Это сбивало с толку. Симона не помнила, был ли в ее жизни кто-нибудь, кого бы она ощущала настолько чутко. Особенно мужчину. С другой стороны, раньше она никому не предлагала на ней жениться, не говоря уже о том, чтобы получить согласие. Это все было ново для нее, неудивительно, что она нервничала. И чем ближе они подъезжали к Гетарии, тем больше Симона волновалась. Все-таки ей следовало поехать автобусом. А теперь у нее не будет возможности предупредить Фелипе о встрече с Алесандером, как-то подготовить деда к появлению гостя на пороге. Фелипе привыкнет, она не сомневалась, но он обязательно будет ворчать поначалу.
— Не удивляйся, если Фелипе не будет с тобой вежлив, — предупредила она Алесандера. — Учитывая все, что произошло…
— Ты имеешь в виду, учитывая, что я владею тремя четвертями его поместья? — Мужчина пожал плечами. — Сколько я себя помню, да и много лет до того, наши семьи не особенно дружили.
— Почему? Что случилось?
— А что обычно становится причиной фамильных распрей? Грубое слово. Косой взгляд. Или, как в нашем случае, невеста, которую увели из-под носа у моего прапрадеда и выдали замуж за другого.
— За кого?
— За деда Фелипе.
— О, понимаю. Надо же… — Симона покачала головой. — Но это случилось почти век назад, сейчас-то оно точно не имеет такого значения. В конце концов, семьи живут бок о бок.
— Баски очень трепетно относятся к фамильной чести, и память у нас долгая. Попранную гордость забыть невозможно.
— Наверное. — Симона задумалась. Как долго будут помнить ее самый короткий брак в истории рода Эскивель? Это, несомненно, подольет масло в огонь негодования в адрес рода Ортксоа еще на век вперед. Хорошо, что она затеряется в Австралии, когда они расторгнут брак. — А твоя семья? Как они примут новость о том, что ты женишься на Ортксоа?
Алесандер улыбнулся:
— Без энтузиазма. По крайней мере, поначалу. Но я скажу им, что пора положить конец старым распрям и двигаться дальше. А потом они будут счастливы повторять, что предупреждали меня и всегда знали — этим все и кончится.
— Ты не против это выслушивать?
— Мне все равно, кто что скажет. Особенно если я получу землю.
— Ах да, конечно.
Земля все окупала. Земля, которую Симона отдаст за сделку. За это его семья, наверное, простит все что угодно.
— Скажи мне кое-что, — решил сменить тему Алесандер. — Там, в Австралии, у тебя есть бойфренд? Кто-нибудь ждет тебя домой? Кто-нибудь может расстроиться из-за твоей свадьбы и появиться внезапно посреди церемонии?
Симона рассмеялась. Она не могла ничего поделать. Мысль о том, что Дэймон может заявиться и потребовать от нее не выходить замуж за другого мужчину, была слишком абсурдной, чтобы не смеяться. В любом случае Дэймону ничего не светит, даже если бы он захотел, чтобы Симона к нему вернулась.
— Нет. Никого нет.
Алесандер бросил на нее короткий взгляд:
— Звучит так, словно кто-то был.
— Кое-кто был, некоторое время. Но он в прошлом, и там и останется. Можешь мне поверить, он точно не появится, чтобы остановить свадьбу.
— Как насчет друзей, семьи? Они не будут волноваться за тебя?
— У меня нет другой семьи.
— А родители отца?
Симона покачала головой:
— Знаю, это звучит странно, но я их никогда не видела. Папа узнал, что он приемный, в тринадцать и никогда не простил семье, что от него так долго скрывали правду. Своих родных родителей он никогда не встречал, но ненавидел их за то, что они его бросили. Я думаю, поэтому мама и папа нашли общий язык, они понимали друг друга. У них не было никого в мире, кроме друг друга.
— И тебя.
— Да, но… — Симона подняла голову, словно пытаясь сквозь прозрачную крышу высмотреть на ночном небе подходящие слова. Как объяснить что-то личное незнакомцу, который должен скоро перестать быть им, потому что они должны пожениться? Сколько ему можно сказать? И все-таки было что-то привлекательное в возможности поделиться своей семейной историей с совершенно незнакомым человеком и знать, что это не имеет значения. В конце концов, он никогда не встретится с ее родителями. Теперь уже никогда. — Я всегда думала, что папе нужна была только мама. — Она поймала косой взгляд Алесандера. — Не пойми меня неправильно, он был хорошим отцом, иногда даже замечательным… — Симона с грустью вздохнула, вспоминая один из дней в начальной школе и гонку парами для отцов и дочерей. Они финишировали последними, но это не имело значения, потому что в тот год он хотя бы удосужился прийти. У него никогда не было работы, как у других отцов, но он всегда выдумывал отговорки, и каждый год она смотрела, как ее друзья бегут со своими отцами. Но в тот год он все-таки пришел, и она была вне себя от гордости. Много лет спустя она поняла — он сделал это просто потому, что до этого она днями и неделями умоляла его пойти, и наконец он сдался. Но тот день был как Рождество. — Правда, все было нормально. Просто я думаю, они были бы очень счастливы друг с другом и без того, чтобы заводить детей. Я всегда чувствовала себя лишней.
— У тебя нет другой семьи? Братьев, сестер?
— Нет.
Он больше ничего не сказал, и Симону это устраивало. Она была вполне довольна возможностью смотреть из окна на лозы, которые карабкались по шпалерам так высоко, что под ними можно было гулять. О сплетении побегов было думать проще, чем о фамильных хитросплетениях. Пока она не вспомнила еще об одном.
— Папа не хотел, чтобы его жена возвращалась в Испанию, когда ее мама умирала. Он не хотел, чтобы она восстановила отношения с отцом, который, по словам папы, ее бросил. Честно говоря, я думаю, он позволил ей поехать только потому, что подумал, что Фелипе стар и от него можно получить наследство, чтобы расплатиться с их долгами. Чего он не учел, так это того, что мама и Фелипе так хорошо сойдутся. Он ждал, что они примутся за старое и будут кричать друг на друга, пока крыша не рухнет. Но в этот раз все было по-другому. Наверное, потому, что ее мама умерла. Фелипе смягчился, мама повзрослела, и они оба начали понимать, сколько всего они упустили.
— Дед наверняка был рад тебя видеть, после того как потерял Марию.
Он слишком долго этого ждал. Симона сглотнула горечь вины, которая лежала на ее сердце тяжелым камнем с того дня, как она узнала о смерти Марии. Иногда у нее получалось забыть об этой вине, но потом это чувство вырывалось на свободу и напоминало ей об обещании, которое Симона дала себе много лет назад. И нарушила.
Она глубоко вздохнула. Сейчас она здесь. И еще не поздно все исправить.
— Да, он был рад. Мы все радовались, кроме папы. Ему не нравилось, что мама говорила на непонятном языке и смеялась шуткам, которых он не понимал. — Слезы снова подступили к глазам, и Симона постаралась их сдержать. Она любила отца, но иногда ей хотелось встряхнуть его хорошенько, чтобы он увидел, что ему не нужно сражаться со всем миром, чтобы получать от жизни удовольствие. — А теперь их обоих нет, и Фелипе тоже умирает. — Она отвернулась, вытирая со щек все-таки пролившиеся слезы.
— Тебе нелегко пришлось в последние несколько месяцев.
Симона зажмурилась, пытаясь справиться со слезами, не слышать его низкий, звучный голос, не дать ему ранить ее как-нибудь еще. Если бы он не говорил так… понимающе. Ей не нужно его сочувствие. Ей нужно решение.
— Не важно, — выдохнула она, стряхивая печаль. — Я не собираюсь рассказывать никому дома об этом… договоре. Тогда мне не придется никому объяснять, что пошло не так в моем скоропалительном браке. Тебя это, может, не волнует, а я ни от кого не хочу слышать «ну мы же тебе говорили».
— С твоей стороны совсем не будет гостей? Тебе не кажется, что это будет странно выглядеть? У тебя что, нет ни одной близкой подруги?
Симона фыркнула. Некогда у нее была лучшая подруга, которой она доверяла все. С начальной школы она и Карла мечтали, как будут подружками невесты друг у друга на свадьбе. Они делили все, хорошие времена и плохие, пока однажды Симона не обнаружила, что делит с Карлой своего лживого бойфренда. Еще и в постели Симоны, что, по ее мнению, делало предательство совсем уж невыносимым.
— Не знаю… — Все это становилось слишком сложным. — Может, просто слетаем в Лас-Вегас, вернемся и скажем, что все сделали?
— И лишим Фелипе возможности отвести внучку к алтарю? Как его должно порадовать то, что тебя увезет куда-то человек из семьи, с которой он был всю жизнь в ссоре? — Он дал Симоне время осознать свои слова и продолжил: — Кроме того, мы хотим, чтобы люди нам поверили, не так ли? А что может быть убедительней, чем своими глазами увидеть, как мы поженимся?
Убедительней. Как это по-испански? Девушка прикусила губу, из окна машины глядя на узкую дорогу, по которой машина пробиралась к небольшому поместью Фелипе. Все было так просто, когда Симона придумала этот план. Выйти замуж за Алесандера и дать Фелипе возможность дожить последние дни, думая, что его драгоценный виноградник снова единое целое. Что могло быть проще? Но оказалось, она многого не продумала. Мелочей, которые могли разрушить план.
Но Симона не хотела пышную свадьбу в церкви, со всем положенным переполохом. Ей казалось, расторгнуть брак после тихой гражданской церемонии будет легче, как-то менее… фальшиво. Она хотела в это верить. Но, может, она обманывала себя? Может, идея была заранее обречена на провал? Симона только сейчас начала это понимать. Вот только Алесандер думал, что это возможно, иначе он бы не согласился во всем этом участвовать.
Симона повернулась к нему:
— Ты правда думаешь, что мы можем это сделать?
— Сомневаешься? — глянул он на нее.
— Не совсем… Но все казалось таким простым, а теперь надо думать о стольких мелочах.
— Идеи — самое легкое. Претворение их в жизнь — вот что требует работы.
Он прав.
— Так ты думаешь, у нас получится?
— Я ставлю на это.
«Земля, — вспомнила Симона. — Он приложит все силы к тому, чтобы у нас получилось, потому что сделал ставку на землю». И Симона не могла возмущаться ценой, которую платила, или сделкой, которую заключила, потому что в данный момент Алесандер Эскивель был главным элементом ее плана. Он сделает ее идею реальностью.
«О да, — думал Алесандер, — я сделал верную ставку». Он ничего не терял в этой сделке, только приобретал.
Повернув машину на дорогу к поместью Отксоа, он сразу понял, что дела на винограднике плохи. Очень плохи. В сентябре лозы должны быть густыми, гроздья ягод — прикрытыми листвой, но по обеим сторонам дороги плети винограда были переросшими, спутанными, а то и вовсе лежали на земле там, где обрушились шпалеры. И маленький дом в конце подъездной аллеи выглядел таким же заброшенным.
— Что Фелипе собирается делать с урожаем? Виноград созреет примерно через месяц.
— Ничего. Даже если б его это волновало, у него не так много сил.
— Но у него же наверняка есть работники?
Симона наградила мужчину обвиняющим взглядом:
— Ты серьезно? Что, похоже, что у него тут толпы рабочих?
Она распахнула дверцу машины, Алесандер выругался и поймал ее за локоть. Развернувшись, Симона вновь обожгла его холодным голубым пламенем взгляда.
— Я починю эти шпалеры.
— Как хочешь. — Она попыталась выдернуть локоть, но он сжал пальцы сильнее.
— Мы должны выглядеть друзьями, помнишь? Мы нравимся друг другу. Хочешь злиться на меня — пожалуйста, но не сейчас. Сейчас у нас есть дело.
— Имеешь в виду, мне следует притворяться?
— Ты не хочешь? Если так, я могу уехать прямо сейчас. Подожду несколько месяцев, пока это поместье окончательно развалится, и выкуплю его у тебя за гроши. Или мы можем сделать это по-твоему. Решай.
Симона сморгнула и глянула в сторону домика. Небритое лицо виднелось в окне — Фелипе пытался понять, что происходит перед его домом. Девушка улыбнулась ему из машины и помахала рукой, потом повернулась к Алесандеру:
— Я хочу это сделать.
— Хорошо, тогда улыбнись мне и выгляди дружелюбно.
Улыбка Симоны была такой слащавой, что могла бы наградить его диабетом.
— Спасибо, что подвезли, сеньор Эскивель, — сказала девушка — недостаточно громко для того, чтобы ее услышал Фелипе, только чтобы он видел, что люди в машине разговаривают. — Я бы сказала, что было приятно познакомиться, но не люблю врать.
Алесандер поймал ее руку и поднес к губам, наслаждаясь тем, как голубые глаза испепелили его за этот поцелуй.
— Я начинаю думать, что этот брак может стать большим развлечением, чем мне казалось.
Симона смогла изобразить смешок:
— Надо же. А я начинаю думать, что он станет сплошной головной болью. Из-за тебя.
— Ты мне льстишь.
Выдернув свои пальцы из его руки, девушка вышла из машины.
— Не забудь про улыбку, — сказал Алесандер ей вслед.
— Zer egiten ari da hemen zuen? — проворчал Фелипе из своего кресла у окна, когда Симона вошла в дом.
Девушка наклонилась поцеловать его в обе щеки, впалые и заросшие седой щетиной.
— Что ты сказал, Abuelo?[1]
— Он хочет знать, что я тут делаю.
Благодарно кивнув Алесандеру, Симона пригласила его войти. Ее злило, что он не признавал своей вины в угасании Фелипе, но она была благодарна за перевод. Она и испанский-то понимала с трудом, но, когда дед переходил на местное баскское наречие, у нее вообще не оставалось шансов.
— Я случайно встретила Алесандера в Сан-Себастьяне, — начала она историю, придуманную по дороге. — Мы разговорились, выяснили, что живем по соседству, и он предложил подвезти меня, и мне не пришлось трястись в автобусе.
Фелипе хмыкнул и демонстративно отвернулся к окну, устремив взгляд на земли и лозы, которые больше ему не принадлежали. Но Симона успела увидеть в его глазах не только неприязнь, но и горечь печали. Взглянув на Алесандера, девушка покачала головой. Эскивель пожал плечами, словно и не ожидал радушного приема.
— Как виноград, Фелипе? Говорят, урожай будет лучшим за последние годы.
Старик снова отозвался невнятным ворчанием. Алесандер сдался:
— Я пойду.
— Ты не останешься на ужин? — Симона не особенно этого хотела, последняя сцена в машине выбила ее из колеи. Но он ее подвез, и она должна была хотя бы предложить.
Алесандер покачал головой:
— Я не хочу навязываться. Фелипе, был рад с вами поговорить. Мы слишком давно не виделись.
Старик отмахнулся скрюченными пальцами, даже не удосужившись повернуться от окна.
— Но до того, как уйти, я хотел бы кое о чем попросить. — Дождавшись, пока Фелипе повернет голову хотя бы немного в его сторону, Алесандер продолжил: — В субботу вечером Маркел де ла Сильва устраивает прием в честь своего шестидесятилетия. Вы разрешите вашей внучке сопровождать меня?
С трудом повернувшись к Симоне, Фелипе встретился с ней взглядом:
— Ты этого хочешь?
— Я бы с удовольствием пошла, — отозвалась девушка. Ей понравилось, что Алесандер спросил разрешения у ее деда. Это было старомодно и уважительно, и просьба звучала искренне. Хотя Фелипе мог и не разрешить. — Если ты не против, конечно.
Ее дед только фыркнул:
— Ты можешь делать все, что хочешь.
— Тогда я пойду.
Паника охватила ее при мысли о том, что надеть. Симона не думала о выходных нарядах, когда собиралась в эту поездку, на пару недель, как она думала. Придется ей снова ехать в Сан-Себастьян и искать что-нибудь, что впишется в ее скудный бюджет. Алесандер, похоже, думал о том же. Судя по ее сегодняшнему наряду, несложно было предположить, что у нее не найдется ничего подходящего для великосветского испанского приема.
— Ты привезла вечернее платье?
— Нет, — призналась Симона, радуясь, что он не спросил, есть ли у нее вообще вечернее платье. — Но я что-нибудь найду.
— Я отведу тебя в магазин. Завтра. С утра мне нужно заняться кое-какими делами, как насчет трех часов?
— Будь с ним осторожна, — сказал Фелипе за паэльей.
— Ты про Алесандера? Мне он показался… — Симона попробовала найти другие определения, кроме «высокомерный» и «сукин сын», — обаятельным.