, затушив сигарету о подошву фирменных кроссовок, плотоядно оскалился и пошел в сторону распахнутой двери.
- О да! – почти промурлыкал он в лицо привлекательной брюнетке доступной наружности и хохоча завалился в такси, усаживая ее к себе на руки.
Пока доехали до клуба, довели водителя до истерического хохота, чудом не разбившись по дороге. Настроение у всех было восхитительное, планировалось провести всю ночь в клубе, изрядно отдохнуть и потратить уйму денег.
- Идем уже! – дернула его Кира, та самая брюнетка, утягивая в сторону входа. Остальные уже толпились у дверей, ожидая только их.
Вику на секунду показалось, что он видел знакомый силуэт в темноте подворотни. Возможно глюк, но даже этот секундный мираж прошелся нервной дрожью по телу, вызывая противоречивые чувства, и поднимая на поверхность все то, что он так старательно засовывал глубже.
- Идем танцевать! – проорала Кира ему на ухо, но Вик, отмахнувшись, остался за столиком в гордом одиночестве.
В этот вечер все шло не так. Алкоголь не пьянил, веселье схлынуло и так и не вернулось, а навязчивая мысль, желание пойти на улицу, было почти болезненным.
Вик сам себе отказывался верить, что бредит мыслью, что там мог быть Глеб. Да и откуда? Несмотря на то, что клуб не самый дорогой, но довольно популярный, находится на другом конце города от места жительства Глеба. Да и клуб этот был выбран потому, что дочка одного из совладельцев клуба была в их компании. Но все сильнее накатывало это странное чувство, когда хочется не просто идти, а бежать, лететь сломя голову.
Плюнув на все, Вик взял пачку сигарет со стола, запихнул в карман зажигалку и, не говоря ни слова и не беря куртку - он же вернется - побрел на улицу, просто покурить на свежем воздухе.
Стоя на крыльце клуба, сразу прикуривает и, отойдя на край лестницы, смотрит в ночное небо, боясь посмотреть в ту сторону, где был мираж. Ведь признание, что это неправда, что этого нет, еще больнее отдается в сердце, выкручивая его и не давая нормально биться.
Крупные хлопья снега падали на лицо, тут же тая на разгоряченной коже, морозный ветерок пробирался под тонкую водолазку, обжигая своим дыханием кожу, северный ветер трепал отросшие пряди волос, но почему-то дышать стало легче. Может от того, что прокуренное помещение осталось позади, а может дело в другом?