— Я, не практикующий врач, — бездумно сказала она, глядя, как Сашка оставил в покое свои банки и свертки и шагнул к ней.
Шагнул и остановился. И что-то, кажется, спросил. Она не поняла — что, и на всякий случай сказала: «Да». Он опять шагнул к ней, протягивая руки, и оказался очень близко, и опять, кажется, что-то спросил, но она опять не поняла, от него пахло розами, и тогда она сама спросила:
— Ты курить совсем бросил?
— Я никогда не курил, — серьезно ответил Сашка, даже не удивившись.
И положил тяжелые горячие ладони ей на плечи.
— А сигареты в кармане? — Вера закрыла глаза и стала прислушиваться, как под тяжелыми и горячими Сашкиными ладонями возникает и разрастается тепло. — У тебя в кармане были сигареты. И зажигалка. Я их на дно бросила.
— Я их в подарок вез, — сказал Сашка ей в ухо. — Наплевать, еще что-нибудь найду… Тебе я тоже подарок принес. Он где-то там, в пакете… Потом найду, ладно?
И уткнулся лицом ей в шею.
— Ладно, — согласилась она. — Не кусай меня, там сонная артерия… Я забыла, ты же есть хочешь. Пойдем…
— Пойдем, — глухо сказал Сашка ей в ямку между ключицами. — Только ты мне не мешай.
Он выпрямился, крепко прижимая ее к себе, и она оказалась почти на полголовы выше, зато ноги не касались пола. Сашка смотрел в ее лицо напряженным взглядом и хмурился, и Вера подумала, что нога у него, наверное, все еще болит, наверное, ему тяжело и неудобно держать ее вот так, на весу, в ней все-таки почти шестьдесят килограммов… Надо предупредить. Она предупредила:
— Во мне почти шестьдесят килограммов.
— Не мешай, — сказал Сашка, еще крепче прижал ее к себе и шагнул из кухни.
Если бы она и вздумала ему помешать, то все равно не сумела бы. Руки его раскалялись, и она раскалялась в его руках, и плавилась, теряя силы и волю, и способность соображать, тоже теряя, потому что мысли тоже раскалялись и плавились… Не может быть, что это нормально, что так и должно быть, так и бывает со всеми. А если бывает, тогда почему люди расстаются? Сплавленные в один слиток, как они могут разойтись? Выламывая из остывшего слитка себя по частям? Руки, ноги, голову, сердце, душу… Вера едва не заскулила от страха, представив непереносимую боль будущего разрыва, но тут, как от боли замычал Сашка и с отчаянием сказал:
— Если ты меня бросишь — я умру.
От радости она чуть сознание не потеряла. А может быть, все-таки потеряла, просто не заметила этого. Да и что там было замечать, у нее уже никакого сознания не было, так что невелика потеря.
— Почему, почему, почему?.. Вер, ты меня слышишь?
Она слышала, что Сашка о чем-то спрашивает. Значит, сознание все-таки вернулось. Но, скорее всего, не полностью, потому что Вера не понимала, о чем он спрашивает. Наверное, глупости какие-нибудь, ну и понимать незачем. Тем более что ее вернувшееся сознание было целиком поглощено решением совершенно неразрешимой задачи: как выломиться из слитка и при этом остаться в живых. Но Сашка все говорил и говорил что-то, и сознание постепенно отвлекалось от решения неразрешимой задачи, переключилось на Сашкины глупые речи — и от удивления опять чуть не отключилось.
— Почему ты плачешь? — в отчаянии говорил Сашка. — Вер, ты на меня обиделась, да? Ты на меня обиделась! Я понимаю, надо было, чтобы все как положено… Ухаживать надо было, я понимаю… Ты бы меня постепенно узнала… Ты бы меня полюбила… Вер, не плачь! Ты меня полюбишь, я знаю. Поверь мне, пожалуйста. Со мной сроду такого не было. Я хотел просто подарок отдать. Честное слово! Вер, прости меня, я не собирался тебя сразу в постель тащить, я просто голову потерял!
— Это не постель, — сказала Вера и открыла глаза. — До постели ты меня не дотащил. Это диван, и к тому же узкий. И плед колючий. Он из верблюжьей шерсти.
— Ты поэтому плачешь? — с облегчением спросил Сашка, но даже и не подумал пошевелиться.
— Не поэтому. У меня под лопаткой что-то тикает. Наверное, бомба с часовым механизмом…
— Это мои часы. Без бомбы, один механизм. Ты поэтому плачешь?
— Не поэтому. Ты опять небритый.
— Я утром брился. Просто к вечеру немножко оброс… Ты поэтому плачешь?
— Ты хотел есть, — напомнила Вера. — Если ты меня отпустишь, я тебе что-нибудь приготовлю…
И зажмурилась в ожидании боли, когда слиток начнет разламываться.
— Не могу, — пробормотал Сашка у нее над ухом. — Не могу отпустить. Боюсь. Я с тобой сросся. Как же я отпущу? Кожа начнет рваться. Прямо по живому… Не, не отпущу, боюсь…
— Это невроз, — объяснила Вера. — Или психоз. У меня то же самое.
— Ты поэтому плачешь! — радостно догадался Сашка. — Вер, не плачь. Невроз — это ерунда. И психоз тоже. Все-таки не коровье бешенство. Вер, открой глаза. Ты что, спать собралась? Бессовестная… Сейчас я тебя в постель потащу. Где у тебя постель? И отключи ты этот телефон, что он звенит и звенит, как ненормальный… Как люди не понимают: раз не отвечаешь — значит, тебя дома нет. Или это кто-то нужный звонит?
— Понятия не имею, — сонно сказала она. — Вообще-то мне ненужные не звонят…
— Тогда придется ответить… Эх, жаль… Ладно, пойдем отвечать.
Он выпустил ее из рук и стал подниматься. Вера мгновенно ощутила холод и одиночество, которые были ничуть не лучше, чем ожидаемая боль разрыва, но испугаться по-настоящему не успела. Сашка тут же подхватил ее на руки и понес в прихожую на истошный трезвон телефона, на ходу рассказывая, как он не любит этот технологический путь развития цивилизации со всеми ее достижениями. Перед зеркалом остановился — и тут же переменил мнение о технологическом пути. Все-таки кое-какие достижения цивилизации следует признать полезными. Например, зеркало — это величайшее изобретение человечества. Как бы он без зеркала обнаружил созвездие Большой Медведицы у Веры на боку? Вот здесь, примерно в районе седьмого ребра, россыпь мелких родинок — вылитый ковш Большой Медведицы… Что значит — щекотно? Придется потерпеть, должен же он исследовать это уникальное явление как следует… Он вообще уже давно мечтает серьезно заняться астрономией… Ах, черт, опять телефон. Не дадут ему сегодня серьезно заняться по-настоящему важным делом… Звонят и звонят… Кто ж это такой настырный? Ладно, придется ответить. И посерьезней с ними, построже, чтобы не отвлекали всякими пустяками…
— Слушаю! — очень серьезно и строго крикнула Вера в трубку сквозь смех.
— Добрый вечер, — неуверенно сказала трубка голосом господина Сотникова, Константина Дмитриевича, генерального директора, художника и Сашкиного брата. Близнеца! Ой, умора… — Вера, это ты? То есть Вера Алексеевна… Вы меня извините… Тут такое дело… Даже и не знаю, как сказать… В общем, Сашка из больницы исчез. Ушел — и все. И не сказал никому ничего. Давно ушел, еще до обеда. Мать волнуется. И Витька тоже… У него же нога еще, мало ли… Николаич говорит, что вчера его в магазин возил, подарок выбирать. Вот я и подумал: кому подарок? Ты меня извини… То есть вы меня извините, Вера Алексеевна, но, может быть, вы о нем что-нибудь знаете? О Сашке. А то ведь вообще никто не знает, куда он мог деться. И поздно уже… И нога у него…
— Ой! — Вера чуть не выронила трубку, потому что Сашка, вернувшись в комнату, кулем свалил ее на диван, а сам принялся ходить вокруг стола, хватая с тарелок куски и жадно запихивая их в рот. — Господин Сотников, не беспокойтесь, с Сашкой все в порядке. И вообще, давай на «ты», ладно? И с ногой у Сашки, по-моему, все в порядке. А что, действительно уже поздно?
— Так десять скоро, — растерянно ответил Костя. — Отбой уже, а его нет. Да, Николаич говорил, что у тебя день рождения… Поздравляю. Но все равно, что можно делать в гостях до десяти?
— Костя, ты что, серьезно? — поразилась Вера. — Ты не знаешь, что можно делать в гостях? И до десяти, и до одиннадцати, и до конца жизни… Сашка, например, колбасу жрет… А, нет, колбасу уже всю сожрал, теперь за салат принялся. Или за грибы в сметане? Не вижу отсюда… Да там еще много всего, ему занятий надолго хватит. Саш! Отвлекись от обжорства, поговори с братом, а то они все волнуются…
Сашка подошел с тарелкой в одной руке и с вилкой — в другой, шлепнулся на диван рядом с Верой, привалился к ней горячим боком, вытянул шею, подставляя ухо, и восторженно сказал в поднесенную трубку:
— Как Вера готовит! Боже мой, как она готовит, ты бы знал! Особенно грибы. И рыбу тоже. А фаршированный перец я пока не пробовал. И пирог не пробовал. И баранину не пробовал… Вер, это ведь баранина? Ну вот, а я ее не пробовал!
Он замолчал, прислушиваясь к голосу в трубке, и, наконец, сказал успокаивающим тоном:
— Ладно тебе, что ты сразу… Все равно через пару дней выписать обещали. Скажи им, что я на выходной домой ушел. Да ничего у меня не болит, давно уже все зажило! Костя, слушай, отстань, а? У нас праздник, а ты пристал со своей ногой… то есть с моей ногой! Глупости не говори. А матери я позвоню. И с Витькой поговорю, ясное дело. Не надо Николаича, я сам доберусь. Когда — когда… Когда все съем — тогда и уйду. Тут еще много всего, так что особо скоро не ждите… Сам обжора. Ладно, пока, некогда мне с тобой, кушать очень хочется…
Он отстранился от трубки, пробормотал: «Отбой», — пристроил тарелку с вилкой на край заставленного блюдами стола и ожидающе уставился на Веру. Кажется, виновато. Думал.
— Что? — поторопила она, не поняв причин его виноватой задумчивости.
— Так это… матери позвонить надо бы… И Витьке. А то ведь действительно нехорошо получилось. Волнуются.
— Ну, так звони!
Вера сунула трубку ему в руки, он машинально взял ее, но почему-то звонить не спешил. Сидел и виновато таращился.
— Звони скорее, — озабоченно поторопила Вера. — Действительно, довольно поздно уже, ребенку давно спать пора, а он там за тебя волнуется. И мать тоже. Ты эгоист, Александр, вот что я должна тебе сказать…
— Ага, — рассеянно согласился Сашка. — Я знаю, ты уже говорила… А что я им скажу? Я же не хочу уходить. Я с тобой хочу… Ведь ты меня не прогонишь, а, Вер?
— Не прогоню. Ну и что?
— Ну и то… — Сашка отвел взгляд и заметно смутился. — Что я им скажу? Что у тебя останусь? Я не хочу тебя… компрометировать. Я вообще об этом ни с кем говорить не могу.
— Не говори, — легко согласилась она. — Говорить буду я. Давай, набирай номер скорей.
— Какая ты легкомысленная! — ужаснулся Сашка. — А с виду такая тихоня… Вот уж, действительно, в тихом омуте черти водятся… Нет уж, я лучше сам поговорю.
Он быстро нажал несколько кнопок, прижал трубку к уху и в ожидании ответа успел растерянно спросить:
— Вер, а что мне говорить-то?
— Скажи, что у меня сегодня день рождения, — посоветовала она.
Наверное, ему сразу ответили, потому что он тут же послушно повторил в трубку:
— Ма, у Веры день рождения сегодня.
Две минуты молча слушал, а потом протянул трубку ей и растерянно пожал плечами:
— Мать сама тебя поздравить хочет.
Вера тоже пожала плечами, взяла трубку и несколько настороженно сказала:
— Добрый вечер, Надежда Михайловна. У меня, правда, день рождения сегодня.
— Да я поняла, — с досадой откликнулась Сашкина мать. — Поздравляю… Что ж ты заранее не сказала? Вот ведь как у вас у всех не по-людски, у молодых-то… Прямо досада берет. Ведь надо было сказать, мы бы тебе и подарок, и все… А то так, с бухты-барахты, явился с пустыми руками! Да еще и угощения потребовал. Ведь потребовал? Они у меня прожорливые. У тебя хоть было, что на стол подать?
— Ничего не с бухты-барахты! — защитила Вера Сашку. — Ничего не с пустыми руками! А на стол — так я два дня готовила! Столько наготовила, что пять человек весь день ели-ели, а так и не съели почти ничего! Больше половины всего осталось! Придется всю ночь есть! А то не выбрасывать же добро, правда?
— Ишь ты, пять человек всего не съели, — не поверила Сашкина мать. — Это ты чего ж такого наготовила?
И Вера стала с удовольствием и в подробностях рассказывать, чего она наготовила, сколько, по каким рецептам и за какое время. Сашкина мать увлеченно слушала, задавала вопросы, восхищенно щелкала языком — совсем как Тайка Петрова, — и, наконец, с уважением сказала:
— Ну, ты молоде-е-ец… Про грибочки в сметане ты мне потом рецептик напишешь, подробненько… Погоди, Витька тебе что-то сказать хочет.
— Я тебя поздравляю с днем рождения! — торжественно сказал Витька. — Желаю тебе счастья и здоровья! И всего хорошего!.. У папы нога не болит?
— Ничего у папы не болит, — успокоила его Вера, наблюдая за бродящим вокруг стола Сашкой. — Ни минуты на месте не сидит, кружится и кружится… И ест все время. Разве больные так себя ведут?
— А ты фотографии сделаешь? — заинтересовался Витька. — Папа меня всегда на день рождения фотографирует. Я красиво получаюсь. И ты красиво получишься, ты хорошенькая… Ты ведь в праздничном наряде, да?
— А… да, конечно… — Вера только сейчас сообразила, что сидит совершенно голая. Если не считать тонкой золотой цепочки, подаренной сегодня тёзкой. И Сашка бродит вокруг стола совершенно голый. Если не считать наручных часов с массивным браслетом.
— Жалко, что папа не в праздничном костюме, — сказал Витька. — У него очень красивый костюм есть. Надо было костюм надеть. А то, что это такое: на день рождения — и как попало!
— Зато у него часы очень красивые, — быстро сказала Вера, с трудом сдерживая смех. — Хочешь с папой поговорить? Саш, прекрати жевать, тебя Витька зовет…
Она сунула трубку Сашке в свободную от ложки руку, пооглядывалась в поисках своего сарафана, сарафана не нашла и пошла в ванную, где днем оставила домашний халат.
В ванной пахло Сашкой… то есть розами, но Сашка сегодня тоже розами пах, так что все равно пахло Сашкой. Вся ванна завалена розами, под душ не влезешь. Ай, ладно… Вера вытерлась мокрым полотенцем и уже почти влезла в свой домашний халат, но тут появился Сашка.
— Ты чего это делаешь? — возмутился он. — Ты как себя ведешь, а? Ты зачем одеваешься? Тебе что, холодно?
И потащил с нее халат.
— Мне жарко, — бездумно пробормотала она, начиная опять раскаляться и плавиться в его руках. — Ты как утюг горячий… Я хотела под душик, под холодненький, но там розы…
— Ой, правда, — спохватился Сашка и выпустил ее из рук. — Я забыл совсем… Сейчас я их выну. У тебя ведра какие-нибудь есть? А, да, я же вазу принес… нет, одной вазы не хватит. Ищи ведра. Или банки. Или кастрюли. Побольше.
Он стал вылавливать из воды розы и складывать их в букет, при этом, вполголоса критикуя природу, которая зачем-то снабдила такие красивые цветочки такими подлыми колючками. Вера минутку с интересом послушала, сочувственно угукая, но при этом, улыбаясь, и потопала в кухню искать ведра, банки и кастрюли. Побольше. Но найти ничего не успела, потому что через пять секунд в кухне появился Сашка, встревоженный и удивленный.
— Ты, почему от меня бегаешь? — с тревожным удивлением спросил он, сунул букет роз в мойку и выхватил из рук Веры халат, который она опять собиралась надеть. — Ты зачем ушла?
— За банками, — виноватым голосом ответила Вера и начала потихоньку смеяться, уткнувшись носом в его горячую, как утюг, грудь. — И за ведрами… Ты же сам меня прогнал.
— Я?! — Сашка крепко обхватил ее и потащил из кухни. — Наверное, я бредил. Наверное, у меня температура.
— У тебя температура, — подтвердила она. — Миллион градусов. Или даже два. Больной, соблюдайте постельный режим.
— Ладно, — с готовностью согласился Сашка. — Где у тебя постель?..
Розы по банкам и кастрюлям они рассовали во втором часу ночи. Тогда же Сашка вспомнил и о подарке, который принес Вере.
— По-моему, это мужские часы, — с сомнением заметила Вера, наблюдая, как Сашка пытается затянуть ремешок часов на ее запястье потуже.
— Это швейцарские часы, — с гордостью возразил Сашка. — Водонепроницаемые. И противоударные. И пыленепроницаемые тоже. И пуленепробиваемые. А то носишь что попало, а после каждого заплыва часы в речку выбрасываешь. Уже всю речку своими часами замусорила… Нет, на руке болтаются. Что у тебя за руки?! Ты что, не можешь потолстеть хоть чуть-чуть? Килограммчиков на двадцать хотя бы. Надо тебя подкормить немножко.