— Вер! Я за тебя каждый день бога молю, так и знай. Я в церкви свечки ставлю, чтобы, значит, тебе во здравие. Так и знай. Ты моя спасительница… и девок моих тоже. И Генки тоже. Так и знай. Я добро не забываю…
— Теть Шур, вы чего? — Вера даже испугалась.
Из кухни вернулась бабушка, и тетя Шура замолчала и опять, улыбаясь, стала ерзать, как на иголках. Вскоре поднялась, сказала, что пора, и взглядом позвала Веру за собой. Вера удивилась, но вышла вслед за ней, слегка настороженная. За калиткой тетя Шура быстро оглядела улицу, опять уставилась Вере в глаза и торопливо заговорила:
— Вер, ты его прости… Обалдуя-то моего… Прости, ладно? Я не знаю, как там чего, но на подлую гадость он не пошел бы… Ведь не пошел он, а, Вер? Успокой ты мне душу, я ведь второй год маюсь: кем же мне сына родного считать? Он не говорит ничего. А я и спрашивать боюсь. Я ведь знаю, что это ты ему руку-то… Да это и ладно, и все правильно, если за дело. И в армию не взяли. А работать не мешает. У него работа сейчас очень хорошо идет, деньги большие, он дом новый в Залесном уже достраивает, и мы все на его деньги живем. Хорошо живем, сроду так не жили. А взяли бы в армию — и подохли бы без него… Да и в армии нынче тоже… Так что ты наша спасительница, как ни крути. Вер, ты его простила?
— Тетя Шура! — почти закричала Вера. — Ну что вы выдумываете?! Господи, боже мой! Да за что мне Генку прощать?! Это вы меня простите! Я его покалечила! Я не хотела! Мы просто из-за глупости какой-то поссорились! Он помириться хотел! Руку протянул! А я ударила! А сама испугалась и убежала! А у него, оказывается, перелом! Тетя Шура! Простите меня, я нечаянно!
— Ты правду говоришь? — с надеждой спросила тетя Шура. — Ты мне правду скажи… Я ведь тебя сама не пойму. Ты, девка, как этот твой Тихий Омут… Дна не видать… Так ты, правда, зла на Генку не держишь? Значит, не обижал он тебя, Генка-то?
— Может, и обижал, я разве сейчас помню? — Вера решила, что для успокоения тети Шуры лучше всего изображать наивную дурочку. — Я в школе на многих обижалась. Больше всех на Нинку Сопаткину, она меня больше всех дразнила, да еще при всем классе… Да и вообще многие дразнили. Скорее всего — и Генка тоже. Я же тогда страшная была, вот все и дразнили. В детстве многих за что-нибудь дразнят, что ж теперь — всю жизнь до старости обижаться, что ли? Зато как я им всем отомстила! Да, тёть Шур? Я вон какая красивая получилась, а они почти все уже кошки облезлые. Да, теть Шур?
— Ой, Вер, ну тебя совсем, — уже почти успокоено сказала тетя Шура. — Какие ж они облезлые? В девятнадцать-то лет! Ты ж помладше всех была? Ну да, тебе сейчас семнадцать. Вот через два годика погляди в зеркало и вспомни мои слова… Так Генка не виноват перед тобой?
— Да спросите вы его самого, — посоветовала Вера. — Может, он чего-нибудь и вспомнит. Хотя вряд ли, наверное. Если бы что-то серьезное — тогда конечно… Но серьезное я сама помнила бы, правда?
— Ты к нам в гости приходи, — совсем весело сказала тетя Шура. — Прямо завтра приходи, ладно? Посмотришь, как мы теперь живем, я и девки. Генка-то в Залесном, иногда только приезжает, когда помогать чего-нибудь… Придешь?
— Приду, обязательно. Спасибо большое…
Она пришла и назавтра, и потом часто заходила, и в каждый свой приезд в Становое в первую очередь забегала к тете Шуре. Тетя Шура всегда встречала ее как родную, и девчонки ее Веру так же встречали, а Генку за все эти годы она ни разу не увидела. Генка жил в Залесном с женой Нинкой и с двумя детьми — сыном Александром и дочкой Александрой. Дочка еще совсем маленькая была, а сын уже большой, сын у Генки с Нинкой родился через полгода после окончания школы. У крашеной шалавы Любки тоже сын родился, и даже еще раньше, чем у Нинки, но Любка вышла замуж за физрука — и правильно сделала, физрук на нее не надышится, и сына ее любит, и его мать невестку полюбила — кто бы мог подумать? — и на внука сильно радуется, даже болеть совсем перестала… А Генка, паразит, на жену поплевывает. Нет, не пьет, боже упаси, и руки не распускает, нет-нет, ничего такого! Но смотрит, как на пустое место. Нинка даже свекрови жаловалась. А что свекровь? Ну, сказала Генке, чтобы жену не обижал. А он даже не понял: чего, мол, ей надо еще? И так все в дом, все в дом, Нинка и при матери-бухгалтерше так не жила, как сейчас живет. Только что звезды с неба у бабы нет, а остальное все есть. Чего жалуешься-то? Ну, вот как ему объяснишь, что звезда с неба бабе даром не нужна, бабе нужно, чтобы муж ее любил… Правда, детей Генка любит, сильно любит, чего доброго, совсем избалует. Да он и мать балует, и сестер. Вон они как нынче живут! Не всякая семья этих новых так живет. Все — от Генки, все — от его резных деревяшек, от его золотых рук, от его поломанного пальца, дай бог Вере здоровья, уберегла обалдуя от армии…
Насчет Генкиных деревяшек Вера тёзке тоже соврала. Никаких матрешек Генка не делал, Генка делал удивительные фигурки то ли людей, то ли зверей, то ли пришельцев каких-то. Небедные заказчики стояли в очереди, а на аукционах и вовсе бешеные деньги платили. Генка стал большим мастером — из тех, мода на которых не проходит через несколько лет. Тетя Шура считала, что это — заслуга Веры. И даже не потому, что от армии этого обалдуя уберегла… Нет, и потому тоже. Но с самого начала — потому, что вообще в Становом появилась, да еще как вовремя-то! Ведь первые свои деревяшки Генка как раз в девятом классе стал резать, глупости всякие, ерунду, игрушки для сестренок. А как Вера появилась так сразу и вон чего…
— Ты смотри, — говорила тетя Шура, вытаскивая из кладовки первые Генкины работы. — Нет, ты как следует смотри… Видишь? Это он кошку начинал вырезать, я помню. А получалась ты. А вот на этой доске девчонки попросили вроде как бы картинку вырезать, на стенку вешать. Чтобы стрекоза над цветком летела. Ну, и где ж это стрекоза? Опять ты, хоть и не очень на человека похожа. Но ведь красиво как, ты смотри… А вот это — совсем ты, просто вылитая, хоть и странная маленько. Ты не обижаешься? Ты на меня не обижайся, я, может, чего-нибудь не то говорю, я в этом вовсе ничего не понимаю, а только те, которые понимают, очень Генкины деревяшки ценят, и вот как раз потому, что везде ты… Недавно два подсвечника на заказ резал. Один — будто индианка на голове корзинку со свечой несет, а другой — будто зверек какой-то по дереву карабкается, к свечке подбирается. Ну, вот совсем разные, хоть как суди, разные — и все. А приглядишься — и там, и там ты. А если б тебя не видал, то чего резал бы? Ложки-плошки резал бы, или зверушек каких… Обыкновенных. Кому они нынче нужны? Нет, Верка, хоть как суди, а выходит, что мы тебе всем обязанные. Хоть, конечно, и помешался мой обалдуй на твоей красоте. Да я думаю — пусть, раз не во вред, а на пользу. И тебе это не в обиду. Ведь не в обиду, нет? Да что это я… Тебе, поди, это все равно.
— Все равно, — весело соглашалась Вера. — Меня, как только не дразнили! И мумией дразнили, и пришельцем, и ящерицей… И лягушкой. И стрекозой дразнили. Я привыкла, тетя Шура. Так что пусть Генка хоть креветок с моим лицом вырезает, мне все равно.
Опять врала. То есть — сначала врала. Сейчас-то ничего, сейчас уже почти привыкла. А сначала очень даже не все равно было. Однажды, наткнувшись в каком-то журнале на дюжину фотографий Генкиных деревяшек, — выставка в Японии, подумать только, — Вера так расстроилась, что вместо обычного часа бегала вечером почти три часа, а потом еще и гантелями до изнеможения махала, но все равно долго заснуть не могла. Вот, казалось бы, и с чего ей расстраиваться? Совершенно не с чего. А ведь тогда звериную Аэлиту опять чуть в костер не бросила. Может быть, и бросила бы, да на тот момент костра поблизости не нашлось… А потом — ничего, уже не расстраивалась. Даже когда несколько лет назад, в очередной свой приезд к бабушке, обнаружила на расколотой молнией старой березе деревянную фигурку новой звериной Аэлиты. Звериная Аэлита сидела на толстой ветке, прижавшись к мертвой части расколотого молнией ствола, и смотрела на площадку, укрепленную в развилке дерева. На Веру смотрела. Ну, сидит и сидит, подумаешь. Все равно здесь ее никто не видит. Надо на всякий случай нижние перекладины лестницы, ведущей к площадке, снять, тогда сюда вообще никто не залезет. Хотя и так никто не лез, Тихий Омут все привыкли стороной обходить.
А в этот свой приезд Вера даже обрадовалась, увидев звериную Аэлиту, сидящую на толстой ветке. Даже погладила ее по граненому плечу, тронула пальцем тупой кошачий нос, ласково сказала:
— Привет, подруга. Соскучилась?
Зверина Аэлита настороженно поглядывала на нее из-под опущенных век — длинных, широких, тяжеловатых… Было заметно, что звериная Аэлита давно удрала бы, если бы не срослась намертво со старой березой.
— Ты не меняешься, подруга, — упрекнула ее Вера. — Чего боишься-то? Бояться совершенно нечего. Бери пример с меня. Я ничего не боюсь…
— Ой, девка, как ты изменилась-то! — удивилась тетя Шура, впервые увидев ее этим летом. — А какая красавица стала, ай-я-яй…
— Стала! — возмутилась Вера. — Как будто я и так красавицей не была! Вы, тетя Шура, меня просто забыли. Признавайтесь — ведь забыли, да?
— Как же, забудешь тебя, — рассеянно бормотнула тетя Шура, с радостным изумлением разглядывая Веру. — Тебя забудешь, ага… Была красавицей, была, чего там… Но стала-то какая! Вер, ты либо влюбилась наконец?
— Влюбилась, — бесстрашно призналась Вера. — Как сумасшедшая. Я даже и не думала, что так бывает.
— Замуж-то пойдешь? — озаботилась тетя Шура. — А то ведь по-всякому бывает… Как сумасшедшая, ишь ты… Замуж иди. Детей рожай. А то, что ж это такой красоте пропадать? Пусть и детям достанется.
— И замуж пойду, и детей нарожаю, — уверенно пообещала Вера. — Это дело решенное.
Дело было совсем не решенное. Когда его было решать-то? Да и не думала она об этом. Ни о чем она не думала, каждый день после экзаменов мчась к Сашке в больницу. И в больнице у Сашки ни о чем не думала. Потому что совершенно невозможно думать, когда вся кожа огнем горит, а сердце ухает, как после многочасового марафона, и руки-ноги трясутся, и в глазах темнеет… И Сашка еще смеется, бессовестный. И тоже, похоже, ни о чем не думает.
Или Сашка все-таки думал? Ведь зачем-то он познакомил ее со своей мамой. И с Витькой… Ну, с Витькой — это случайно получилось. А маму он специально задержал, чтобы та Веру дождалась. Мама дождалась, посмотрела на Веру с плохо скрываемым ужасом и дрогнувшим голосом спросила неизвестно у кого:
— А такие разве бывают?
— Нет, — сказал Сашка и засмеялся. И обнял Веру за плечи, бессовестный.
— Бывают, — возразила Вера и тоже засмеялась. И не стала шарахаться от его руки. — У меня бабушка такая же была.
— А мама? — с надеждой спросила Сашкина мать.
— А мама совершенно нормальная, — не думая ни о чем, кроме Сашкиной руки на своих плечах, ответила Вера. — Вообще-то бабушка не со стороны матери, а со стороны отца. Но отец тоже вполне нормальный.
И тогда Сашкина мама тоже засмеялась, очень похоже на Сашку. И на Витьку. И спросила с интересом:
— А что же это тебе Костя не понравился?
— Какой Костя? — не сразу сообразила Вера. — А-а, Константин Дмитриевич, господин Сотников… Да нет, почему не понравился? Просто я его как-то не очень рассмотрела… А что, они с Сашкой, правда, близнецы?
Теперь Сашка с мамой захохотали одновременно, и Сашка торжествующе заявил:
— А? Вот так! Что я тебе говорил?!
— Действительно, — с некоторым удивлением согласилась мама. — Вот ведь как бывает, ты подумай… Ну что ж, стало быть — повезло.
Вера из их диалога ничего не поняла, кроме того, что Сашкина мама ее, в конце концов, одобрила. Это ее неожиданно обрадовало. Но почти сразу и забылось. Мама ушла — и Сашка сразу принялся целовать Веру. Что хочешь забудется тут.
И только в одиннадцатом часу, перед самым уходом, с трудом оторвавшись от Сашкиных рук и Сашкиных губ, Вера вспомнила: а отпуск-то! И сказала про отпуск Сашке. И про бабушкин дом, и про ремонт, и про то, что с мастерами уже договорилась…
— Ну и правильно, — спокойно отреагировал Сашка. — Раз договорилась — надо ехать, тут уж ничего не поделаешь. Ты когда поедешь? В воскресенье? Вечером? Хорошо… Становое — это где? Как только меня выпишут — так я сразу к тебе в гости… Ну, чего ты таращишься сразу? Не бойся, я со своим угощением заявлюсь.
Со своим угощением Сашка заявился к ней домой в субботу. Вера только-только проводила Петровых и тёзку, думала даже, что кто-нибудь из них что-нибудь забыл, вот и вернулся. Открыла дверь, не глянув в глазок, широко распахнула, даже уже начала:
— Я так и знала…
— Как это — знала? — огорчился Сашка и шагнул через порог, тесня ее огромной охапкой разнокалиберных и разноцветных роз. — А я надеялся, что сюрприз будет! Куда цветочки девать? Я уже искололся весь.
— Не знаю, — растерянно сказала Вера, отступая в сторону и прижимаясь к стене рядом с вешалкой. — Сначала в ванную, наверное. Потом ведро найду, а то у меня подходящей вазы нет…
— Подходящую вазу я тоже принес, — бодро доложил Сашка. — Только из нее сначала надо все вынуть. Держи пакет. Осторожно, он тяжелый… Где у тебя ванная? Дверь-то открой, у меня ж только две руки, как я один со всем справлюсь…
Он сунул ей в руки пакет, с трудом пропихнул в дверь ванной охапку роз, цепляясь за все подряд и ворчливо что-то бормоча, а Вера стояла и думала, что еще десять минут — и Сашка бы ее не застал. Через десять минут она собиралась бежать к нему в больницу. Она даже раньше собиралась, но Петровы и тёзка засиделись дольше, чем было задумано. Вот ведь как кстати, а она еще злилась на них.
— Чего это они так долго у тебя сидели-то? — ворчливо поинтересовался Сашка, выходя из ванной без роз, но слегка ободранный шипами и немножко усыпанный лепестками и листьями. — Я жду-жду, а они сидят и сидят… А есть-то хочется. Давай сюда пакет.
Он взял у нее пакет и уверенно направился в кухню, мельком заглянув в комнату, где на столе еще оставалось праздничное угощение, — Вера всегда готовила много, даже Петровы с тёзкой съесть и половины не могли.
— Осталось кой-чего, — отметил Сашка. — Хорошо. И я кой-чего принес. Вер, куда ее девать-то? У тебя и здесь весь стол занятый.
Вера смотрела, как он вытаскивает из пакета вазу темного стекла, огромную, величиной с ведро, а из вазы — какие-то банки и коробки, сует их, как попало, на кухонный стол, на подоконник, на табуретки, и все время что-то спрашивает у нее, но она не понимала его вопросов, даже, наверное, не слышала, потому что с замиранием сердца думала все время одно: еще десять минут — и он бы не застал ее, она побежала бы к нему в больницу, но не застала бы его там, потому что он пошел к ней, с этой дурацкой вазой с банками и коробками и с этой охапкой роз, которые он наверняка оборвал возле травматологии… И возле глазного отделения тоже. И вообще все розовые кусты в больничном парке под корень извел. А где еще он мог столько роз взять? Он же к ней — прямо из больницы, даже не переоделся, так и пришел, в чем в палате был, — в длинных легких шортах, в белой футболке и в пляжных шлепанцах. И нога заклеена пластырем вдоль и поперек, хотя уже и не так густо, как неделю назад. Неделю назад она вытащила этого идиота на берег. Неделю и один день. Всего восемь дней прошло с тех пор, как он уцепился своей горячей рукой за ее холодную лодыжку. Восемь дней назад она в первый раз представила, как его рука и ее лодыжка раскаляются, расплавляются, а потом сплавляются, и что тогда делать? Восемь дней назад она заработала невроз — или психоз, и на почве этого невроза — или психоза — научилась не удирать. Еще в зеркало смотреть научилась. И улыбаться при этом. Научилась говорить: «я влюбилась». И вообще, научилась говорить правду, глазом не моргнув… Восемь дней назад она даже не подозревала, что такое может случиться. Восемь дней назад она еще не знала о существовании Сашки.
— Восемь дней назад я еще не знал тебя, — растерянно сказал Сашка. — Так странно… Вер, посмотри на меня. Ты о чем сейчас думаешь?
— О том же, — сказала она правду, не моргнув глазом. — Странно, да? Ты где столько роз взял? Возле отделения?
— Возле магазина… Там старушки сидели, много, штук десять, наверное… И у каждой — ведро с розами. С разными. Вот я все и забрал по пути. Они свеженькие были, прохладненькие… Я сразу к тебе хотел, а тут эти приперлись… Чего они так долго-то? Я бы и при них пришел, но… испугался. Вдруг бы ты не обрадовалась… Понимаешь? Или что-нибудь друзьям своим объяснять стала бы. Случайный знакомый, или еще как-нибудь… Пациент… Из больницы… Поблагодарить забежал, цветочки врачу принес…