— Давай здесь попьем, — подал голос Витальевич из-за ширмы. — Все-таки стол побольше.
Вера прихватила с собой блюдце с двумя оставшимися бутербродами, коробку конфет и спокойно пошла за ширму, мимоходом отметив, что еще вчера она бы за ширму к Витальевичу не пошла. А если бы и пошла — то с кастетом…
— Володь, знаешь, я у себя скрытую агрессию подозреваю…
Вот с какой стати она ляпнула, а? Целый день болтает что попало, совершено не задумываясь о последствиях, просто какой-то день открытой души, никакого самоконтроля, да еще нашла, кому душу открывать — психиатру!..
— Ур-р-р… — Витальевич дотронулся до скулы и блеснул белыми зубами из черных зарослей усов и бороды. — Остроумно. Скрытую, ага.
— Да ладно тебе, — обиделась Вера. — Я же сразу объяснила, что это я инстинктивно. Не выношу, когда хватают. И ты вроде бы понял… Володь, а что это значит, когда ты вот так говоришь: ур-р-р?
— Ур-р-р, — животом сказал Витальевич. — Это я смеюсь так. Ой, Вер, ты забавная! Ур-р-р…
Забавная! Надо же… Вот этого о себе она еще не слышала.
— А что значит «гы»? Я заметила — мужики часто говорят «гы», причем — без видимой связи с темой разговора. Так и не поняла, что это должно выражать.
Витальевич серьезно задумался, пожал плечами, не очень уверенно сказал:
— Скорее всего — растерянность. Когда не знают, как реагировать, тогда и говорят «гы»… А при чем тут скрытая агрессия?
Надо же, запомнил. А ей казалось, что она уже увела разговор от этой темы… Надо принимать экстренные меры.
— А действительно — при чем? — заинтересовалась Вера. — Ты считаешь, они между собой связаны?
— Кто? — не понял Витальевич.
— Ну, растерянность и агрессия! Ты же сам только что сказал… А, я поняла! Агрессия — как защитная реакция, да-да-да… Все-таки растерянность — это очень дискомфортное чувство, правильно? Значит, большинство мужиков агрессивны, скорее всего, потому, что постоянно испытывают растерянность? Пожалуй, я с тобой согласна.
— Вообще-то я про твою агрессию спрашивал, — не сразу отозвался Витальевич. — Скрытую.
— Ой! — Вера сделала вид, что от страха чуть не подавилась, и прижала руку к сердцу. — Володь, ты считаешь, что во мне есть скрытая агрессия?
— Я считаю?! С какой стати?..
— Нет? А мне показалось… Господи, как ты меня напугал!
Витальевич молчал с открытым ртом и хлопал ничего не понимающими глазами. Интересно, скажет «гы»?
Он, может, и сказал бы, но тут зазвонил телефон. Вера дернулась было вставать, но Витальевич вскочил первым, на ходу успокаивающе тронул ее плечо ладонью — нормальная рука, никакое не щупальце, — и пошел отвечать сам. Вернулся почти сразу с хорошим известием:
— Сейчас Вера Алексеевна придет. Она мне два часа должна, я говорю: да ладно, — а она все равно придет. Ну вот, тортик все-таки пригодится. А то ночной смене его оставлять не хотелось бы.
В ночь сегодня заступали две тетки, которые вот уже несколько лет громко и изобретательно соперничали между собой. Главное — на телефоне они были выше всяких похвал, просто виртуозы, которые, кажется, могли все: и ободрить, и утешить, и рассмешить мизантропа, и шизика от суицида отговорить, и убедить наркомана обратиться к врачам… Может быть, они сумели бы ласковыми и сочувственными словами и серийного маньяка довести до явки с повинной, если бы серийные маньяки звонили по телефону доверия. А в жизни тетки были невыносимы. Лаялись между собой по всякому поводу и без всякого повода, а если почему-нибудь эту парочку разделяли — каждая из них тут же кидалась на всех, кто оказывался поблизости. Нет, тортик им оставлять не хотелось.
Тёзка прискакала через несколько минут — веселая, энергичная и голодная, как волк, — с пляжа. Не обратила внимания на розы в банке, откровенно обрадовалась бутербродам, схавала их за пять секунд, еще больше обрадовалась тортику и недрогнувшей рукой раскромсала большим ножом дрожащее желейное сердце. Витальевич смотрел, печально помаргивая глазами. Вера старалась не смотреть. Тёзка накладывала куски желейного сердца себе на тарелку и говорила: «Ка-а-айф…»
— Ребята, а что нынче за праздник-то? — наконец спохватилась тёзка, напившись, наевшись и заметив розы в банке. — Государственный? Что-то я совсем не помню… Или семейный у кого?.. Тоже не помню. Володь, у тебя день рождения ведь недавно был, да? Тогда не знаю. А, знаю! Наверное, женишься! Это типа помолвки, да? То есть, нет, как его… мальчишник!
— Девчатник, — грустно уточнил Витальевич. — Это не я женюсь. Это Вера замуж выходит. Вот и празднуем… Ур-р-р!
— Шутишь, — догадалась тёзка после короткой, но напряженной работы мысли. — Я бы знала. Да и за кого ей замуж выходить?
— За больного, — еще грустнее сказал Витальевич. — За калеку одноногого. Она сама сказала.
— А, это она врет, — тут же успокоилась тёзка. — За больного не выйдет. Один раз чуть не вышла, а потом смотрит — больной! И не вышла. У детей должен быть совершенно здоровый отец. Правильно я говорю, Вер?
— М-м-м… — сказала Вера, внимательно глядя на кусок торта. Это означало: «Да ты трепло, подруга. Если ты мне кости перемываешь в моем же присутствии, что тогда можешь за спиной сказать?»
Тёзка, конечно, все поняла совершенно правильно и испугалась. И изо всех сил принялась исправлять ошибку:
— А я всю жизнь только за больных и выхожу! Как проклятье, какое! Главное — сначала здоровенький вроде, а потом смотришь — крыша-то совершенно на боку! И каждый раз думаю: как же я вовремя не заметила? Наверное, у меня тоже с головой что-то не так… Ладно, хоть мелкая здоровая получилась. Да, Вер? Тьфу-тьфу-тьфу.
— М-м, — согласилась Вера. Что означало: «Мелкая здоровая, тьфу-тьфу-тьфу, и я тебя прощаю, но голову тебе проверить все-таки следует».
— Надо бы мне к психиатру сходить, — тут же вслух согласилась с ней тёзка. — Или лучше к экстрасенсу? Может, меня сглазил кто?
— Ур-р-р, — сказал Витальевич.
— Совсем свихнулась, — сердито буркнула Вера. Что означало то, что означало, а помимо и: «Ну хватит уже, не старайся, я же сказала, что прощаю тебя».
— Ой, ребята, ка-а-айф! — с облегчением пропела тёзка, мечтательно присматриваясь к следующему куску торта. — Ой, как я попра-а-авлюсь… О! Вспомнила! Сейчас я вам анекдот…
За ширмой тренькнул телефон. Очень кстати. Вера поднялась и торопливо отправилась на свое рабочее место. Она иногда просто боялась тёзкиных медицинских анекдотов. Да еще при посторонних. Ну, да, так и есть: «Приходит пациент к психиатру…» Вера сняла трубку и сказала психотерапевтическим голосом:
— Алло, говорите, вас слушают…
— Вера! То есть Вера Алексеевна! Добрый день… Это я, Сотников. Константин Дмитриевич. Вы вчера сказали, чтобы я после обеда позвонил. Вот я звоню. Я не рано, нет?
Кажется, господин Сотников волнуется. Это интересно.
— Вы очень во время, — заверила она бодро. — Даже можно сказать — кстати!
За ширмой Витальевич говорил: «Ур-р-р».
— Правда? — обрадовался и заметно успокоился господин Сотников. — Ты… вы обдумали мое предложение? Нам встретиться надо, я правильно понимаю? Вера, если у тебя сомнения какие, так ты с юристом можешь… Я и его работу оплачу, ты об этом не думай! Ну, это при встрече…
— Господин Сотников! — Вера старалась говорить поласковей. — Подождите. Я обдумала ваше предложение. И у меня к вам контрпредложение… Видите ли, дело в том, что у нас с вами одна проблема. Я тоже хочу ребенка, но подходящего папы для него найти не могу. Всё какие-то странные попадаются. Да и вообще — зачем нам папа потом? Одна морока. Вы мне подали блестящую идею. Мне целый папа не нужен, мне только одна клетка нужна. Вы меня понимаете? Вы человек сравнительно молодой, наверное, достаточно здоровый… Впрочем, медицинское обследование пройти, конечно, придется. И внешность у вас не слишком отталкивающая. Это ведь тоже важно, вы согласны? Вдруг девочка родится… По-моему, это предложение, от которого вы не сможете отказаться. Сумму можете назвать сами.
Господин Сотников молчал и сопел. Вера с интересом слушала. Наконец он спросил недоверчиво:
— Это что — чтобы ребенок как бы мой, но чтобы рос без отца? Без меня то есть?
— Вы совершенно правильно поняли, — подтвердила она совсем ласковым голосом. — Ну, как, вы согласны?
— Не, ну это вообще! — обиделся и возмутился господин Сотников. — Чтобы мой сын без меня рос! Или если даже дочка! Ты что это мне предлагаешь-то?
— То же самое, что и вы мне, — жестко сказала Вера. — Абсолютно то же самое. Только, заметьте, я о суррогатной матери не говорила. Своего ребенка я рожу сама. Для себя, а не для кого попало. И воспитывать сама буду. Вот так. Теперь мы друг друга поняли, я надеюсь? Прощайте, господин Сотников. Желаю вам удачи в деле поиска генетического материала.
— Подожди! — заорал этот идиот так, что она даже трубку от уха отдернула. — Вера, подожди! Я все понял… Я еще одно спросить хотел: ты, может, замуж за меня выйдешь, а? Только ты сразу не отказывайся, ты подумай сначала…
— Нет, спасибо, — вежливо отказалась Вера. — Брак без любви — это неблагополучная семья. А дети в таких семьях вырастают тоже неблагополучными. Я не могу рисковать будущим своих детей.
— Я понимаю, — помолчав, с уважением сказал господин Сотников. — Вер, а может, ты меня потом полюбишь?
Ой, нет, это безнадюга… Близнец! С ума сойти. Ехидная шутка природы.
— Может быть, — скучно согласилась она. — Чего только в жизни не бывает… Может быть, и полюблю. Потом. Давайте подождем этого счастливого момента… Прошу прощения, меня срочно вызывают к начальству. Всего хорошего, господин Сотников.
Он, кажется, опять что-то начал говорить, но Вера положила трубку. Подождала: не перезвонит? Не перезвонил. Вот за это ему большое спасибо… Близнец! Кошмар какой.
За спиной хихикнула тёзка. Вера оглянулась. Оба они подслушивали, и тёзка, и Витальевич, и даже не притворялись, что ничего не слышали.
— Чего, не хочет в доноры? — с интересом спросила тёзка.
— Не хочет, — подтвердила Вера печально. — Обиделся. Как же так: его ребенок — и без него будет расти!
— Уже достойно, — одобрила тёзка. — И какие варианты?
— Замуж зовет. Совсем больной.
— Замуж зовет — это еще не симптом, — несколько обиженно заметил Витальевич.
— Да ему жена не нужна, — объяснила Вера. — Ему ребенок нужен.
— Интересный случай, — согласился Витальевич. — В наше время — почти патология.
Они еще немножко посидели за ширмой, допивая чай и болтая об интересных случаях. Болтали главным образом тёзка и Витальевич, а Вера грызла карамельную стрелу и думала о том, расскажет ли господин Сотников о состоявшемся разговоре Сашке, и если расскажет — то, как именно. И как Сашка на это отреагирует. И как встретит ее, когда она придет к нему в больницу. Может быть, будет орать, как тогда, на берегу, по мобильнику: «Ты что делаешь, а?» И грозить ей кулаком… Или, наоборот, будет смеяться и говорить: «Иди ко мне»… Губы, плечи, шея и руки горели огнем. И лодыжка тоже горела. Тёзка посматривала на нее с подозрением. Наверняка учинит допрос с пристрастием, как только Витальевич уйдет.
Витальевич, наконец, ушел, и тёзка почти уже приступила к допросу, уже сказала: «Та-а-ак», — уже нахмурилась и поджала губы, но тут начались звонки. Это хорошо. Почти три часа они слушали и говорили — или по очереди, или одновременно, — и допрос не состоялся. А потом почти на полчаса раньше пришла Верина сменщица, новенькая, молоденькая совсем, энтузиастка. И Вера радостно смылась, помахав рукой тёзке, которая как раз слушала клиента и оторваться не могла. Очень кстати.
Дорогу до больницы она запомнила только потому, что за ней никто не гнался. Никто! А народу на улицах было много. Смотрели, как всегда. Столбенели, открывали рты, таращили свои пластмассовые пуговицы, за сердце хватались — как всегда. Но никто не подходил, не протягивал руки, не выступал с предложениями, от которых она не сможет отказаться. Наверное, сегодня какая-нибудь магнитная буря так действует.
Уже подходя к отделению, она вспомнила, что надо же замаскироваться, бросила сумку на первую попавшуюся на пути скамеечку и принялась вытаскивать халат, шапочку, очки, маску… Огорчилась: халат помялся. На свидания в таком мятом халате ходить не принято. Впрочем, ладно. На свидания вообще не принято ходить в белых халатах. Тем более — в белой шапочке и марлевой маске. Быстро напялила все это, слегка разгладила халат ладонями и, на ходу сворачивая сумку в плотный брикет, пошла к отделению, почему-то с каждым шагом все медленнее. Завернула за угол — и совсем остановилась. На парковке перед входом в отделение стоял бродячий джип. Дверца со стороны водителя распахнута, водитель сидит на своем месте и читает газету. «Искра разума». Ну да, кто бы сомневался… Что такое — смеется? Смеется! Не зря он тёзке понравился… Интересно, он только Сашкиного Витьку привез, или там целая толпа сейчас? Вчерашний прием нынче не прокатит. Можно просто сказать: господа посетители, прошу выйти, у больного сейчас сеанс… гипноза, например. Или лечебной физкультуры. Ну, не важно, на месте видно будет. Или подождать здесь, пока господа посетители сами смоются?
Кто-то подергал за рукав. Вера обернулась — какой-то совершенно незнакомый пацан лет семи таращил на нее смелые круглые глаза, прижимал палец к губам и делал таинственные знаки, отступая вправо от входа, к скамейке за разлапистым кустом бузины. Вера удивилась и пошла за таинственным пацаном. Тот сначала зашел за куст, подергал за рукав Веру, чтобы она тоже зашла, выглянул, повертел головой, убедился, что ни со стороны джипа, ни со стороны входа их не видно, и только потом протянул маленькую ладошку и солидно сказал:
— Здрасти. Я Виктор.
— Здравствуй, Виктор. Я Вера Алексеевна… — Вера пожала маленькую, но неожиданно крепкую руку и перешла на шепот: — Виктор, а ты не скажешь мне, от кого мы прячемся?
— Да ну их. Надоели совсем… — Виктор сел на скамейку, поерзал на месте и передвинулся немножко в сторону. — Садитесь вот сюда, здесь уже чисто… Сейчас дядя Костя уедет, и тогда мы к папе пойдем. Он уже скоро уедет. У него сегодня опять встреча назначена. Деловая.
Вера села на скамейку, на то место, которое таинственный Виктор протер специально для нее своими штанами, и с интересом уставилась на круглую слегка загорелую мордашку с серыми глазами, курносым носом и крупным ртом. На Сашку мало похож. И волосы намного светлее… Хотя кто его знает, она же Сашку в детстве не видела. Фу ты, при чем тут Сашкино детство? Витька же ему не сын, так что совсем не обязан быть на него похожим…
— А как ты догадался, что я к твоему… папе пришла? — Вере с некоторым трудом далось слово «папа». Это нехорошо.
— Я не догадался. Он сам сказал, что вы придете. Сказал, чтобы я встретил. И чтобы сказал вам, что я — это я. Так что элементарно, Ватсон.
— Действительно, — согласилась Вера. — Мистер Холмс, а как вы догадались, что я — это я? Может, к твоему папе идет вон та тётка? То есть женщина… Ты же меня раньше не видел!
— Так папа вас нарисовал! — Витька полазил по многочисленным карманам широких штанов и вытащил лист бумаги, сложенный в несколько раз. Старательно развернул его, разгладил на коленке и показал Вере: — Это он на всякий случай нарисовал, если я что-нибудь забуду. Он главное словами рассказал.
Конечно, это была она. Белый халат, белая шапочка, белая маска на пол лица и темные очки — на другую половину. Или не она. В этом прикиде точно так же выглядел бы любой, хоть бы и сам генеральный директор господин Сотников. Или его хороший водитель Николаич. И даже «Мистер Европа» вместе с бывшим диплодоком Владимиром Витальевичем. Видно было, что набросок сделан наспех, кажется, гелевой ручкой, несколькими точными штрихами. Очень профессионально. В общем, это была она, ни с кем не перепутаешь.
— Папа у тебя хороший художник… — Вера свернула бумажку и сунула себе в карман. Витька не протестовал. — Очень похоже получилось. Особенно лицо… А что он словами-то рассказал? Что там у нас главное?