И шагнул к ней, протягивая окровавленные руки и выпучивая слезящиеся глаза.
— Конечно, я вам помогу! — Вера сдернула с кушетки простыню и набросила ее на руки зава, на всякий случай пару раз обернув вокруг кистей. Не хватало еще, чтобы он своей поганой кровью ей халат заляпал. Только вчера выстирала. — Сейчас, Алексей Иванович, сейчас, сейчас… У вас в холодильнике лед есть?
— Убью-у-у! — выл зав, пытаясь выпутаться из простыни, и пер на нее, как бульдозер.
— Какой-то вы неадекватный, — с мягким упреком заметила Вера. — Вам бы о своем здоровье позаботиться…
Зав швырнул простыню на пол и прыгнул вперед с неожиданной прытью. И, конечно, напоролся пузом на ручку швабры. Прямо солнечным сплетением напоролся. Сам. Ой, неадекватный… Согнулся в три погибели, схватился окровавленными руками за пузо и забыл дышать.
— Вам нехорошо! — догадалась Вера. — Ой, что же делать-то? Вам надо прилечь, вот что я думаю. А я за врачом сбегаю. Вот только за каким врачом, ума не приложу… за психиатром? Или за венерологом?
Она зашла заву за спину, прихватила за шиворот и потянула вверх. И тут этот идиот начал сопротивляться. Вот ведь странные люди бывают. Она же сказала, что ему надо прилечь, значит — приляжет. Правда, для того, чтобы уложить эту неспортивную тушу на кушетку, рук Вере не хватало, и пришлось задействовать ноги. При этом ее колено нечаянно впечатолось ему в пах, но кто ж просил его брыкаться? Ему не брыкаться сейчас надо, а лечь и потихоньку полежать.
Он, наконец, лег — шмякнулся всей своей неспортивной тушей на кушетку, секунды три лежал потихонечку, а потом начал тяжело поворачиваться набок, подтягивать колени к груди и тихо выть сквозь зубы. Это у них у всех любимая поза. Поза эмбриона. Некоторые мэтры мутной науки психологии считают, что субъект принимает эту позу, когда подсознательно стремится скрыться от реалий жестокого мира в безопасности материнской утробы. В народном творчестве это явление тоже отражено: «мама, роди меня назад».
— Потерпите, Алексей Иванович, — ласково сказала Вера, укрывая тушу эмбриона окровавленной, смятой и затоптанной простыней. — Сейчас я быстренько психиатра позову… То есть уролога, конечно.
Она подобрала с пола швабру, внимательно оглядела себя — халат чистенький, не придется опять стирать, хорошо, — и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. По длинному коридору со стороны лестницы шла дежурная врачиха, сунув руки в карманы, еле передвигая ноги и скучно глядя в пол. Наверное, подружки из эндокринологии заняты. Или телевизор у них сломался. Скучает без дела. А дело-то как раз ее и ждет.
— Ангелина Федоровна! — Вера не без труда вспомнила, как зовут врачиху. — Вы знаете, опять Алексею Ивановичу плохо. Стонет, и кровь носом… Давление, что ли? Я уже за вами хотела бежать…
Врачиха глянула на Веру недоверчиво, чуть ускорила шаги, подходя к кабинету зава, осторожно стукнула в дверь и сразу толкнула ее:
— Можно?
И остолбенела, ахнула, сунулась в кабинет — и через пару секунд вылетела оттуда, в ужасе тараща накрашенные глаза и зажимая руками уши. Из кабинета вслед ей неслись примерно те же слова, какие предлагала Вере законспектировать тёзка.
Зав отделением оказался гораздо большим идиотом, чем можно было ожидать. Скандал он поднял страшный, шум целое лето не утихал и в больнице, и в институте, и эхо этого шума даже до областной администрации докатилось. С Верой по очереди беседовали декан и зам декана, главврач и зам главврача, какие-то чиновники и чиновнихи, а потом и вовсе комиссию создали. Чтобы, значит, разобраться до конца, защитить уважаемого человека и наказать виновную. Во всяком случае, так Вера поняла эту комиссию, когда увидела в ее составе и зав отделением Алексея Ивановича, и руководителя своей практики Дениса Михайловича. И Ангелина Федоровна там была, не как член комиссии, а как свидетель. Вот это хорошо.
— Отаева, вы хоть понимаете, в какое положение нас поставили? — начал декан, бессмысленно двигая какие-то бумажки на столе и не глядя на Веру.
— Что ж тут непонятного? — удивилась она. — Конечно, понимаю. Положение у вас, прямо скажем, незавидное.
На предварительных разбирательствах она вела себя, как первоклассница в кабинете директора школы, испуганно таращила глаза, затравленно озиралась и на все вопросы шептала: «Не знаю… Не помню… Не понимаю…» Наверное, авторитетная комиссия и сейчас от нее того же ждет. Кажется, сначала даже не поняли, что она сказала. Только декан, наконец, оторвался от своих бумажек, поднял на нее растерянный взгляд и полез в яму:
— То есть как?.. Вы что имеете в виду?..
— Я имею в виду ситуацию, в которой вы все оказались, — с сочувствием в голосе объяснила Вера. — В большинстве своем вы порядочные, умные, добрые люди. Я бы даже сказала — благородные. Да, вот именно это слово — благородные! У вас у всех есть чувство собственного достоинства, моральные принципы, уважение к закону… И к клятве Гиппократа.
Они слушали со смятением чувств, но не без удовольствия и законной гордости. Идиоты. Молча ждали продолжения. Декан опять сорвал паузу:
— Ну и что? О чем вы говорите вообще?
— О вашем положении, — терпеливо ответила она. — Согласитесь, если такие люди оказываются в положении, когда вынуждены встать на сторону насильника, клеветника и клятвопреступника, то их положению не позавидуешь. Разве не так? Интересно, кто — или что — вас вынуждает.
И опять, кажется, они не поняли, сидели, как замороженные. Потом началось шевеление: кто-то с кем-то переглянулся, кто-то, наоборот, уставился в пол, кто-то даже пробормотал себе под нос: «Ничего себе»… И вдруг Ангелина Федоровна заорала, срываясь на сиплый визг:
— Неправда!.. Алексей Иванович удивительный человек!.. Прекрасный!.. Не слушайте ее!.. Ее кто-то научил!.. С больной головы на здоровую!.. Она его сама преследовала!.. Из молодых, да ранняя! Хотела на него ребенка повесить1 Алименты потребовать! А сама про мораль! Развратная особа!..
Ангелина Федоровна захлебнулась своим криком, закашлялась, и в нечаянной тишине отчетливо прозвучал тихий, но очень злой голос Алексея Ивановича, удивительного и прекрасного ее шефа:
— Ангелина, да замолчи ты, дура припадочная!
По комиссии прошел шумок, Ангелина выхватила из сумки платок и прижала его к глазам, декан шлепнул ладонью по столу и, стараясь говорить очень решительно, раздельно произнес:
— Так! Отаева! Отвечайте по существу! Чей ребенок? Какие алименты? При чем тут Алексей Иванович?
— Не знаю, — по существу ответила Вера. — Про ребенка я ничего не знаю. Тем более — про алименты. Может быть, Ангелина Федоровна меня с кем-нибудь перепутала? У меня никаких детей нет. Я вообще девственница. Извините.
Члены комиссии оживились, кто-то хихикнул, кто-то недоверчиво хмыкнул, кто-то задумчиво буркнул: «Приплыли».
— Ага, — засипела из-под платка Ангелина Федоровна. — Сама невинность! А кто отказывался аборт делать? Алексей Иванович мне все рассказал!
— О! — задумалась Вера. — Вы уверены, что он говорил обо мне? И имя называл? Ай-я-яй… Тогда это уже статья. Придется в суд подавать. А я ведь простить хотела. Простить и забыть. Не ломать человеку жизнь. Но раз уж не просто оскорбления личности, нанесение легких телесных повреждений и попытка изнасилования, но еще и распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство гражданина… в смысле — гражданки… мои честь и достоинство, прошу прощения за сбивчивость объяснений. Волнуюсь очень… Ангелина Федоровна, вы согласитесь повторить ваши слова в суде? Впрочем, не важно. Вас и так слышали почти полтора десятка человек. Абсолютно честных, благородных и законопослушных.
— Ее кто-то научил! — опять засипела Ангелина Федоровна. — Честь и достоинство! А сама со всеми подряд спит! Со всем институтом переспала! Все говорят! Спросите вон у Дениса Михайловича!
Комиссия вразнобой загалдела.
— Извините, вот в это я никогда не поверю! — Вера заговорила строго, спокойно, но громко, перекрывая общий галдеж. — Чтобы кто-то из нормальных мужчин так подставлялся? Нет, не могу поверить. Представляете, как будут выглядеть эти лжецы, когда на суде огласят заключение медэкспертизы? Ведь им товарищи до конца жизни будут этот позор напоминать!
Комиссия стала заметно расслаиваться, в обе стороны отодвигаясь от Алексея Ивановича и Дениса Михайловича.
— Кто-то научил, — из последних сил сипела Ангелина Федоровна. — Чешет без запинки… Научил… Сама бы не додумалась, ведь дура же набитая!
— Это ты дура, — сорвался удивительный и прекрасный Алексей Иванович. — Натрепала тут, истеричка… Тебя, о чем просили? Ой, ну ду-у-ура…
Он вскочил и стал выбираться из-за стола. Члены комиссии шарахались от него вместе со своими стульями.
— Отаева у нас лучшая студентка, — рассеянно сказал декан, наблюдая за активными передвижениями членов комиссии. — И школу с золотой медалью, да… И у нас за четыре года ни одной четверки… И пять публикаций в медицинских изданиях…
— Научил кто-то, — в последний раз упрямо просипела Ангелина Федоровна, вскочила и поспешила за своим удивительным шефом.
— М-да… — пробормотал декан, когда дверь за ними захлопнулась. — Отаева, можете быть свободны. Мы тут с товарищами еще кое-что обсудить должны. Я правильно понимаю ваши мысли, господа?
Главврач со своим замом пошептались и одинаково кивнули головами. Остальные члены комиссии неопределенно пожали плечами.
— Минуточку, — робко сказала Вера. — А можно один вопрос? Да? Я бы хотела знать, что мне, собственно, инкриминировали?
— В заявлении заведующего кардиологическим отделением написано, что вы его… избили, — пошуршав бумажками, сказал главврач с неловкостью в голосе.
— Я? — Вера распахнула глаза и недоверчиво улыбнулась. — Правда, что ли? Ой, нет, кому сказать — не поверят… в нем же центнер весу, наверное! Как избила?
— Шваброй, — неохотно буркнул главврач.
— А, это вы так пошутили, да? — Вера неуверенно хихикнула и смутилась. — Извините… Я просто не ожидала такой… такого… Максим Семенович, я пойду, да?
Не дожидаясь ответа, она вскочила и торопливо пошла к выходу, зажимая рот обеими ладонями и часто дыша сквозь пальцы. Выскочила в приемную, прикрыла дверь не до конца и прислушалась. В кабинете пару секунд стояла тишина, потом чей-то административный бас с детским изумлением сказал:
— Шваброй?! Круто…
И тут же комиссия хором захохотала. Вера прикрыла дверь плотнее.
— Ну, чем кончилось?
Вера оглянулась — в углу в мягком кресле вальяжно развалилась бессменная секретарша всех деканов института за последнюю тысячу лет. Ногти красила.
— Василиса Васильевна, вы лучше меня знаете, чем кончилось, — мягко упрекнула секретаршу Вера. — Или еще не кончилось.
— Не обращай на них вниманья, — пропела Василиса Васильевна на мотив «Не обольщай меня без нужды». — Все они козлы. Были, есть и будут… Ничего лак, да?.. И маразматики все старые. И молодые — тоже маразматики. И даже совсем юные. Они такими уже рождаются. Иди, сейчас расходиться будут.
Василиса Васильевна была, как она говорила, потомственной феминисткой в седьмом колене, поэтому к студенткам относилась хорошо, а к Вере — почему-то лучше всех. Наверное, чувствовала в ней родственную душу.
Тёзке Вера рассказала не все, но до тёзки кружными путями дошло многое. Вот тогда-то тёзка и испугалась всерьез и надолго, и даже на некоторое время прекратила давать ценные житейские советы, особенно на тему битья по роже. И даже помогла Вере перевестись на психфак, хотя идею эту не одобряла. Перевод получался только на второй курс, столько времени, выходит, зря потеряно! Жалко. Вере потерянного времени тоже было жаль, поэтому на психфаке она воткнулась в учебу, как сумасшедшая, экстерном сдала за два курса, получила диплом одновременно со своими бывшими сокурсниками из мединститута, а дипломную ее работу зачли как кандидатскую. Тёзка очень жалела ее — света белого ведь не видит! — и проклинала этих идиотов, из-за которых Вера не станет врачом, как хотела, а заодно и всех остальных идиотов, которые практически каждый день тянули к ней свои поганые щупальца.
А сегодня вдруг такой интересный вопрос: «А тебе их жалко не бывает?» Не бывает Вере их жалко. По заслугам каждый награжден.
… К Сашке в больницу надо бы зайти.
Глава 4
Утром пошел дождь. С одной стороны это было хорошо: прохожих сразу убавилось раза в три, а те, которые остались, — развернули зонтики. Из-под зонтика не очень-то по сторонам посмотришь, и Вера шлепала по лужам более или менее спокойно. С другой стороны — шлепала она не в новых кроссовках, которые выбросила еще вчера, а в старых теннисках на резиновом ходу. Тенниски были чрезвычайно удобными, но подошва у них отполировалась в результате интенсивной эксплуатации чуть ли не до зеркального блеска, и на залитой дождем земле тенниски воображали себя коньками. Говорят, обувь становится удобной в тот момент, когда ее пора выбрасывать. Вообще-то по сухой погоде тенниски еще послужили бы… Вот ч-черт… Не хватало еще ахнуться на этих коньках и чего-нибудь переломать в своем хрупком организме. Ну, ладно, не очень хрупком, до сих пор миллион раз ахалась — и ни разу ничего не ломала. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы… Но, говорят, все когда-нибудь бывает впервые. А все ее жадность. Решила, что новые тенниски можно пока не покупать, раз уж купила новые кроссовки, вечная им память… Говорят, жадный платит дважды. Правильно говорят… Сейчас она обязательно ахнется, в результате чего будет платить за лечение в травматологическом отделении городской больницы «скорой помощи» имени товарища Неспешного, нашего славного земляка и революционера-подпольщика. «Скорая помощь» имени Неспешного уже много лет была любимой темой всей местной прессы — и официальной, и желтой, и совсем желтой, и вовсе помоечной. Только красная пресса в лице единственного оставшегося в живых печатного органа обкома КПРФ, газеты «Искра разума», с боевым задором и партийной принципиальностью защищала и товарища Неспешного, и «скорую помощь» заодно, раз уж ей выпала высокая честь носить такое славное имя. Или гордое? Нет, звонкое! Да, в последней красной публикации было именно «звонкое». На что официальные, желтые, совсем желтые и вовсе помоечные публикации представили своим читателям интересный синонимический ряд, хотя, конечно, и не такой интересный, на какой иногда была способна «Искра разума». Прелестное название. Абсолютно никто внимания не обращает, привыкли уже. Говорят, печатный орган обкома КПРФ спонсирует местный миллионер, у которого этих миллионов больше, чем у всех остальных местных, вместе взятых, потому что миллионером он стал еще лет тридцать назад. Только тогда он был подпольным миллионером. Миллионер-подпольщик… Революционер-подпольщик… Профессиональные подпольщики. В этом что-то есть. Наверное, миллионер спонсирует защитников революционера из чувства корпоративного долга. С точки зрения мутной науки психологии…
Да что же это такое! Почему каждая проезжающая машина попадает именно в ту лужу, мимо которой пробегает Вера? Других луж им мало, что ли? Нет, ее терпение кончилось. Говорят: последняя капля переполнила чашу терпения. Чашу ее терпения переполнило как минимум ведро воды, веером вылетевшей ей на ноги. Все, надо бросать такое нервное занятие, как бег трусцой, и заняться чем-нибудь более спокойным и безопасным. Боксом, например. Боями без правил. Говорят, охота на акул — тоже милое развлечение.
— Девочка! Извини, я нечаянно… Не рассчитал немножко, скользко…
Опять джип, и опять черный. Народная примета: если с утра дорогу вам перебегает черный джип — это к кроссу по пересеченной местности, водным процедурам и безвинной кончине новой обуви.
— Девочка! То есть это… Вера! Не узнала, да? А я заколку твою с собой ношу! Думаю: мало ли, да? Вдруг встречу где? А как раз и встретил! А ты опять куда-то бегом бежишь! Садись скорей, вымокла вся… У меня полчаса есть, куда тебя подвезти?
Правая передняя дверца распахнулась, водитель перегнулся со своего места, махал ей рукой, смотрел жалостливо. Вытащил из-под себя сложенное покрывало, стал старательно расстилать его на соседнем сиденье, укоризненно приговаривая:
— Разве ж так можно? Насквозь вся вымокла… Ну, садись, вытрись как следует. Тряпочка чистая, сухая, мягкая… Каждый день с утра пораньше в воде мокнуть!.. А простудишься? Это в молодости все — пустяк, а с годами любой пустяк аукается…